Гордость и предубеждение

До тех пор пока Чимин не вступил в Одэсанскую гостиную, тщетно выискивая мистера Хосока среди собравшихся красных мундиров, ему и в голову не приходила мысль, что он может туда не явиться. Встреча с ним казалась ему настолько само собой разумеющейся, что он даже не подумал о некоторых обстоятельствах, которые могли воспрепятствовать его появлению в Одэсане. Он наряжался к балу с особой тщательностью и в самом превосходном настроении готовился к завоеванию всех оставшихся непокоренными уголков его сердца, будучи уверенным, что эта задача может быть легко решена в течение одного вечера. Но как только он вошёл, у него зародилось зловещее подозрение, что в угоду своему другу Чон Чонгук не включил Хосока в список приглашенных на бал офицеров. И хотя в действительности дело обстояло не совсем так, отсутствие Хосока было тут же подтверждено его другом, мистером Сонхёном, на которого с нетерпеливыми расспросами набросился Канин. Сообщив, что Хосоку пришлось накануне уехать по делам в Сеул и что он до сих пор не вернулся, Сонхён с многозначительной улыбкой добавил:

– Не думаю, чтобы дела были способны оторвать его от нас именно в такой день, если бы он не стремился избежать встречи с неким присутствующим здесь джентльменом.

Это замечание едва ли дошло до ушей Канина, но было понято его братом. Оно доказывало, что Намджун не менее виновен в отсутствии Хосока, чем если бы подтвердилась его первоначальная догадка. И, разочарованный во всех своих ожиданиях, Чимин почувствовал к Намджун такую неприязнь, что с трудом принудил себя вежливо ответить на любезное приветствие, с которым он устремился к нему навстречу. Внимание, сочувствие, снисходительность к этому человеку были равносильны предательству по отношению к Хосоку. Он настолько отвергал всякую возможность беседы с Намджуном, что, отвернувшись от него, не смог преодолеть свой гнев даже в разговоре с мистером Чон Чонгуком, слепая привязанность которого к своему другу казалась ему непростительной.

Однако Чимин не был создан для меланхолии. И хотя все его связанные с балом надежды рухнули, он не мог предаваться мрачным мыслям чересчур долго. Поведав свои огорчения Мин Юнги, с которым они не виделись больше недели, он охотно перешёл к рассказу о своем необыкновенном кузене, представив его вниманию свого друга. Первый танец, однако, снова поверг его в полное уныние. Это была убийственная церемония. Мистер Колл, важный и неуклюжий, делающий всё время неверные па и то и дело извиняющийся, вместо того чтобы следить за танцевальными фигурами, заставил его почувствовать всё унижение и досаду, какие только способен вызвать на протяжении одного танца неугодный партнер. Минута, когда он от него наконец отделался, принесла ему несказанное облегчение.

После Колла он танцевал с одним из офицеров. Он несколько пришёл в себя, разговорившись с ним о Хосоке и узнав, что альфа пользуется всеобщей симпатией. Оставив своего кавалера, он вернулся к сэру Нунгу и, поглощенный беседой, не сразу заметил, что к нему обращается мистер Намджун, приглашая его на следующий танец. От неожиданности Чимин растерялся и в замешательстве принял приглашение. Намджун отошел, и он остался наедине с другом, крайне удрученный тем, что не проявил достаточной находчивости. Юнги попытался его успокоить:

– Думаю всё же, что он окажется приятным партнером.

– Упаси боже! Это было бы самым большим несчастьем. Найти приятным человека, которого решился ненавидеть! Ты не мог пожелать мне ничего худшего.

