Гордость и предубеждение

В остальном день прошел почти так же, как предыдущий. Мистер Хва Минсу и мистер Чон Бэкхён провели в первой половине дня несколько часов у больного, который продолжал мало-помалу поправляться. Вечером Чимин спустился в гостиную, где собралось остальное общество. На этот раз карточного стола не было. Мистер Намджун писал письмо, а сидевший рядом с ним мистер Чон Бэкхён следил за его пером и постоянно отвлекал его внимание различными пожеланиями, которые он просил передать его брату. Мистер Хва и мистер Чонгук играли в пикет.

Чимин, принявшись за шитье, испытал немалое удовольствие, прислушиваясь к тому, что происходило между Намджуном и его соседом. Непрерывные восторженные замечания Бэкхёна по поводу его почерка, ровности строчек или пространности письма и полные равнодушия к похвалам ответы джентльмена составили любопытный диалог и в точности соответствовали представлению, сложившемуся у Чимина, о характерах его участников.

– Этому письму так обрадуется мистер Тэён!

Молчание.

– Вы пишете необыкновенно бегло.

– Вы ошибаетесь. Я пишу довольно медленно.

– Сколько писем приходится вам написать на протяжении года! Да еще деловые письма! Представляю себе, какое это изнурительное занятие.

– Что ж, ваше счастье, что оно досталось на мою долю.

– Напишите ради бога вашему брату, как мне хочется его повидать.

– Я уже написал это по вашей просьбе.

– По-моему, у вас плохое перо. Дайте, я его починю. Я научился отлично чинить перья.

– Благодарю вас, но я всегда чиню перья собственноручно.

– Как это вы ухитряетесь так ровно писать?

Он промолчал.

– Сообщите вашему брату, что меня очень обрадовали его успехи в игре на арфе. И, пожалуйста, передайте, что я в восторге от его прелестного узора для скатерти и считаю его гораздо более удачным, чем рисунок мистера Ена.

– Вы позволите отложить ваши восторги до следующего письма? Здесь у меня уже не осталось для них подобающего места.

– О, пусть вас это не беспокоит. Я увижусь с ним в январе. Скажите, вы ему всегда пишете такие восхитительные длинные письма, мистер Намджун?

– Да, они довольно пространные, но насколько они восхитительны, не мне судить.

– Мне кажется само собой разумеющимся, что человек, который способен с легкостью написать длинное письмо, не может написать его плохо.

– Для Намджуна это не комплимент, Бэкхён, – вмешался его брат, – письма даются ему не так-то легко. Слишком уж он старается все время выискивать четырехсложные словечки, – не правда ли, Намджун?

– Стиль моих писем, разумеется, отличается от вашего.

– О, – воскликнул мистер Чон Бэкхён, – так небрежно, как пишет Чонгук, не пишет никто. Одну половину слов он пропускает, а вторую – зачеркивает.

– В моей голове мысли проносятся так стремительно, что я не успеваю их выразить. Оттого-то мои письма иной раз не доносят никаких мыслей до тех, кому они адресованы.

– Ваша скромность, мистер Чонгук, – сказал Чимин, – разоружила бы любого вашего критика.

– Нет ничего более обманчивого, – сказал Намджун, – чем показная скромность. Под ней часто скрывается равнодушие к посторонним мнениям, а иногда и замаскированная похвальба.

– Чем же вы назовете мое смиренное суждение?

– Разумеется, замаскированной похвальбой. Ведь в глубине души вы гордитесь недостатками своих писем. Вы считаете, что их порождает быстрота мысли и небрежность исполнения – свойства хоть и не похвальные, но все же не лишенные привлекательности. Способность делать что-либо быстро всегда высоко ценится его обладателем, зачастую независимо от качества исполнения. Сегодня утром вы ведь хотели представить себя в самом выгодном свете, заявив мистеру Лину, что не задержались бы в Одэсане и пяти минут, если бы вам вздумалось его покинуть. По существу же, что похвального в поспешности, из-за которой важные дела могут остаться незаконченными и от которой никакого проку нет ни вам самому, ни кому-либо другому?

– Ну, это уж чересчур, – воскликнул Чон Чонгук, – упрекать вечером за вздор, сказанный поутру. Впрочем, клянусь честью, я верил в то, что говорил о себе тогда, и продолжаю в это верить сейчас. И уж, во всяком случае, я говорил о своей излишней торопливости не с тем, чтобы порисоваться перед ковалерами.

