Глава 12: В паутине предрассудков.
"Бойся гнева терпеливого человека", — Джон Драйден.
Месяц в Академии Шиноби пролетел, словно мимолетный сон, оставив после себя ощущение смутной недосказанности. "Привыкнуть" — слишком громкое слово для того, что я испытывала. Скорее, это было похоже на вынужденное смирение с неизбежным. Каждый день представлял собой замкнутый круг: подъем, уроки, тренировка, сон, и снова по кругу. Монотонность этого распорядка давила, словно серый камень, не оставляя места для радости или вдохновения.
— Доченька, просыпайся, в академию пора! — настойчивый, но все еще полный любви голос мамы пробился сквозь густую пелену сна, доносясь откуда-то снизу.
«Да чтоб вас… Была школа, стала академия…», — проворчала я сквозь слипшиеся губы, переворачиваясь на другой бок и тщетно пытаясь укрыться от назойливого света одеялом. Сон словно цеплялся за меня, не желая отпускать. Утро начиналось отвратительно — как и все предыдущие дни. С трудом заставив себя сесть, я свесила ноги с кровати и поморщилась. Каждая мышца тела отзывалась ноющей болью, словно я всю ночь таскала тяжелые камни.
Комната встретила меня полумраком. Сквозь неплотно задернутые шторы пробивались бледные, робкие лучи утреннего солнца, окрашивая предметы в призрачные тона. Я неспешно поднялась, ощущая, как тяжесть усталости сковывает движения. В голове пульсировала тупая, навязчивая боль, словно кто-то забил в висок гвоздь. «Вот что бывает, когда пытаешься сбежать от реальности в книгах», — подумала я с горечью.
Одеваться пришлось в полусонном состоянии, словно марионетке, дергаемой невидимыми нитями. Сегодня мой выбор пал на привычный комплект: черная мешковатая футболка, скрывающая очертания фигуры, и длинные шорты в тон. А еще — неизменные бинты, плотно обматывающие руки и ноги, словно кокон, защищающий от внешнего мира. Единственное открытое место — лицо. Ничего выдающегося, обычное, ничем не примечательное лицо, лишь бы не привлекать лишнего внимания. Волосы, непокорной копной разметавшиеся по плечам, я лениво расчесала, оставив их распущенными. Закалывать или заплетать косу не было ни сил, ни желания. Да и, если честно, я никогда не понимала этой девчачьей "ерунды".
Затем, спотыкаясь о собственные ноги, я поплелась в ванную, словно старая развалина. Холодная вода обдала лицо, но окончательно проснуться так и не помогла. Скорее, просто добавила ощущения ледяной маски на лице. В зеркале отразилась сонная, слегка опухшая физиономия с фиолетовыми тенями под глазами. «Прекрасно выгляжу, просто неотразимо», — саркастически отметила я, рассматривая свое отражение. Казалось, что в зеркале на меня смотрит не юная девочка, а измученная жизнью старуха.
Спустившись вниз по лестнице, я с трудом сдерживала зевок. Голова трещала по швам, в глазах плясали какие-то размытые пятна, словно я смотрела на мир сквозь грязное стекло. Лестница предательски скрипела под ногами, грозя разбудить весь дом.
Вот, что бывает, когда засиживаешься до трех часов ночи за чтением интересной книги, пытаясь убежать от серой реальности, а потом тебя будят в шесть сорок пять. Организм явно не был в восторге от такого режима. Да и какой организм выдержит такое издевательство?
— Доброе утро… — пробормотала я угрюмо, опускаясь на свое место за столом. Голос звучал хрипло и раздраженно, словно я проглотила наждачную бумагу.
— Доброе… — отозвались остальные члены семьи, их голоса звучали как будто издалека, словно доносились из другого мира. Отец, как всегда, выглядел бодро и свежо, словно только что вылез из криокамеры. Мать с улыбкой разливала чай по чашкам, ее лицо светилось теплом и заботой. А старшая сестра увлеченно ковырялась в тарелке, не обращая на меня ни малейшего внимания. Одна я чувствовала себя чужой на этом празднике жизни. Мне хотелось просто исчезнуть из этой идиллии, раствориться в воздухе, лишь бы не видеть этих счастливых лиц.
На столе уже ждал завтрак, заботливо приготовленный мамой. Сегодня в меню был мисо-суп с нежным ароматом водорослей, от которого поднимался легкий дымок, и дымящийся зеленый чай в глиняной чашке. На втором — горка рассыпчатого риса с кусочками обжаренного мяса, посыпанного кунжутом, а на третьем — свежий салат из огурцов и помидоров, щедро приправленный кунжутным маслом. Казалось, что мама старалась накормить меня как можно лучше, чтобы хоть немного поднять настроение.
Я вяло поковырялась в супе, пытаясь проглотить хоть несколько глотков. Аппетита не было совсем. Все мысли были о мягкой кровати и возможности еще немного поспать, забыться в объятиях Морфея. Но академия ждала. И, увы, пропускать занятия было нельзя. Но я так не хотела туда возвращаться. И причина тому была не только простая лень и желание выспаться… Дело было в чем-то гораздо большем, в чем-то, что грызло меня изнутри, не давая покоя ни днем, ни ночью.
***
— Нет, нет, нет! Это не иероглиф, а какой-то захудалый, скрюченный лебедь после столкновения с каретой… — голос учителя каллиграфии, сенсея Киноситы, взметнулся над моим столом, словно потревоженная чайка над морской пучиной. Я вздрогнула, ощущая, как предательская волна жара заливает лицо, и кровь пульсирует в висках. Каждый волосок на теле, казалось, чувствовал на себе всеобщий взгляд. Впрочем, я старалась не обращать на это внимания. В конце концов, я уже привыкла быть объектом внимания — не всегда, правда, приятного.
Сенсей Киносита, полноватый мужчина средних лет, навис надо мной, словно гора Фудзи, заслоняющая солнце. Короткие, выгоревшие на солнце светлые волосы напоминали жухлую траву, едва прикрывающую его голову, а карие глаза, обычно добродушные, сейчас прожигали меня взглядом, полным разочарования, словно я лично оскорбила его любимую кошку. Над пухлыми губами красовались ухоженные, даже немного щегольские усы, которые, казалось, жили своей отдельной жизнью, подрагивая в такт его возмущению. Меня это мало трогало. Киносита был просто одним из многих, кто видел во мне лишь проблему, а не личность.