Когда танцы возобновились и Намджун приблизился к ним, предложив ему свою руку, Юнги все же не удержался и тихонько предостерёг друга, чтобы он вёл себя разумно и из симпатии к Хосоку не уронил себя в глазах несравненно более значительного человека. Чимин ничего не ответил и занял место среди танцующих, удивляясь, как это он удостоился стоять в паре с мистером Намджуном, и замечая то же удивление в глазах окружающих. Некоторое время они танцевали молча. Он уже стал думать, что молчание это продлится до конца танца, и хотел сперва ничем его не нарушать. Но, вообразив вдруг, что мог бы досадить партнеру сильнее, если бы заставил его говорить, он произнёс несколько слов по поводу исполнявшейся фигуры. Намджун ответил и замолчал. После паузы, длившейся одну-две минуты, он обратился к нему опять:

– Теперь, мистер Намджун, ваша очередь поддержать разговор. Я отозвался о танце – вы могли бы сделать какое-нибудь замечание о величине зала или числе танцующих пар.

Он улыбнулся и выразил готовность сказать всё, что он пожелал бы услышать.

– Ну вот и отлично, – ответил он. – На ближайшее время вы сказали вполне достаточно. Быть может, немного погодя я еще замечу, что частные балы гораздо приятнее публичных. Но пока мы вполне можем помолчать.

– А вы привыкли разговаривать, когда танцуете?

– Да, время от времени. Нужно ведь иногда нарушать молчание, не правда ли? Кажется очень нелепым, когда два человека вместе проводят полчаса, не сказав друг другу ни слова. И всё же для кого-то будет лучше, если мы поведем разговор таким образом, чтобы сказать друг другу как можно меньше.

– Говоря это, вы предполагали мои желания или подразумевали, что это угодно вам?

– И то и другое, – уклончиво ответил Чимин. – Я давно замечаю частые совпадения в нашем образе мыслей. Оба мы мало общительны и не склонны к разговору, если только нам не представляется случай сказать что-нибудь из ряда вон выходящее – такое, что может вызвать изумление всех присутствующих и наподобие пословицы из уст в уста передаваться потомству.

– Что касается вашего характера, – сказал он, – вы, по-моему, обрисовали его не вполне точно. Не мне решать, насколько правильно вы охарактеризовали меня. Впрочем, вы сами находите, наверно, этот портрет удачным.

– Не могу судить о собственном искусстве.

Намджун ничего не сказал, и они опять замолчали, пока во время следующей фигуры танца он не спросил у него, часто ли его братьям и ему приходится бывать в Каясане. Ответив утвердительно, Чимин не удержался от того, чтобы не добавить:

– Когда мы с вами на днях там встретились, мы только что завели на улице новое знакомство.

Действие этих слов сказалось незамедлительно. На лице Намджуна появилось надменное выражение. Но он ничего не сказал, а у Чимина, как он ни ругал себя за свое малодушие, не хватило решимости пойти дальше. Немного погодя Намджун холодно заметил:

– Мистер Хосок обладает такими счастливыми манерами и внешностью, что весьма легко приобретает друзей. Достаточно ли он способен их сохранять – вот что кажется мне более сомнительным.

– Он имел несчастье потерять вашу дружбу, – многозначительно заметил Чимин. – Быть может, это наложит тяжелый отпечаток на всю его жизнь.

Намджун ничего не ответил, но было видно, что ему хотелось переменить тему разговора. В эту минуту рядом с ними очутился Мин Пуонг, пробиравшийся через толпу танцующих на противоположную сторону. Заметив мистера Намджуна, он чрезвычайно любезно с ним раскланялся и тут же рассыпался в комплиментах по поводу его манеры танцевать и красоты его омеги.

– Я получил, дорогой сэр, высочайшее удовольствие. Как редко приходится видеть танцующих с таким изяществом. Ваша принадлежность к высшему обществу бросается в глаза. Но разрешите заметить, что прелестный ковалер, с которым вы сейчас танцуете, кажется мне вполне достойным своего партнера, и я надеюсь получать теперь подобное наслаждение особенно часто. Конечно, после того, как произойдет определенное и, разумеется, столь желанное – не правда ли, дорогой мистер Чимин? – событие! – При этом он посмотрел в сторону Чон Чонгука и Тэхёна. – Сколько оно вызовет поздравлений! Но – я обращаюсь к мистеру Намджуну – не позволяйте мне вас задерживать, сэр. Вы не станете благодарить меня за то, что я мешаю вашей беседе с очаровательным молодым омегой, сверкающие глазки которого уже начинают посматривать на меня с явным укором.