– Не сомневаюсь, вы в это верили. Но я-то вовсе не убежден, что вы бы уехали с такой стремительностью. Ваше поведение точно так же зависело бы от обстоятельств, как и поведение любого другого человека. И если бы в тот момент, когда вы вскакивали бы на коня, поблизости нашелся друг, который сказал бы: "Чон Чонгук, а не лучше ли вам на недельку задержаться?" – быть может, вы так бы и поступили и никуда не поехали – другими словами, застряли бы еще на целый месяц.

– Вы только доказали, – воскликнул Чимин, – что мистер Чонгук несправедлив сам к себе. И превознесли его больше, чем это сделал он сам.

– Мне приятно, что вы обращаете слова моего друга в похвалу мягкости моего характера, – сказал Чон Чонгук. – Но боюсь, ваше толкование его слов прямо противоположно мысли, которую вкладывал в них Намджун. Он-то, разумеется, думает, что при таких обстоятельствах для меня лучше всего было бы наотрез отказаться и ускакать как можно быстрее.

– Разве мистер Намджун находит, что опрометчивость вашего первоначального решения искупилась бы упрямством, с которым вы его выполнили?

– Честное слово, мне трудно вам объяснить, в чем тут дело. Пусть лучше Намджун говорит за себя.

– Вы хотите, чтобы я защищал мнение, которое мне приписываете, но которого я не высказывал. Допустим, однако, дело обстоит так, как вы говорите. Вы помните, мистер Пак, мы предположили, что друг, который захотел отсрочить отъезд, выразил только желание, просьбу и даже ничем эти просьбы не объяснил.

– А разве вы не видите заслуги в готовности легко уступить настояниям друга?

– Неразумная уступка не сделала бы чести умственным способностям обоих.

– Мне кажется, мистер Намджун, вы недооцениваете влияние дружбы или привязанности. А между тем уважение к просителю нередко может заставить человека выполнить просьбу, даже не вникая в то, насколько она обоснована. Я не имею в виду случай, который вы предположили в отношении мистера Чон Чонгука. Мы можем подождать, пока подобные обстоятельства возникнут в действительности, и уже тогда будем судить о разумности его действий. Но, говоря вообще, если бы кто-то попросил друга отказаться от не слишком важного шага и тот ему уступил, не дожидаясь логических доказательств, неужели бы вы за это его осудили?

– А не следует ли нам, прежде чем обсуждать вопрос дальше, точнее определить значительность просьбы, так же как и степень близости между друзьями?

– Совершенно необходимо! – воскликнул Чон Чонгук. – Давайте условимся обо всех мелочах, не забывая даже о росте и силе друзей, – это, мистер Пак, может иметь гораздо большее значение, чем кажется на первый взгляд. Поверьте, если бы Намджун не выглядел по сравнению со мной таким верзилой, я бы с ним меньше считался. При известных обстоятельствах и в определенных местах он, признаюсь, заставляет себя бояться, особенно в собственном доме и когда ему нечего делать в воскресный вечер.

Намджун улыбнулся, но Чимин почувствовал, что в глубине души он уязвлен, и сдержал улыбку. Мистер Чон Бэкхён был возмущен нанесенным ему оскорблением и разбранил брата за его глупую болтовню.

– Я разгадал ваш замысел, Чон Чонгук, – сказал его друг. – Вам не нравится наш спор, и вы решили таким способом с ним покончить.

– Быть может. Споры слишком похожи на диспуты. Если вы и мистер Пак отложите ваши пререкания до тех пор, пока я уйду из комнаты, я буду вам премного обязан. И тогда вы сможете говорить обо мне все, что вам вздумается.

– Ваша просьба, – сказал Чимин, – не требует жертвы с моей стороны. А для мистера Намджуна было бы гораздо лучше, если бы ему удалось закончить письмо.

Мистер Намджун воспользовался его советом и дописал письмо до конца.

Освободившись, он попросил мистера Чон Бэкхёна и Чимина немного развлечь компанию музыкой. Мистер Чон Бэкхён устремился к фортепьяно и, любезно предложив Чимину выступить первому – от чего тот столь же любезно, но более искренне отказался, – уселся за инструмент.