«Это всего лишь первое занятие, а этот…нехороший человек уже прицепился ко мне!», — отчаянно пронеслось у меня в голове, пока я угрюмо следила за тем, как Киносита, словно грозный патрульный, вышагивает между рядами парт, выискивая новые жертвы для своей критики. Я чувствовала себя униженной, выставленной напоказ, словно бракованная ваза на витрине магазина антиквариата, обречённая пылиться в ожидании покупателя. Ещё и эти тихие, но оттого ещё более болезненные смешки одноклассников, словно уколы иголками. Надоело… До тошноты. Но что я могла сделать? Просто игнорировать. За годы, проведенные в прошлой жизни, я научилась мастерски скрывать свои эмоции под маской равнодушия.
Я чувствовала себя не просто глупо, но и преданной. Ведь я действительно старалась. Упорно выводила каждую линию, сверяясь с образцом. Пыталась уловить ту самую, ускользающую гармонию, которая, казалось, была так важна в каллиграфии. Но, видимо, мои усилия были недостаточны. Мой "лебедь" упорно отказывался превращаться в изящный иероглиф.
— Так, хватит с меня! Это просто кошмар! — выпалил сенсей Киносита, резко остановившись у доски, словно поражённый внезапной мыслью. — Урок окончен, а ты, девочка, будь добра побольше заниматься каллиграфией! — он старательно, но абсолютно неверно ставил интонацию, словно читал пьесу на незнакомом языке, пародируя самого себя. В его голосе звучала напускная строгость, за которой, как мне показалось, скрывалось лишь желание поскорее сбежать от этого хаоса. Что ж, его право. Я не собиралась его останавливать.
С этими словами он спешно собрал свои вещи — бамбуковую кисть, чернильный камень, казавшийся в его руках древним артефактом, и стопку рисовой бумаги, словно опасаясь, что она вот-вот вспыхнет — и поспешно ретировался из класса, словно его преследовал разъяренный демон, оставив нас в недоумении.
«Как же он меня раздражает…», — подумала я, сжимая кулаки под партой. Его придирки, его снисходительный тон… все во мне протестовало против этой несправедливости. Я ведь старалась! Может, у меня не получалось идеально, но я действительно прикладывала усилия. И мне простительно, так как японский не мой родной язык вовсе! Но не скажешь ему же то, что это моя вторая жизнь.
— Только посмотрите, оказывается, наш гений тоже может ошибаться… — промурлыкал сладкий, как патока, голос, в котором, однако, сквозила ядовитая насмешка.
Я тяжело вздохнула, не поворачивая головы. Это был Иоши Оота. У него были короткие, золотистые волосы, всегда идеально уложенные, словно он только что вышел из парикмахерской, и пронзительные, словно изумруды, зеленые глаза, в которых всегда плясали насмешливые огоньки. Он был одет в длинные синие шорты и голубую футболку, подчеркивающие его спортивную фигуру, и излучал уверенность в себе, которая меня раздражала больше всего. Хотя, если честно, его существование вызывало у меня лишь легкую досаду, не более.
«А, это опять он…», — подумала я, закатывая глаза. Иоши Оота и его свита преследовали меня весь этот месяц, словно назойливые комары, не давая ни минуты покоя. И он — моя главная причина нежелания продолжать ходить в это место. Он был словно тень, неотступно следовавшая за мной, напоминая о моей чужеродности, моей непохожести на остальных. Но я не собиралась позволять ему одержать победу.
— Каждый может ошибаться, — ответила я, стараясь сохранить спокойствие в голосе, хотя внутри все кипело. — И я не "гений". Если ты хорошо учишься — это ещё не причина твоей гениальности, — я старалась говорить ровно, не выдавая ни малейшего признака эмоций.
Не дожидаясь его ответа, я поспешно собрала свои вещи в сумку, стараясь не смотреть в его сторону. Я чувствовала его прожигающий взгляд у себя на затылке, но делала вид, что ничего не замечаю. Подхватив сумку, я решительно направилась к выходу из кабинета, надеясь как можно скорее покинуть это проклятое место. Я уже расслабленно закрыла глаза, представляя, как окажусь дома, в тишине и покое, где я могла бы спокойно поразмыслить над своими неудачами и попытаться понять, как мне всё-таки подружиться с этой упрямой каллиграфией. Но… Моим мечтам не суждено было сбыться. Чья-то подлая нога преградила мне путь, и я, потеряв равновесие, рухнула на пол, рассыпав содержимое сумки вокруг себя. Хотя, кого я обманываю. Это опять он! Что ему только надо от меня?..
Боль пронзила колени и ладони, ободранные об жесткий пол. Только бинты спасли меня от серьезных заноз, но теперь они были пыльные и грязные.
И вот, снова они, словно стая гиен, окружающая свою жертву. Я почувствовала, как гнев пытается прорваться наружу, но я подавила его в зародыше. Не стоит тратить энергию на это.
— Эй, ты! Оставь мою сестру в покое уже! — Ино решительным шагом направилась в мою сторону. Она помогла мне встать, не обращая внимания на мои протесты. Мне не нужна была помощь, но спорить с ней было бесполезно.
— Ну, правда, Иоши, это уже не смешно.. — лениво протянул Шикамару, зевнув и обведя туманным взглядом нас. — ... Заканчивай дурью маяться.
Мы с Ино, не проронив ни слова, направились к выходу из школы. Мне особенно нужно было как можно скорее оказаться дома, в тишине и покое, где я могла бы спокойно зализывать раны, как физические, так и душевные, и попытаться понять, как мне все-таки выжить в этом новом, чужом для меня мире. И главное — как избежать дальнейших встреч с Иоши Оотой, этим воплощением насмешки и презрения.
Дорога домой казалась бесконечной, а в голове роились мысли о том, что же я делаю не так. Или, скорее, о том, почему они так себя ведут. Но ответ, как всегда, оставался неизвестным.