Последняя часть этой тирады едва ли была услышана Намджуном. Но предположение сэра Мин Пуонга относительно его друга сильно на него подействовало. Его лицо приняло очень серьезное выражение, и он пристально посмотрел на танцевавших неподалеку Чон Чонгука и Тэхёна. Придя, однако, в себя, он обернулся к своему ковалеру и сказал:

– Вмешательство сэра Мин Пуонга заставило меня потерять нить нашего разговора.

– По-моему, мы вовсе не разговаривали. Едва ли сэр Мин Пуонг мог найти в этом зале двух танцующих, которые хотели бы так мало сказать друг другу. Мы безуспешно пытались коснуться нескольких тем. И мне даже в голову не приходит, о чем бы мы могли поговорить теперь.

– Что вы думаете о книгах? – спросил он с улыбкой.

– О книгах? О нет, я уверен, что мы с вами одних и тех же книг не читали. И, уж во всяком случае, не испытывали при чтении одинаковых чувств.

– Мне жалко, что вы так думаете. Но даже если бы вы были правы, тем легче нам было бы найти тему для разговора. Мы могли бы сопоставить различные мнения.

– Нет, я не в состоянии говорить о книгах во время бала. Здесь мне на ум приходят другие мысли.

– Они всегда относятся к тому, что вас непосредственно окружает, не так ли? – сказал он с сомнением.

– Да, да, всегда, – машинально ответил Чимин. На самом деле мысли его блуждали весьма далеко от предмета разговора, что вскоре подтвердилось внезапным замечанием:

– Помнится, мистер Намджун, вы признались, что едва ли простили кого-нибудь в своей жизни. По вашим словам, кто одиножды вызвал ваше неудовольствие, не может надеяться на снисхождение. Должно быть, вы достаточно следите за тем, чтобы не рассердиться без всякого повода?

– О да, разумеется, – уверенно ответил Намджун.

– И никогда не становитесь жертвой предубеждения?

– Надеюсь, что нет.

– Для тех, кто не поступается своим мнением, особенно важно судить обо всем здраво с самого начала.

– Могу я узнать, что вы имеете в виду?

– О, я просто пытаюсь разобраться в вашей натуре, – ответил он, стараясь сохранить на лице непринужденное выражение.

– И вам это удается?

Он покачала головой:

– Увы, ни в малейшей степени. Я слышал о вас настолько различные мнения, что попросту теряюсь в догадках.

– Что ж, могу представить себе, что полученные вами сведения весьма противоречивы, – сказал он очень серьезно. – Я бы предпочел, мистер Пак, чтобы вы пока не рисовали в своем воображении моего духовного облика. В противном случае полученная вами картина не сделает чести ни вам, ни мне.

– Но если я сейчас не подмечу самого главного, быть может, мне никогда не представится другого случая.

– Не хотел бы лишать вас какого бы то ни было удовольствия, – холодно сказал Намджун.

Он ничего не ответил. И закончив танец, они молча разошлись с чувством взаимной неприязни. Впрочем, мистер Намджун уже питал в своем сердце достаточно сильную склонность к Чимину, благодаря которой он быстро нашел ему оправдание, сосредоточив свой гнев на другом лице.

Вскоре после этого к Чимину подошёл мистер Чон Бэкхён и обратился к нему с любезно-высокомерным видом:

