Ночная смена
— Добро пожаловать в ночь, дети мои, — мрачно сказал Быков, заходя в ординаторскую с чашкой кофе. — Самое время, когда пациенты сходят с ума, санитарки прячутся в курилке, а интерны — в туалете.
Где-то за окном выл ветер, в коридорах — тусклый свет, полупустые палаты, и у каждого из них был один главный страх: что-то пойдёт не так.
— Левин, ты сегодня — по кардиологии. Если кто-то умрёт, мы скажем, что это от любви. Черноус — педиатрия, Романенко — урология, Лобанов — терапия. Задания вы поняли. Паниковать — не раньше двух часов ночи.
— А вы, Андрей Евгенич, спать идёте? — дерзко спросил Романенко.
— Я? Спать? — Быков отпил кофе. — Я медленно умираю. И наблюдать за вашей агонией — моя единственная радость.
Разошлись по отделениям. Тишина ночной смены только казалась спокойной.
Черноус в педиатрии.
Маленькая девочка, лет шести, не спала и смотрела на Варю огромными испуганными глазами.
— Ты боишься, малышка? — тихо спросила она.
— У меня в животике больно, а мама ушла домой...
— Я с тобой. Всё будет хорошо. Я тебе расскажу сказку... хочешь про медсестру-фею?
Варя села рядом и взяла её за руку. Внутри всё сжималось — это было совсем не как в учебниках.
У Левина тревожно пикала кардиограмма.
Пациент — мужчина 52 лет, жалобы на давящие боли. Казалось, просто паника. Но у Левина что-то ёкнуло.
— Давление 160 на 95... потливость...
Он бросился к телефону:
— Андрей Евгеньевич , у меня может быть инфаркт. Мне нужен врач, не интерн!
Через секунду влетел Быков.
— Куда ты полез, Эскулап? Это не инфаркт — это паническая атака. Но молодец, что среагировал. Запоминай: всегда вызывай старших, если хоть на 1% не уверен.
Левин кивнул. Руки дрожали.
Романенко в урологии.
— Ну, рассказывайте, уважаемый. Что случилось?
— Я... засунул туда... это... в общем... пуговицу... из интереса...
Глеб откинулся на спинку стула.
— Из интереса — это сильно. У вас, случаем, вся коллекция пуговиц не в мочевом?
— Вы ржёте?! — вспыхнул пациент.
— Ржу, потому что, если не ржать — с ума сойдёшь. Терпите. Сейчас отправим вас к урологу-волшебнику. Он достаёт из любых дыр всё что угодно.
Заполнил карту. Улыбка медленно погасла. Ему становилось холодно. Не от температуры — от ощущения, что он в этом аду один на один с чужим безумием.
Лобанов в терапии. Пациент — пожилой мужчина, жалуется на головную боль, хотя видимых причин нет.
— Вы пили алкоголь, дедушка?
— Да вы что, сынок, я — спортсмен... 70 лет в боксе!
Лобанов скептически осмотрел зрачки.
— А зрачки-то, как у кота на солнечном свете... Вам не бокс, вам — токсикология. Где вы "спорт" купили, на рынке?
Заполнил направление. Ему нравилось разруливать — но в этой тишине коридора было странно одиноко.
Около двух часов ночи все вернулись в ординаторскую. Усталыми, молчаливыми.
Каждый уже прошёл через мини-ад.
Черноус уложила девочку спать и всю дорогу до ординаторской сдерживала слёзы.
Левин впервые почувствовал себя врачом.
Романенко задумался о том, что веселье — не всегда спасение.
Лобанов ел бутерброд и молчал.
Быков зашёл, как всегда резко.
— Вы чего молчите? Как будто на похоронах. Хотя, если подумать... вы же и есть — свои собственные похороны надежд. Переживаете, да?
— Просто тяжело... — пробормотал Левин.
— Просто тяжело — это тебе не девиз. Это тебе на могилу можно писать. Привыкайте. Или уходите. Другого не дано.
Он подошёл к Варе.
— Черноус, как девочка?
— Ждёт маму. Боится. Я тоже...
— Боишься — значит, живая. Ладно, не раскисай. Сказки — это хорошо. Но помни: твоя главная сказка — это история болезни. Её нельзя заканчивать плохо.
Он вышел, оставив их наедине.
— Почему он такой жестокий? — тихо спросила Варя.
— Потому что иначе здесь не выжить, — ответил Романенко, не глядя.
И вдруг, среди тишины, Лобанов сказал:
— Знаете, пацаны, а ведь круто. Неважно, как это звучит. Но вот я здесь — и мне реально нравится. Даже если мы с ума сойдём — сойдём вместе.
И все, даже уставшие, улыбнулись.
— Круто?.. — переспросила Варя, прищурившись. — Да меня чуть не вывернуло, когда малышка сказала, что ей снится, как её мама уходит и не возвращается.
— А я чуть не начал драться с мужиком, который думал, что в нём живёт инопланетянин и просил удалить его через пупок, — спокойно вставил Лобанов. — Так что всё относительно.
Романенко вздохнул, потёр глаза.
— Я думал, будет весело. Ну, типа, как в "Доктор Хаус". Умные шутки, крутая музыка, ты весь такой харизматичный. А в реальности ты просто... тупо уставший и воняешь антисептиком.
— Ага, и ещё не знаешь, правильно ли всё сделал, — добавил Левин. — И ты вроде сделал всё по инструкции, но мозг всё равно гоняет "а вдруг"...
Ординаторская замерла на мгновение. Никто не говорил, но все понимали: вот он — первый момент, когда они стали командой. Не друзьями. Не даже напарниками. Просто — людьми, которых объединяет выживание.
— Только никому не говорите, что я это сказал, ладно? — пробормотал Лобанов. — Но я рад, что я здесь. С вами. Даже с этим психом Быковым.
— Псих он или не псих, но он нас всех ведёт за собой, — заметила Варя. — И как бы он нас ни прессовал — он нас не бросает.
— Вы чего, фан-клуб открыли? — послышался голос с порога. Быков стоял, облокотившись на косяк. В руках — термос с надписью "Кофе — это жизнь".
Все переглянулись. Левин сглотнул.
— Вы... давно стоите?
— Достаточно, чтобы понять: у вас начинается синдром "Я хочу быть хорошим доктором". Берегитесь — заразно.
Он зашёл, сел на стол. Посмотрел на них без обычной усмешки — серьёзно.
— А теперь слушайте внимательно. Есть дежурства, после которых вы смеётесь. Есть — после которых вы молчите. А есть — после которых вы не можете спать неделями. Все они — ваша работа. Это не игра. Это не сериал. Это ваша жизнь. И если вы не готовы к боли, к страху, к ответственности — валите сейчас. Открыто. Без стыда.
Молчание. Никто не двинулся.
Быков кивнул.
— Вот и отлично. Тогда завтра — снова бой. Выспитесь, если сможете. Всё только начинается.
Он ушёл, а в комнате осталась тишина.
Варя посмотрела в окно.
Светало.
— Мы выжили. Наша первая ночь — и мы выжили, — прошептала она.
— Ну, почти, — зевнул Романенко. — Я как зомби, но зато теперь знаю, что делать, если у человека пуговица в мочеточнике. Полезный опыт.
— А я впервые почувствовал, что умею думать не только как ботаник. А как врач, — признался Левин.
— Я всё ещё думаю, что мы идиоты, — хмыкнул Лобанов. — Но теперь хотя бы не поодиночке.
Они улыбнулись. И тогда Варя сказала те,что ещё долго будет вспоминать:
— Если мы пережили эту ночь — то, может, у нас и правда получится стать настоящими врачами.