***
На следующий день, когда я переступила порог академии, что-то словно изменилось в самой ткани мироздания. Не просто "не так, как обычно", а что-то давящее, липкое, как предсмертный ужас, пропитавшее воздух густым ароматом гнили и безысходности. Липкое предчувствие сковало мое сердце, сжав его в ледяной кулак, заставляя каждый шаг даваться с непомерным трудом. Будто невидимые цепи тянули меня назад, приковывая к порогу, шепча о неизбежности чего-то ужасного, чего-то, что вот-вот должно обрушиться на мою и без того израненную душу.
Я остановилась напротив своей парты, вглядываясь в нее так, словно видела впервые. Сижу я за ней, к слову, одна, хотя ещё свободных мест два. Эти пустующие места, словно зияющие дыры в самой реальности, напоминали о моей изоляции, о пропасти, что пролегла между мной и остальными. Я тяжело вздохнула, ощущая, как грудь сдавливает невидимая рука, высасывая последние капли кислорода. Словно меня топили в мутных водах собственного отчаяния, лишая надежды на спасение.
Я пошла к доске, схватив тряпку, словно хваталась за соломинку. Холод дерева коснулся моих пальцев, пробежав по коже словно разряд тока, словно предостережение из иного мира. Мой взгляд снова вперился в разрисованную поверхность, и ненависть мгновенно вспыхнула в груди. Толстые линии маркера складывались в уродливые карикатуры и мерзкие надписи, словно кто-то выблевал всю свою злобу, всю свою желчь прямо на мое учебное место, осквернив его своим зловонием. Каждый рисунок — плевок в лицо, каждое слово — удар под дых, оставляющий после себя лишь кровоточащую рану. Это не просто детская шалость, это осознанное, методичное унижение, спланированная акция по уничтожению моей личности.
Дальше я начала оттирать мерзкие рисунки, прилагая все усилия, чтобы не сломаться под грузом унижения. Каждое движение было наполнено злостью, ярость клокотала внутри, словно лава, готовая вырваться наружу, сметая всё на своем пути. Но я держала её в узде, ценой неимоверных усилий. Я знала, что если дам волю эмоциям, то проиграю. Я превращусь в то, что они хотят видеть — в сломленную и безвольную девчонку, в жалкое подобие человека.
Иоши. Кто же еще мог опуститься до такого? Честно говоря, это не в первый раз, и от осознания этого становилось еще больнее. Услышав очередной смех, доносящийся из угла класса, я закусила губу до крови, вспоминая прошлую жизнь. Слишком похоже. Слишком больно. Как будто сама судьба решила поставить меня на место, напоминая, кто я на самом деле — выскочка, чужачка, недостойная этого мира. Неужели прошлое преследует меня даже здесь, в другом измерении?
— Не мог ничего нового придумать? — прошептала я, задавая вопрос в пустоту, зная, что ответа не последует. — Видимо, твои познания заканчиваются на этом.
Его фантазия настолько скудна, что он способен лишь на жалкое повторение старых, заезженных приемов.
Я опять тяжело вздохнула, чувствуя, как поднимается волна раздражения, грозя захлестнуть меня целиком. Оттерев парту, я достала учебник, рисовую бумагу, чернила и кисть. Сумку поставила около парты, словно возводя вокруг себя крепость, отгораживаясь от враждебного мира. Дальше взяла тряпку и пошла обратно к доске и положила обратно. Мои движения были отточенными, выверенными, словно я готовилась к ритуалу. Ритуалу смирения и унижения, который повторяется изо дня в день, истощая мои силы и веру в лучшее.
«Рано или поздно ему надоест…», — наивно подумала я, хотя в глубине души понимала, что это только начало. Что это не просто детские забавы, а жестокая игра, в которой я — пешка, а Иоши — кукловод, дергающий за ниточки моей судьбы. И исход этой игры предрешен, если я не найду в себе силы сопротивляться.
***
— Урок закончен, — как мантру сказал сенсей Кикучи. Его слова прозвучали как приговор, освобождая одних и обрекая других. Все ребята стали расходится. На этот раз Ино не стала меня ждать, сказавшись на "важном" деле. По-любому это дело было связано с Саске.
Учебный день прошёл как всегда… уныло. Но точно не для меня. То кто-то на моей тетради нарисует каракули, то учебные принадлежности спрячет. За прядь волос дёрнет или кинет скомканную бумажку с выведенными в ней иероглифами "Неудачница". Каждый день — новый виток унижения, новая порция презрения, тщательно отмеренная для того, чтобы сломить мою волю. Я чувствовала себя как зверь в клетке, окруженный хищниками, жаждущими моей крови, и понимала, что рано или поздно они доберутся до меня.
Когда в кабинете осталась лишь я и сенсей, который потихоньку собирал свои вещи, не торопясь, словно наслаждаясь моей беспомощностью, я пошла к нему. Я чувствовала, как сердце колотится в груди, словно птица, попавшая в западню, отчаянно пытающаяся вырваться на свободу.
— Мне нужно кое-что вам рассказать… — да, я должна была рассказать об этом раньше. Но страх сковывал меня, парализовывал волю, лишая возможности защитить себя. — …Иоши надо мной издевается. Не могли бы вы…
— Нет, не мог бы, — сухо ответил он, закидывая в свиток последний учебник, словно бросая меня в бездну отчаяния. Его слова прозвучали как ледяной душ, обжигая и замораживая одновременно. Затем он пошёл к выходу. Его спина была прямой и непоколебимой, словно он не слышал моих слов, не видел моих страданий, словно я для него – лишь пустое место.
— ...Т-то есть как это?.. — непонимающе спросила я. В моем голосе звучала растерянность и боль, смешанные с горечью разочарования.
— Не надо выдумывать, — он резко остановился и смерил меня безразличным взглядом. Его глаза были холодными и пустыми, словно в них никогда не было тепла и сочувствия, словно он давно утратил способность сопереживать чужой боли. — Даже если и так, то… Ты же будущая куноичи. Сама справишься.