– Итак, мистер Чимин, вы в восторге от Чон Хосока, не правда ли? Я слышал об этом от Тэхёна. Он буквально засыпал меня вопросами о вашем новом приятеле. Однако из его слов я понял, что среди прочих своих сообщений альфа забыл вам сказать, что он сын того альфы, что служил дворецким у покойного мистера Кима. Я бы всё же хотел дружески вас предостеречь, чтобы вы не очень доверяли его высказываниям. Все, что он говорит о плохом обращении с ним мистера Намджуна, – чистейший вымысел. Мистер Намджун, напротив, проявил необыкновенное благородство. Зато Чон Хосок поступил по отношению к мистеру Намджуну самым непорядочным образом. Я не знаком с подробностями, но хорошо знаю, что мистера Намджуна едва ли можно в чем-нибудь упрекнуть. Недаром он даже не переносит упоминания о Хосоке! И хотя моему брату казалось невозможным исключить Хосока из числа приглашенных офицеров, он очень обрадовался, узнав, что тот сам уклонился от приглашения. Появление Хосока в этих местах – неслыханная дерзость. Непонятно, как он мог на это осмелиться! Мне очень жаль, мистер Чимин, что я должен был разоблачить пороки вашего нового знакомого. Но, пожалуй, учитывая его происхождение, от него едва ли можно было ожидать лучшего.

– Из ваших слов, сударь, я понял, что порок мистера Хосока заключается в его происхождении, – резко ответил Чимин. – Вы не смогли ничего поставить ему в вину, кроме того, что отец его служил дворецким у мистера Намджуна. Но об этом, смею вас заверить, он мне сообщил сам.

– Прошу прощенья, – саркастически заметил, отходя от него, мистер Бэкхён. – Извините за вмешательство – я руководствовался лучшими побуждениями.

"Какая наглость! – произнёс про себя Чимин. – Но вы, сударь, глубоко заблуждаетесь, рассчитывая повлиять на меня столь недостойной выходкой. Кроме вашего самодовольного невежества и злокозненности мистера Намджуна, вы ничего ею не доказали".

Он тут же разыскал Тэхёна, который уже успел поговорить на интересовавшую их тему с мистером Чон Чонгуком. Брат встретил его сияющей улыбкой, свидетельствовавшей о том, сколько радости доставил ему этот вечер. Догадавшись о мыслях Тэхёна по выражению лица, Чимин понял, что всё его сочувствие неудачам мистера Хосока, негодование против его врагов и прочего значат очень немного по сравнению с надеждой на грядущее счастье брата.

– Мне, конечно, хотелось бы узнать, – сказал он с не менее приветливой улыбкой, – удалось ли тебе что-нибудь выяснить о мистере Хосоке. Но, быть может, ты провёл время так приятно, что мог думать лишь об одном человеке? Я на тебя не обижусь.

– Я вовсе про него не забыл, Чимини, – ответил Тэхён. – Но, увы, не могу сказать тебе ничего утешительного. Мистеру Чон Чонгуку эта история мало знакома. В чем именно мистер Хосок виноват перед мистером Намджуном, он не знает. Но он готов поручиться за добропорядочность, честность и благородство своего друга. И он убежден, что мистер Хосок не заслуживал даже той заботы, которую проявил по отношению к нему мистер Намджун. Меня это огорчает, но из его слов, так же как из слов мистера Чон Бэкхёна, следует, что мистера Хосока нельзя считать порядочным человеком. Боюсь, он вел себя слишком неосмотрительно и тем самым лишился уважения мистера Намджуна вполне заслуженно.

– А мистер Чонгук знаком с мистером Хосоком?

– Нет, он его ни разу не видел до встречи в Каятоне.

– В таком случае его взгляды на Хосока заимствованы у мистера Намджуна? Что ж, я вполне удовлетворён. Ну-с, а какие у него сведения о церковном приходе?

– Он не припоминает в точности обстоятельств, хотя не раз слышал о них от своего друга. Приход, кажется, был оставлен за Хосоком только условно.

– Я не сомневаюсь в искренности мистера Чон Чонгука, – сказал Чимин как можно мягче. – Но извини меня, если я не удовлетворюсь общими фразами. Мистер Чонгук, конечно, должен добросовестно защищать интересы своего друга. Но так как некоторые части этой истории ему неизвестны, а с остальными он знаком только со слов самого мистера Намджуна, я позволю себе относиться к обоим молодым людям по-прежнему.