Мистер Хва Минсу пел с братом. И пока оба они были заняты, Чимин, перебирая разбросанные на инструменте ноты, невольно заметил, как часто останавливается на нём взор мистера Намджуна. Он никак не мог предположить, что этот самодовольный человек им любуется. Вместе с тем мысль, что он смотрит на него, испытывая к нему неприязнь, казалась столь же несообразной. В конце концов ему осталось объяснить его внимание тем, что среди присутствовавших в доме людей в нём он чаще всего подмечал несоответствие своим вкусам и взглядам. Эта догадка ничуть его не огорчила. Он был ему настолько неприятен, что с его мнением о себе он не собирался считаться.

Исполнив несколько итальянских арий, мистер Чон Бэкхён для разнообразия начал играть веселую шотландскую мелодию. Почти тотчас же мистер Намджун подошел к Чимину и сказал:

– А не желаете ли вы, мистер Пак, воспользоваться случаем и протанцевать?

Он улыбнулся, ничего не ответив. Удивленный его молчанием, он повторил свой вопрос.

– Я вас прекрасно расслышал, – сказал он. – Просто я не сразу нашёл ответ. Вам, конечно, хотелось, чтобы, приняв приглашение, я дал вам желанный повод убедиться в моих низменных вкусах. Но я всегда любил разгадывать такого рода ловушки, лишая их авторов предвкушаемого удовольствия. Вот почему мне пришло в голову сказать, что я вообще терпеть не могу танцевать. А теперь осуждайте меня, если можете!

– Поверьте, я при всех случаях не мог бы вас осудить!

Чимин, считавший, что его слова должны были его задеть, был удивлен его любезностью. Но прелестное лукавство, сквозившее в его поведении, едва ли могло задеть кого бы то ни было. Намджун чувствовал, что он еще никогда не был так сильно очарован никаким другим омегой. И ему было ясно, что, если бы у Чимина оказались более подходящие родичи, его сердцу угрожала бы некоторая опасность.

Мистер Чон Бэкхён заметил или заподозрил достаточно, чтобы почувствовать ревность. Поэтому его горячая забота о скорейшем выздоровлении его дорогим другом Тэхёном соединилась в нем с желанием поскорее отделаться от его брата.

Он часто пытался настроить Намджуна против Чимина болтовней об их предполагаемом браке и рассуждениями о том, насколько он будет счастлив с таким супругом.

– Надеюсь, – сказал мистер Чон Бэкхён, когда они на следующего утро прогуливались вдвоем по обсаженным кустами дорожкам около дома, – после того как столь желанное событие совершится, вам удастся намекнуть вашему новоиспечённому папе, как полезно иногда держать язык за зубами. А когда с этим вы справитесь – отучите младших братьев от привычки бегать за офицерами. И если только мне позволено затронуть столь деликатную тему, постарайтесь избавить вашего избранника от чего-то такого, что граничит с высокомерием и наглостью.

– Может быть, вы посоветуете мне еще что-нибудь полезное для моего семейного счастья?

– О, разумеется! Непременно повесьте портрет дядюшки Фила в галерею Гранд-парка. Где-нибудь рядом с портретом судьи – дяди вашего отца. Они ведь представители одной и той же профессии, не правда ли, хотя и разных его сторон? Что же касается портрета вашего Чимина, то даже не пытайтесь его заказывать. Разве какой-нибудь художник сумеет достойно запечатлеть на полотне эти прекрасные глазки?

– Их выражение в самом деле будет не так-то легко передать. Но их форму, цвет, необыкновенно длинные ресницы хороший художник сможет изобразить.

В эту минуту они встретились с самим Чимином и мистером Хва Минсу, которые шли по другой дорожке.

– Я не знал, что вы собираетесь на прогулку! – воскликнул мистер Чон Бэкхён, несколько обеспокоенный тем, что слова их могли быть услышаны.

– Как вам не стыдно! Убежали из дому втихомолку, – ответил мистер Хва Минсу.

И, уцепившись за свободную руку мистера Намджуна, он предоставил Чимину дальше идти одному, – ширины дорожки как раз хватало для трех человек. Мистер Намджун, заметив его бестактность, тотчас же сказал:

– Эта тропинка недостаточно широка для нашей компании. Давайте выйдем на аллею.

Однако Чимин, которому очень хотелось от них отделаться, весело ответил:

– Нет, нет, пожалуйста, останьтесь! Вы образуете необыкновенно живописную группу. Гармония будет нарушена, если к вам присоединится четвертый. Прощайте!

И он с радостью убежал от них, довольный тем, что через день или два сможет наконец вернуться домой. Тэхён чувствовал себя настолько лучше, что уже в этот вечер собирался ненадолго покинуть свою комнату.