Он ушёл, оставив меня наедине со своими страхами и разочарованиями, без поддержки, без надежды на справедливость. В комнату зашёл Оота и его свита, словно воплощение зла, явившееся за моей душой. Свет солнца мягко касался его светлых волос, создавая вокруг него ореол превосходства, ореол безнаказанности и власти. Его зелёные глаза излучали высокомерие и презрение, словно я — лишь грязная пыль под его ногами. Он подошёл и прислонился к стене рядом с доской. Одну ногу поставил на стену, согнув, а руки сложив крестом на груди. Он усмехнулся, а его дружки так и остались на проходе, словно цепные псы, готовые разорвать любого, кто посмеет встать на пути их хозяина.
— Неужели ты действительно думала, что он мне что-то сделает? — Иоши злорадно улыбнулся. Его зубы блеснули в свете солнца, напоминая клыки хищника, предвкушающего легкую добычу. Но его последние слова убили меня, словно удар кинжалом в самое сердце. — Сенсей работает в компании моего отца по производству оружия. Будет неловко, если его вдруг уволят, не так ли? Он и так там в невыгодном положении.
Я окончательно разочаровалась в этом мире. Это был мир, где сила и власть решают всё, где справедливость — пустой звук, а надежда — иллюзия, придуманная для слабых. Мир, где я была лишь пешкой в чужой игре.
Дальше всё прошло как в тумане. Я просто стала вытирать доску, стараясь не смотреть на Иоши и его прихвостней. Затем убирать бумажки и т.д. Так как я дежурная. А на издёвки Иоши я не обращала внимания, стараясь отгородиться от его слов невидимой стеной, которую он с легкостью пробивал своим презрением. И, собрав вещи, вышла из кабинета. Я пошла к качеле на дереве, находившейся рядом с Академией. Это было единственное место, где я могла почувствовать себя в безопасности, где могла хоть немного побыть собой, вдали от ненавидящих взглядов и злобных насмешек.
Ненавижу этот мир. Мне надо придумать, как проучить Иоши Ооту. Но как? Как противостоять системе, где всё куплено и продано? Как бороться с врагом, который сильнее и влиятельнее тебя? Эти вопросы терзали меня, не давая покоя. Но одно я знала точно – я не сдамся. Я найду способ. Я выстою. Я отомщу.
***
*Хлюп*, — ледяная волна обрушилась внезапно, словно кто-то опрокинул на меня целый айсберг. Вода, словно тысячи иголок, впилась в кожу, заставляя судорожно вздрогнуть всем телом. Момент шока, дезориентация, и вот я уже теряю равновесие, чувствуя, как мир вокруг начинает кружиться, словно в калейдоскопе.
Сначала оглушительный удар головой о край парты — боль вспыхнула яркой звездой в глазах, заставляя увидеть пляшущие искры. А затем — падение. Болезненное, жесткое, бескомпромиссное столкновение с холодным кафельным полом. Холод проник сквозь мокрую одежду, сковывая движения, пробираясь в самые кости, вызывая озноб. В голове зашумело, словно потревожили осиное гнездо, и острая, пульсирующая боль пронзила висок, напоминая о себе каждым ударом сердца.
С трудом приподнявшись на локтях, чувствуя, как от напряжения дрожат мышцы, я попыталась сфокусировать взгляд. Мир вокруг казался искаженным отражением реальности, будто кто-то нарисовал его кривыми линиями. Передо мной, как в кривом зеркале, предстала картина: Иоши Оота, согнувшийся пополам в приступе истерического хохота, сжимая в руках предательски пустое ведро. Его лицо, обычно надменное и самодовольное, сейчас исказилось в злорадной гримасе, обнажая его истинную, уродливую сущность. Рядом с ним, в дверях, застыла Ино, с широко раскрытыми глазами, полными удивления и, возможно, даже проблеска сочувствия. Она явно не ожидала такой сцены, не предполагала, что Иоши способен на такую подлость. В классе было немноголюдно — лишь самые пунктуальные ученики, те, кто не привык опаздывать и прогуливать занятия, те, кто, возможно, втайне мечтал занять мое место.
— Ха-ха-ха… Видели её рожу? — прозвучал мерзкий, визгливый голос Иоши, пропитанный ядом и злобой. Каждое его слово, словно отравленная стрела, попадало в цель, вонзаясь в самую душу, напоминая о моей уязвимости, о моей непохожести на остальных. Подхалимы Иоши тут же подхватили его смех, словно стая гиен, учуявших запах крови. Этот звук, пропитанный презрением и насмешкой, всегда заставлял меня съеживаться внутри, пробуждая болезненные воспоминания о прошлом, о тех днях, когда я была еще слабее, еще беззащитнее.
— Да, это просто умора… — вторил ему один из приспешников, захлебываясь от смеха. В его глазах читалось неприкрытое, животное удовольствие от моей беспомощности. Он, как и остальные, упивался своей властью над ситуацией, наслаждаясь моим унижением, чувствуя себя выше и сильнее, чем я. Их смех — не просто звук, это оружие, направленное на разрушение моей личности.
— Зачем вы… это сделали? — прохрипела я, с трудом поднимаясь на ноги, чувствуя, как по мокрому лицу стекают холодные капли воды. Голос дрожал, выдавая обиду и унижение, но я старалась держаться. Слова — единственное оружие, которое у меня осталось, последняя линия обороны. Я не должна позволить им увидеть мой страх, мою боль. Нельзя поддаваться, иначе они почувствуют мою слабость и набросятся с новой силой. Это закон джунглей: выживает сильнейший.
— Просто мне надоело смотреть на твою каменную рожу… — ответил Иоши, продолжая давиться от смеха, словно каждое слово причиняло ему физическую боль. — Ты такая… скучная…
Его слова, словно пощечина, обожгли лицо. Они были нарочито жестокими, призванными задеть за живое, сломать мою броню безразличия, пробить брешь в моей защите. Он хотел увидеть мои слезы, услышать мои мольбы, сломить мою волю. Я сжала кулаки до побелевших костяшек, впиваясь ногтями в ладони, чтобы хоть как-то унять рвущуюся наружу ярость, сдержать взрыв, который мог уничтожить все вокруг. Он хотел вывести меня из себя, спровоцировать на необдуманные действия, и я не должна была ему этого позволить. Поддаться — значит проиграть. Это игра, в которой на кону стоит моя репутация, мое достоинство.