После этого он перевёл разговор на гораздо более приятную тему, которая не вызывала между ними никаких расхождений. С радостью услышал он от Тэхёна, сколько счастливых и вместе с тем робких надежд вызывает у него ухаживание мистера Чон Чонгука. И Чимин высказал всё, что было возможно, чтобы поддержать в нём эти надежды. Когда к братьям присоединился мистер Чонгук, Чимин отошёл в сторону и отыскал сэра Нунга. Он едва успел ответить на вопрос друга о том, понравился ли ему последний партнер по танцам, как к ним подошел мистер Колл и в крайнем возбуждении сообщил, что он имел удовольствие только что сделать важнейшее открытие.

– Благодаря чистейшей случайности, – сказал он, – я обнаружил в этой комнате близкого родственника моего патрона. Мне посчастливилось услышать, как он в разговоре с молодым джентльменом, являющемся украшением этого дома, упомянул имена его кузена мистера Сонга и его батюшки сэра Хана. Случаются же на свете подобные чудеса! Кто бы мог подумать, что здесь, на этом балу, я встречусь чуть ли не с племянником сэра Хана? Я благодарю небо за то, что у меня вовремя раскрылись глаза и я могу засвидетельствовать ему мое почтение! Конечно, я не премину совершить это сию же минуту. И я уповаю на то, что он простит мне медлительность, которая оправдывается лишь моей неосведомленностью.

– Не собираетесь ли вы представиться мистеру Намджуну?

– О разумеется. Я буду покорнейше просить у него прощения за то, что не сделал этого раньше. Думаю, что он в самом деле приходится племянником сэра Хана. И я буду в состоянии заверить его, что всего неделю тому назад здоровье его светлости не оставляло желать лучшего.

Чимин попытался по возможности удержать мистера Колла от этого шага. Он доказывал, что Намджун сочтет обращение к нему незнакомого человека скорее непозволительной вольностью, нежели данью уважения к своему дяде, что здесь они вполне могут не обращать друг на друга внимания и, наконец, что если бы даже в этом и возникла необходимость, то первый шаг к знакомству должен был сделать мистер Намджун, занимающий более высокое положение в обществе. Мистер Колл выслушал его с видом человека, твердо решившего поступить по-своему, и, когда он замолчал, ответил:

– Дорогой мой мистер Чимин! Я питаю самое высокое мнение относительно вашей превосходной способности судить о вещах, в которых вы хорошо разбираетесь. Но позвольте мне сказать, что имеется глубокое различие между нормами человеческих отношений, принятыми среди мирян, и теми, которые определяют поведение священнослужителей. Я должен присовокупить к этой, что ставлю служение церкви, в смысле почетности, вровень с исполнением самых высоких обязанностей в королевстве, – конечно, если только не забывать, что это служение должно осуществляться с подобающим смирением. А потому разрешите мне следовать в данном случае голосу совести, который призывает меня совершить то, что я нахожу своим долгом. Простите меня за нежелание воспользоваться вашим советом, которым я готов руководствоваться в любом другом деле. Но при сложившихся обстоятельствах я полагаю себя по образованию и опыту более способным судить о правильности своего поведения, нежели подобному вам юному омеге.

Отвесив глубокий поклон, мистер Колл покинул Чимина и направился прямо к мистеру Намджуну. С тревогой стал он наблюдать, какое действие произведет на Намджуна это неожиданное обращение. При первых же словах кузена Намджун явно удивился. Мистер Колл начал с торжественного расшаркивания, и, хотя речь его до него не долетала, ему казалось, что он слышит фразу за фразой, по мере того как по движению его губ разгадывал произносимые им слова: "извинения", "Пусан" и "сэр Сонг Хан". Ему было крайне досадно видеть, что его родственник выступает перед мистером Намджуном в столь комической роли. Последний смотрел на Колла с нескрываемым изумлением и, когда тот наконец позволил Намджуну заговорить, ответил ему очень холодно. Это, однако, нисколько не обескуражило мистера Колла и не удержало его от новой тирады, продолжительность которой, казалось, еще больше увеличила презрение к нему мистера Намджуна, так что, когда она закончилась, он только слегка кивнул головой и пошел прочь, в то время как Колл возвратился к Чимину.