— Что смешного в том, что она упала? Посмотрите на нее, она вся мокрая! — возмущенно крикнула моя сестра, гневно сверля Иоши взглядом. Она, как всегда, встала на мою защиту, готовая разорвать любого, кто посмеет меня обидеть.
Но они не слушали. Смех продолжал разноситься по классу, отравляя воздух и проникая глубоко в душу, словно ядовитый газ. Обида и злость смешались в один жгучий коктейль, грозящий взорваться в любой момент, превратив меня в бомбу замедленного действия. Это было знакомое, пугающее чувство — предвестник тьмы, готовой поглотить меня целиком, лишить разума и контроля, превратить меня в чудовище, способное на все.
— …И правда, может, повторим? — спросил второй мальчишка, предвкушая продолжение унижения, смакуя каждую деталь моего падения. В его глазах читалось нескрываемое желание причинить мне боль, увидеть мои слезы, сломить мою волю. Он хотел забрать у меня всё, что у меня есть: гордость, достоинство, самообладание.
— ...Давайте просто поговорим… — начала я, надеясь на остатки разума в этих ослепленных злобой сердцах, пытаясь достучаться до их совести, апеллируя к их человечности. Но меня проигнорировали, заткнули своими словами, словно я не имела права на защиту, на собственное мнение, на собственное достоинство. Мои попытки образумить их были напрасны, как и всегда. Они не хотят слушать, они хотят только видеть, как я страдаю.
— Отличная идея! Иоши, что скажешь? — подлил масла в огонь третий, распаляя и без того разгоряченную злобой толпу, подталкивая Иоши к новым действиям. Он знал, что стоит за моей спиной, и использовал это против меня. Он хотел, чтобы я сломалась, чтобы я сдалась, чтобы я признала свое поражение.
...И я поклялась себе, что не дам ему этого шанса.
В воздухе повисла густая тишина, прерываемая лишь тихим хихиканьем и перешептываниями. Каждое слово, брошенное в мою сторону, словно ядовитый дротик, попадало в цель, разрывая тонкую ткань моего терпения. Месяц унижений, несправедливости, презрительных взглядов — всё это накопилось, словно вода за платиной, готовое прорваться наружу. И вот, момент настал.
Я чувствовала, как внутри меня поднимается волна, сначала слабая и едва ощутимая, а затем все сильнее и сильнее, пока не превратилась в бушующий шторм. Терпение лопнуло, словно перетянутая струна, издав последний, болезненный звук перед тем, как оборваться навсегда. Довольно! Я больше не позволю им топтать себя, как грязную тряпку. Я отплачу этому ничтожеству вдвойне за все страдания, за каждую пролитую слезу, за каждую бессонную ночь.
Все слова о самоконтроле, о том, что нужно быть выше этого, рассыпались в прах. Самозащита — вот что теперь имело значение. В случае с таким отродьем, как Иоши, это не просто право, а необходимость. Я слишком долго ждала, надеясь на его благоразумие, давая ему шанс одуматься. Но он выбрал этот путь, и теперь я стану его кошмаром.
Ярость, словно раскаленная лава, вырвалась на свободу, затопляя разум, сжигая на своем пути все остатки здравого смысла. Внутри меня словно проснулся зверь, голодный и жаждущий мести. Не раздумывая ни секунды, подчиняясь лишь инстинкту, я сделала шаг вперед, навстречу Иоши. Сосредоточив чакру в кулаке, ощущая, как энергия наполняет каждую клетку моего тела, я со всей силы врезала ему по лицу.
Удар был настолько сильным, что меня саму слегка повело в сторону. Я услышала хруст — то ли костей, то ли хрящей — и на мгновение замерла, словно очнувшись от наваждения. Но тут же меня захлестнула волна удовлетворения. Видеть, как лицо Иоши искажается от боли, как с его лица сползает маска самоуверенности и надменности, было почти сладко. В этот момент он перестал быть для меня ходячей проблемой, а стал олицетворением всего зла, с которым я боролась.
— Ай… Ты чего творишь?! — взвизгнул светловолосый, отшатнувшись от неожиданности. В его глазах читался испуг, смешанный с яростью. На щеке алел яркий красный след от моего удара, словно клеймо, навсегда запечатлевшее его унижение. Он сплюнул кровь на пол, и его взгляд, полный ненависти, напомнил мне раненого зверя, загнанного в угол и готового на все, лишь бы выжить.
Я не дала ему опомниться, не дала возможности перегруппироваться. Слишком долго я позволяла ему доминировать, и теперь пришло мое время. Не дожидаясь, пока он придет в себя, я нанесла еще один удар, на этот раз левым коленом в челюсть. Боль была моей наградой, моей местью за все унижения, за все пролитые слезы, за весь месяц, прожитый в страхе. Я будто не слышала размытые слова сестры, пытающейся остановить нас. Ярость ослепила меня, оставив лишь одну мысль — справедливость должна быть восстановлена. Сенсей сам мне сказал: "..Сама справишся".
Все трое, как по команде, набросились на меня с кулаками. Я пыталась защищаться, уклоняться от ударов, использовать технику, которой меня обучали, но их было слишком много. Удары сыпались со всех сторон, обжигая кожу и пронзая тело острой болью. Каждый удар отзывался эхом в моей голове, напоминая о прошлом, о тех днях, когда я была слабой и беззащитной, когда не могла дать отпор. Но это было тогда. Сейчас я другая. Я выросла, стала сильнее, и теперь я буду сражаться.
Кто-то грубо схватил меня за волосы, вырывая клочья, словно сорняки с корнем. Боль пронзила скальп (кожа волосистой части головы), отрезвляя, но лишь подстегнула мою ярость, превращая ее в неукротимый поток, готовый смести все на своем пути. Затем дружки Иоши, эти трусливые шакалы, накинулись на меня, схватив за руки, лишая возможности защищаться, превращая в беспомощную жертву. Я стояла на коленях, с растрепанными волосами, закрывающими лицо, словно загнанный зверь, окруженный хищниками, готовыми растерзать меня на части. Во мне боролись две противоположности: одна — слепая жажда мести, требующая крови, другая — леденящий страх перед тем, что я могу натворить, перед тем, во что могу превратиться.
Иоши, этот мерзкий придурок, подошел ко мне и с презрительной усмешкой, искажающей его и без того отталкивающее лицо, ударил меня кулаком по щеке. Я почувствовала, как кровь наполняет рот, растекаясь по деснам, и стекает по подбородку, смешиваясь с соленым вкусом слез, невольно выступивших из глаз. Из вырванных прядей волос сочилась кровь, окрашивая мои руки в багровый цвет. Но… это была лишь царапина, укол комара по сравнению с тем адом, который я пережила в лаборатории Орочимару. Шрамы прошлого были намного глубже и болезненнее, чем эти физические повреждения, оставленные этим ничтожеством. Эти раны залечатся, зарубцуются, но воспоминания останутся со мной навсегда, напоминая о моей слабости, о моей уязвимости.
— Ну что, будешь извиняться? Если да, то я еще подумаю, прощать тебя или нет… — прошипел он, грубо схватив меня за подбородок и заставляя смотреть ему в глаза, словно я его собственность, словно у него есть право унижать меня. В его взгляде плескались презрение и злорадство, словно он выиграл битву, словно сломал меня. Он наслаждался моей слабостью, моей уязвимостью, моей болью, питаясь ею, как паразит. Он думал, что я сломлена, что я покорюсь ему.
Я окинула его ледяным взглядом, полным презрения и ненависти, словно змея, готовая нанести смертельный удар. В его глазах я увидела лишь отражение своей собственной боли, своей собственной ярости, своей собственной тьмы. Мне было плевать на то, что он младше меня по ментальному возрасту, что он еще ребенок, не понимающий последствий своих действий. Плевать на правила, на последствия, на все, что удерживало меня от того, чтобы выпустить на свободу свою внутреннюю тьму. В этот момент для меня существовал только он, и я была готова на все, чтобы заставить его заплатить за каждую слезинку, за каждое унижение, за каждую секунду страха, которую я пережила.
Иоши как-то вздрогнул, словно почувствовав исходящую от меня тьму, холод, пронизывающий до костей, и ступнёй правой ноги ударил меня в грудь, пытаясь сломить мою волю. Удар был сильным, и я полетела на пол, потеряв равновесие, словно тряпичная кукла, брошенная на грязный пол. А дружки Ооты, эти мерзкие гиены, довольные своим вкладом в избиение, отошли в сторону, наблюдая за происходящим с жадным любопытством, готовые накинуться на меня, если я попытаюсь подняться. Я лежала спиной на полу, чувствуя, как боль пронзает все мое тело, каждую клетку, каждую косточку. Но в то же время я чувствовала прилив новой силы, новой ярости, новой решимости, готовой вырваться наружу.
Иоши, севший на меня, как победитель, занес кулак правой руки, готовясь нанести решающий удар, который должен был сломить меня окончательно. Но он не знал, что я все еще в игре, что я еще не сдалась, что во мне горит пламя, которое не погаснет, пока он не заплатит за все. Не успел он опомниться, как я левой рукой перехватила его запястье, блокируя удар, а правой нанесла сокрушительный удар в челюсть, сбрасывая его на пол, словно мешок с мусором.
И тут меня окончательно понесло. Ярость полностью овладела мной, превратив в бездушную машину для уничтожения, в берсерка, не знающего пощады. Оседлав Иоши, я без остановки начала бить его по лицу кулаком правой руки, не чувствуя ни боли, ни жалости, ни сожаления. Каждый удар был наполнен ненавистью, отчаянием, яростью. Меня пытались оттащить его друзья, эти трусливые псы, но я отшвыривала их в сторону с такой силой, что они не решались приближаться, опасаясь разделить участь своего "хозяина".
Вокруг нас начала собираться толпа, привлеченная шумом и криками. Зеваки с любопытством наблюдали за тем, как я расправляюсь с Иоши, словно это было какое-то представление. Но мне было плевать. Я словно оглохла и ослепла, видя лишь лицо Иоши и чувствуя лишь потребность выместить на нем всю свою боль, всю свою ярость. В этот момент я была ничем не лучше его – жестокой и беспощадной.
В конце концов, пока резко помирившиеся Ино с Сакурой в панике побежали за сенсеем Хидэюки, Шикамару и Киба, используя свои навыки и силу, оттащили меня от Иоши, удерживая мои руки и не давая сорваться с места. Даже будучи пойманной, я продолжала вырываться, пытаясь добраться до своей жертвы. Ярость постепенно начала отступать, оставляя после себя лишь опустошение и странное чувство… облегчения? Нет, скорее, осознание того, что я совершила нечто непоправимое. Что я переступила черту.
Шикамару и Киба крепко держали меня, как будто боялись, что я снова сорвусь. Мои руки дрожали, а дыхание все еще было сбивчивым. Иоши лежал на земле, его лицо было залито кровью, и я чувствовала укол вины, смешанный с удовлетворением.
— Ну ты и разошлась, — пробормотал Киба, стараясь говорить непринужденно, но в его голосе чувствовалось беспокойство. — Я, конечно, понимаю, что он тебя достал, но ты его чуть это... не убила.
— Зато он больше не посмеет к ней лезть, — вяло вставил Шикамару, глядя на лежащего Иоши. — Это, конечно, проблематично, но справедливо.
Я молчала, не зная, что сказать. Мне было стыдно за то, что я потеряла контроль, но в то же время я не жалела о том, что дала отпор.
Они наконец отпустили меня.
— Эй, не вешай нос, — сказал Киба, ободряюще похлопав меня по плечу. — Ты просто защищалась. Он сам напросился.
— Ага, — согласился Шикамару. — Просто в следующий раз постарайся не перегибать палку. У нас и так хватает проблем.
Я слабо улыбнулась.
— Спасибо, — прошептала я. — Я постараюсь.