– Поверьте, я ни в коей мере не разочарован оказанным мне приемом, – сказал он, подойдя. – Мистер Намджун весьма доволен моей почтительностью. Он разговаривал со мной необыкновенно любезно и даже отплатил мне комплиментом, сказав, что достаточно знает разборчивость сэра Хана и не сомневается, что его благосклонностью могут пользоваться только истинно достойные люди. Как это прекрасно сказано! Право, мне он очень понравился.

Так как самому Чимину уже нечего было ждать от бала, он почти все внимание сосредоточил на брате и мистере Чон Чонгуке. Это навело его на приятнейшие мысли, от которых он почувствовал себя почти таким же счастливым, как Тэхён. В своем воображении он уже видел брата хозяином этого дома, живущим в довольстве и счастье, которое может возникнуть только в браке, основанном на настоящей любви. При таких обстоятельствах он считал себя даже способным полюбить братьев мистера Чон Чонгука. Было очевидно, что мысли мистера Лина были сосредоточены на том же, и Чимин твердо решил держаться от него поодаль, боясь, как бы папа не сказал ему чего-нибудь лишнего. Однако, усаживаясь за стол, Чимин, к своему огорчению, оказался почти рядом с мистером Лином. С досадой услышал он, что непрекращающийся громкий разговор батюшки с самым неподходящим человеком – сэром Нунгом – посвящен не чему иному, как предстоящей женитьбе мистера Чон Чонгука на Тэхёне. Тема был настолько увлекательной, что в своем перечислении преимуществ будущей партии мистер Лин был совершенно неутомим. Прежде всего он поздравлял себя с тем, что Чон Чонгук такой милый альфа, что он так богат и живет всего в трех милях от Халле. Далее он с восторгом говорил о том, как привязались к Тэхёну братья мистера Чон Чонгука и как они должны радоваться возможности взаимно породниться. Более того, как много хорошего это событие сулит его младшим сыновьям, которые после замужества Тэхёна окажутся на виду у других богатых альф. И, наконец, как будет удобно ему, в его возрасте, оставлять своих незамужних сыновей на попечение замужнего брата и появляться в обществе, только когда ему заблагорассудится – обстоятельство, которое, в соответствии с общепринятыми взглядами, следовало непременно выдавать за приятное, хотя трудно было найти человека, менее охотно сидящего дома, чем мистер Лин. В заключение выражалось множество пожеланий, чтобы сэр Нунг оказался столь же счастлив в ближайшем будущем, хотя всем своим видом мистер Лин отчетливо и с торжеством давал понять, что считает это совершенно невероятным.

Тщетно сын пытался унять поток паниного красноречия или хотя бы упросить батюшку, чтобы он выражал свои восторги не таким громким шепотом, ибо он, как замечал к своей невыразимой досаде Чимин, почти полностью доходил до ушей сидевшего напротив мистера Намджуна. Папа только сердился на него, говоря, что он несет чепуху.

– Кто такой для меня твой мистер Намджун, чтобы мне его бояться? Разве мы у него в долгу за любезное обращение, чтобы стараться не сказать ему чего-нибудь не по вкусу?

– Папа, ради бога, попытайтесь говорить тише. Для чего оскорблять мистера Намджуна? Разве вы этим хорошо зарекомендуете себя перед его другом?

Уговоры, однако, не производили на папу никакого действия. Мистер Лин продолжал во всеуслышание разглагольствовать о питаемых им надеждах, и Чимину то и дело приходилось краснеть от стыда и досады. Ему было трудно удерживаться от того, чтобы время от времени не бросать взгляд на Намджуна, каждый раз убеждаясь, насколько основательны его опасения. Хотя Намджун и не всегда смотрел в сторону мистера Лина, он был убежден, что его внимание сосредоточено именно на нём. При этом выражение его лица постепенно менялось: если вначале на нем было написано негодующее презрение, то под конец оно было исполнено мрачной и неуклонной решимости.