***
Когда пришел — нет, прибежал, запыхавшись, — сенсей Хидэюки, а за ним, перепуганные не на шутку, Сакура с Ино, позвавшие его на подмогу, он сорвался на крик. Его обычно спокойное, даже умиротворенное лицо, вдруг исказилось от гнева, превратившись в злобную, пугающую маску. Морщины пролегли глубокими бороздами, глаза метали молнии, а губы были плотно сжаты в тонкую линию. Его слова обрушились на меня с силой цунами, словно плевок в лицо, словно предательство со стороны того, кого я наивно считала справедливым наставником, способным видеть суть вещей.
— В будущем вы можете оказаться в одной команде! Ваше поведение отвратительно, — отчитывал он, словно заученный текст из старой, запыленной книги, не вникая в суть произошедшего, не пытаясь разобраться, что же на самом деле случилось. — Хиро, от тебя я такого не ожидал…
Я замерла, словно меня окатили ледяной водой, пронзившей до костей, парализовав все чувства, кроме горького разочарования и обжигающей обиды. Слова сенсея прозвучали как удар в спину, подлый и неожиданный, как предательство самого близкого человека. Ну, конечно. Подкупной сенсей. Что я, глупая, ожидала? Что он поступит по справедливости, что встанет на мою защиту? Он упал в моих глазах, рухнул, словно карточный домик, превратившись в жалкую марионетку, дергаемую за ниточки чужого влияния, послушно выполняющую приказы сильных мира сего.
— Быстро извинись! — требовательно крикнул на меня Хидэюки, не оставляя мне ни единого шанса на защиту, словно я была закоренелым преступником, пойманным с поличным. Даже в этой ситуации он безоговорочно на стороне Иоши, этого избалованного сынка влиятельного человека, чья семья держит в своих руках половину города. Ведь его отец может уволить сенсея с работы, лишив его средств к существованию, обрекая на нищету. Так вот как работает этот прогнивший мир: кто сильнее, тот и прав, а справедливость — всего лишь пустой звук, лицемерная сказка для бедных.
— Я одна буду извиняться? — спросила я, пытаясь унять предательскую дрожь в голосе, чувствуя, как внутри нарастает гнев, смешанный с обидой и чувством глубокой несправедливости. Неужели он действительно верит, что я виновата во всем произошедшем, что я, без всякой причины, набросилась на этих парней?
— Именно ты начала драку, — отрезал сенсей, словно острым ножом, все мои попытки оправдаться, отказываясь слушать мои доводы, смотреть правде в глаза. Его предвзятость была очевидна, его решение — предрешено еще до того, как он появился на месте происшествия.
— Они смеялись надо мной, а Оота начал первый, — попыталась объяснить я, взывая к его здравому смыслу, надеясь, что он хотя бы попытается разобраться в ситуации, услышать мою версию произошедшего. Но тщетно. Мои слова отскакивали от него, словно от каменной стены, не находя ни малейшего отклика.
— Хватит оправдываться! Раз виновата, то просто извинись, — крикнул Кикучи, перебивая меня, не давая и шанса на справедливость, затыкая мне рот, словно я была маленькой, непослушной девчонкой, не имеющей права голоса. В его глазах читалось лишь раздражение и усталость, желание поскорее закончить этот неприятный разговор, забыть о нем, как о дурном сне.
Я хотела уже послать его ко всем чертям, высказать все, что думаю о нем и о его продажной душе, обрушить на него всю свою ярость и разочарование. Но вдруг передо мной, словно из ниоткуда, появился Наруто. Его обычно беззаботное лицо было серьезным и решительным, а в глазах горел огонь праведного гнева.
— Она не виновата! Эти придурки первые начали лезть к ней, даттебайо! — крикнул светловолосый, не боясь последствий, не обращая внимания на гневные взгляды сенсея и презрительные ухмылки одноклассников. Его голос, громкий и уверенный, как луч света, пробился сквозь тьму несправедливости, освещая правду, которую остальные боялись признать, предпочитая молчать и оставаться в тени.
— Наруто, следи за словами! — разозлившись ещё больше, крикнул Хидэюки, чувствуя, как его авторитет рушится на глазах, как его власть ускользает сквозь пальцы. — Думаешь, я поверю такому двоечнику, как ты? Кто-нибудь может ещё что-то предъявить? — добавил он, оглядывая класс в поисках поддержки, надеясь, что хоть кто-то подтвердит его слова, восстановив его пошатнувшееся положение, укрепив его власть.
В классе воцарилась тишина, тяжелая и гнетущая, словно перед грозой. Все молчали, боясь выступить против сенсея, опасаясь последствий, боясь навлечь на себя его гнев. Страх сковал их, лишив возможности сказать правду, превратив их в безвольных марионеток, послушно выполняющих чужую волю.
— Ну, вот, значит… — Кикучи не успел закончить свой монолог, полный самодовольства и презрения, как его прервали.
— Не думала, что когда-нибудь скажу это, но я согласна с Наруто! — ответила Ино, глядя на меня с сочувствием, с пониманием. В ее глазах не было ни насмешки, ни злорадства, лишь искреннее желание поддержать меня, помочь мне в трудную минуту. — ...Сакура, а ты что скажешь? — в надежде спросила Яманака, словно от ответа Харуно зависело все, словно от этого зависела моя судьба.
— Я тоже так думаю! — незамедлительно ответила юная Харуно, подтверждая слова Ино, укрепляя мою уверенность в своей правоте, вселяя в меня надежду.
— Ох, ну и морока… — послышалось рядом со мной снова ленивым, сонным голосом. Взгляд Шикамару скользнул по лицам присутствующих, оценивая ситуацию с присущей ему отстраненностью. Казалось, он всегда находился на некотором расстоянии от всеобщей суеты, наблюдая за происходящим с высоты своего спокойствия. — Если чисто теоретически, то Иоши и его компания сами виноваты, что Хиро "ударила" их, — пробормотал он, не желая тратить энергию на пустые разговоры и бессмысленные споры. Даже попытка оттащить Хиро от Иоши, казалось, отняла у него слишком много сил. Но все же он находил в себе силы высказать свое мнение, пусть и в своей обычной, несколько отстраненной манере, словно констатируя очевидный, но почему-то упущенный факт.
— Ням, Шикамару прав! — отозвался Чоуджи, продолжая методично жевать свои излюбленные чипсы. Хруст картофельных ломтиков раздавался в тишине, словно аккомпанемент к происходящему. Казалось, его совершенно не касалась вся эта буря эмоций. Он стоял в стороне, словно наблюдал за представлением, но его поддержка, пусть и такая немногословная, была важна для меня.
— Я и Акамару лично видели, как эти трое начали приставать к Хиро, — заявил Киба, оказавшись уже по другую сторону от меня. В его голосе звучала твердая уверенность, не допускающая никаких сомнений. Он не просто подтверждал слова Наруто и Шикамару, он отстаивал правду, которую видел своими глазами. Его взгляд был прикован ко мне, словно он хотел убедиться, что я знаю, что он верит в меня. — Да, Акамару?
— Ав, ав! — гавкнул Акамару, подпрыгивая от возбуждения и виляя хвостом. Его лай был полон энтузиазма и преданности, словно маленький, пушистый свидетель, готовый поклясться на верность моим словам. В его глазах читалась непоколебимая уверенность в моей правоте, добавляя весомости словам Кибы. Его присутствие рядом, его безоговорочная поддержка, были бесценны.
— Эм-м… н-ну… я дум-маю, что… Нар-руто пр-рав… — заикаясь, произнесла Хината, не смея поднять глаза на сенсея, прячась в тени, но все же находя в себе мужество высказать свое мнение, пусть и тихо, неуверенно, но искренне.
— Я тоже согласен с Шикамару, — как-то отстранённо сказал Саске, будто он просто хотел поскорее закончить этот бессмысленный спор, вернуться к своим мыслям. Но даже его нейтральная поддержка была важна для меня, показывая, что я не одна в этом классе, что есть люди, которые, пусть и не открыто, но все же на моей стороне.
— Раз вы все так думаете, то я вызываю ваших родителей в школу! — ничего лучше не смог придумать Кикучи, кроме этой банальной угрозы, демонстрируя свою полную беспомощность и отсутствие авторитета. Его слова прозвучали жалко и нелепо, как попытка утопающего схватиться за соломинку.
— Ну и ладно, у меня их всё равно нет! — прикрикнул Наруто, отвернувшись, пряча боль в глазах, скрывая свою уязвимость под маской безразличия, пытаясь казаться сильным и независимым.
***
Вопреки ожиданиям, родители поддержали своих детей, а не учителя, что было довольно необычно, учитывая влияние семьи Оота и их связи в городе. И моя мама была очень удивлена, как и остальные, увидев меня всю мокрой, грязной, в крови и недовольную, но не испугалась и не отругала меня. Вместо гнева, вместо упреков, все родители проявили радость, узнав о сплоченности учеников в классе их детей, о их готовности встать друг за друга, защитить слабого. В этой поддержке, в этой сплоченности, я увидела надежду на будущее, на то, что я не одна в этом мире, что есть люди, готовые встать на мою защиту, готовые бороться за справедливость, не смотря ни на что.
Когда моя мама узнала о еженедельных издевательствах Иоши Оота, о тех унижениях и оскорблениях, которые я терпела молча, боясь причинить ей боль, она пришла в ярость, ее глаза наполнились огнем, ее лицо исказилось от гнева. Она была готова разорвать его на куски, наказать его за все страдания, но, к сожалению, не имела права прикасаться к их сыночку, оберегаемому своим влиятельным отцом и армией нанятых ниндзя. Её гнев был справедливым, её ярость — заслуженной. Она была готова на всё, чтобы защитить меня, чтобы отомстить за все унижения, которые я пережила, чтобы показать им, что со мной нельзя так поступать, что я не позволю им больше издеваться надо мной. В её глазах я увидела отражение своей собственной ярости, своей жажды справедливости, своей решимости бороться до конца, не сдаваться, не смотря ни на какие препятствия. И это дало мне силы, чтобы двигаться дальше, чтобы не сломаться под гнетом обстоятельств.
..Но вот дома меня ждал совсем другой разговор.
***
Горячий душ немного смыл усталость и боль, но не тревогу, скребущую когтями душу. Я сидела в зале, закутавшись в мягкий халат, на любимом, продавленном диване, а мама, сдвинув брови в строгой гримасе, обрабатывала ссадины и царапины на моих коленях и локтях. Каждый раз, когда ватка с перекисью касалась кожи, я вздрагивала, но не от боли, а от ее слов.
— Ты же девочка, Хиро! Тем более, ты — вторая химе клана Яманака. Ты должна быть образцом сдержанности и элегантности, а не ввязываться в драки! — в ее голосе звучало искреннее беспокойство, смешанное с укором. Я знала, она волнуется за меня, но сейчас ее слова казались несправедливыми.
Отец, наблюдавший за нами из кресла, тихо посмеялся, смягчая напряженную атмосферу.
— Да ладно тебе, Норико. Это же наша Хиро. Вся в меня — боевая и отважная, — он подмигнул мне, и я слабо улыбнулась в ответ. Его поддержка всегда была для меня важна. Он понимал мою бунтарскую натуру, мою потребность действовать, а не сидеть сложа руки.
Ино, примостившись рядом на диване, держала меня за руку. Она не смотрела на меня, ее взгляд был прикован к экрану телевизора, где разворачивалась очередная сопливая мелодрама. Героиня, вся в слезах, прощала своего неверного возлюбленного. Я поморщилась. Не понимаю я этих мелодрам. Ино же, казалось, была поглощена сюжетом, но ее пальцы крепко сжимали мою ладонь. Иногда она вздрагивала и прижималась ко мне плечом, словно ища защиты от чего-то, что видела на экране. Или, возможно, боялась чего-то другого, чего-то, что видела не на экране, а в своих мыслях. Что-то, что могло нарушить эту хрупкую идиллию, этот островок тепла и безопасности, окруженный бушующим морем неопределенности.
Что может нарушить эту идиллию? Эта мысль, как змея, заползла в мое сознание, отравляя радость от момента.
..И я не знала ответа.
Продолжение следует...
От Автора:
Что-то мне кажется, что глава получилась замудрëнной. Как вы считаете?