В конце концов, однако, красноречие мистера Лина иссякло, и сэр Нунг, который во время этих, едва ли разделяемых им, восторженных излияний неоднократно подавлял зевки, получил наконец возможность спокойно сосредоточиться на курице и ветчине. Чимин начал было уже приходить в себя. Однако передышка оказалась короткой. Когда ужин окончился, заговорили о музыке, и ему пришлось перенести еще одно унижение, увидев, как Донгу после недолгих уговоров приготовился ублажать публику своим искусством. Чимин попытался взглядом предотвратить такую самоотверженность с его стороны, но тщетно. Обрадовавшись возможности показать себя во всем блеске, Донгу не хотел ничего понимать и тут же уселся за фортепьяно. С крайней досадой Чимин, не отрывая глаз, наблюдал за братом и нетерпеливо следил, как тот переходит от куплета к куплету. Окончание песни, впрочем, не принесло облегчения – уловив среди одобрительных возгласов намек на просьбу продлить доставленное удовольствие, брат тотчас же принялся за новую. Донгу не обладал никакими данными для выступлений перед публикой: голос у него был слабый, манера исполнения – вымученная. Чимин был в отчаянии. Он посмотрела на старшего брата, чтобы узнать, как эту же муку переживает Тэхён. Но Тэхён очень мило болтал с Чон Чонгуком. Чимин взглянул на его братьев и увидел, что они делают насмешливые знаки друг другу и мистеру Намджуну, который, однако, сохранял непроницаемо мрачное выражение. Наконец он бросил взгляд на отца, умоляя его вмешаться, так как иначе Донгу мог бы продолжать свое пение до утра. Он понял его и, когда Донгу закончил вторую песню, громко сказал:

– Этого вполне хватит, дитя мое. Ты уже достаточно долго услаждал наш слух. Позволь теперь и другим молодым омегам себя показать.

Хотя Донгу и сделал вид, что его слова до него не дошли, он все же был ими несколько сконфужен. А Чимин, переживая обиду за брата и досадуя на отца, чувствовал, что своим вмешательством только ухудшил дело. Между тем стали искать нового исполнителя.

– Если бы мне, – произнес мистер Колл, – посчастливилось обладать музыкальными способностями, я, несомненно, счел бы для себя удовольствием порадовать общество какой-нибудь арией. Ибо я нахожу музыку самым невинным развлечением, вполне совместимым с положением служителя церкви. Разумеется, я не считаю, что мы вправе уделять музыке слишком много времени – существует столько дел, требующих от нас внимания. Если бы вы знали, сколько обязанностей у пастыря церковного прихода! Во-первых, ему нужно распределить десятину, заботясь при этом о своих интересах и не нарушая в то же время интересов своего патрона. Далее, ему необходимо сочинять проповеди. Остального времени едва хватает на исполнение церковных обрядов и заботу об усовершенствовании своего жилища, комфортом которого он ни в коем случае не вправе пренебрегать. Столь же важно для него проявлять внимание и участие ко всем окружающим и в особенности к тем из них, коим он обязан своим положением. И я отнюдь не освобождаю себя от подобного долга, так же, как не стал бы хорошо думать о человеке, который упускает возможность выразить почтение любому человеку, находящемуся в родственных отношениях с его патроном!

И он заключил свою речь, произнесенную таким громким голосом, что его услышала половина собравшегося общества, поклоном в сторону мистера Намджуна. Кое-кто из присутствующих пристально посмотрел на мистера Колла, кое-кто улыбнулся. Но никого его речь не позабавила больше, чем мистера Пака Дайвона, в то время как мистер Лин вполне серьезно его одобрил, поведав тихим голосом своему соседу сэру Нунгу, что мистер Колл необыкновенно умный и достойный альфа.

Чимину казалось, что, если бы все члены его семейства нарочно сговорились выставить в этот вечер напоказ свои недостатки, им едва ли удалось бы выполнить это с большим блеском и добиться более значительного успеха. К счастью для мистера Чон Чонгука и Тэхёна, некоторые номера этого спектакля, по-видимому, ускользнули от внимания альфы, не слишком чувствительного к проявлениям человеческой глупости. Однако достаточным злом было уже и то, что для его братьев и мистера Намджуна открывалась великолепная возможность высмеивать его родню. И Чимин не мог решить, что для него было более невыносимо: вызывающие улыбки двух омег или молчаливое презрение джентльмена.

Остаток вечера принес ему мало приятного. Его продолжал мучить мистер Колл, неотлучно следовавший за ним по пятам. Не будучи в состоянии уговорить его танцевать, он своим присутствием лишал его возможности принять приглашение какого-нибудь другого кавалера. Тщетно уговаривал он его воспользоваться обществом других омег, предлагая познакомить его с любым из присутствовавших на балу. Мистер Колл утверждал, что он равнодушен к танцам и что больше всего ему бы хотелось выразить свое внимание дорогому кузену, надеясь тем самым как можно лучше зарекомендовать себя в его глазах. По этой причине он предпочел бы до конца бала с ним не разлучаться. Против такого желания было трудно что-нибудь возразить. Поэтому Чимин был благодарен сэру Нунгу за то, что он часто к ним подходил и самоотверженно принимал на себя труд поддерживать разговор с мистером Коллом.

Чимин, по крайней мере, был рад избавиться от знаков внимания со стороны мистера Намджуна, который, хотя нередко и прохаживался без всякого дела неподалеку от него, больше уже не пытался с ним заговаривать. Было приятно предположить, что он добился этого намеками на мистера Хосока.

Гости из Халле покинули зал последними. Благодаря особой уловке мистера Лина их экипаж был подан спустя четверть часа после того, как все остальные приглашенные уже уехали. Это дало им возможность заметить, с каким нетерпением ждал их отъезда кое-кто из обитателей Одэсана. Мистер Хва Минсу и его брат открывали рот лишь для того, чтобы посетовать на свою усталость, всем видом показывая, насколько им хочется наконец остаться одним. Уклоняясь от попыток мистера Лина завязать разговор, они наводили оцепенение на всех присутствующих. Сцена эта слабо оживлялась пространными рассуждениями мистера Колла, полными комплиментов по адресу мистера Чон Чонгука и его братьев, по поводу изысканности только что закончившегося вечера и любезности и гостеприимства хозяев дома. Мистер Намджун вообще ничего не говорил. Мистер Пак Дайвон также молчал, смакуя развернувшееся перед ним зрелище. Мистер Чонгук и Тэхён, стоя несколько поодаль от других, разговаривали только между собой. Чимин хранил молчание не менее упорно, чем мистер Хва Минсу и мисс Чон Бэкхён. И даже Канин был настолько утомлён, что не произнёс ни слова, если не считать отрывочных восклицаний вроде: "Боже, как я устал!" – сопровождавшихся энергичным зевком.

Когда все наконец направились к выходу, мистер Лин любезнейшим образом выразил непременное желание вскоре увидеть Одэсанскую компанию в Халле. Обращаясь главным образом к мистеру Чон Чонгуку, он сказал, что его семья будет счастлива в любое время разделить с ним и его близкими скромный обед – без церемоний и формальных приглашений. Мистер Чонгук искренне его поблагодарил и охотно обещал навестить их при первом удобном случае после возвращения из короткой деловой поездки в Сеул, куда он должен был выехать на следующего утро.

Мистер Лин был вполне удовлетворён. Покидая Одэсан, он питал счастливую уверенность, что его сын переедет сюда спустя три-четыре месяца, которые понадобятся для приобретения новых экипажей и обстановки и приготовления свадебных нарядов. В той же мере он был убежден в скором замужестве и второго сына. Надежда на этот брак также доставляла ему немалое удовольствие, хотя и не столь сильное, как предвкушение замужества Тэхёна. Мистер Лин любил Чимина меньше других сыновей. И хотя он ничего не имел против Колла и его пасторского домика, они, конечно, не шли ни в какое сравнение с мистером Чон Чонгуком и Одэсаном.