обратная сторона доверия|фишер.

а началось всё к середине сентября, тысяча девятьсот девяносто второго года. москва уже пахла сиренью и раскалённым асфальтом, но под этим весенним теплом прятался холод, от которого не спасала ни куртка, ни полиция. убийства мальчиков начались один за другим — тихо, как будто кто-то осторожно рвал страницы из школьного дневника. сначала один, потом ещё. и никто не знал, кто следующий.

девятнадцатилетняя лика приехала в город с учёбы — проверить, как живёт её младший брат с матерью, которую сама давно называла не иначе как “пропащая”. поезд был душным, мысли — тревожными, но лика и представить не могла, куда именно она возвращается. и уж точно не знала, что ступает прямо в самое сердце кошмара.

новый маньяк снова появился как будто из воздуха. под прозвищем "фишер" его не сразу восприняли всерьёз — до первого тела. а потом пошло.

в момент, когда лика сошла на перрон вокзала, город уже жил в ожидании следующей жертвы. и, не зная того, она приехала в самый пик. в ту самую точку, откуда всё началось.

и теперь, если ты готов, мы можем узнать, как именно всё пошло наперекосяк.
как тишина обернулась страхом.
и как одна девятнадцатилетняя девушка стала единственным, кто оказался ближе всех к фишеру.

зайдя в старую, небольшую квартирку в самом дряхлом районе москвы, я не сразу поняла — пахнет ли здесь пылью или временем. дверь захлопнулась за мной с хриплым щелчком, и тишина — настоящая, густая, будто простыня — обняла меня, как будто знала, что я вернусь.

эти стены... они не изменились. ни на сантиметр. та же потемневшая от лет обивка на входной двери, тот же крючок, который вечно цеплял рукав пальто, когда я была маленькой. мне не нужно было зажигать свет, чтобы попасть в кухню — ноги сами помнили маршрут.

бабушки здесь уже не было много лет. но её вязанный плед до сих пор лежал на спинке кресла у окна, будто ждал. даже занавески висели те же, прозрачные, с выгоревшими подсолнухами. и сквозь них в комнату лился бледный московский свет, тёплый, но уставший.

я поставила сумку у стены и сразу пожалела — рука занемела от веса, плечо гудело. скинула её, как будто сбрасывала с себя всю эту дорогу, чужие взгляды, поездную духоту и липкую тревогу, что тянулась за мной с вокзала.

мне не хотелось оставаться здесь. я была дома, и всё же не была. эта квартира — просто пункт назначения, а не цель. я развернулась на пятках и вышла так же быстро, как вошла, не дав себе ни минуты на передышку.

по лестнице спустилась бегом — пыльный подъезд, облупленные стены, запах старого лака и чьих-то вчерашних щей. город за дверью дышал вечерним теплом, но на мне это тепло не лежало.

я знала, куда шла.

не в такую же тёплую квартиру. не туда, где ждали.

а туда, где мог не ждать.

туда, где был он. единственный, кто сейчас волновал меня больше всего в этом городе.

и если с ним что-то не так — я это почувствую. сразу.

я постучала в дверь дважды — коротко, как всегда. и сразу ощутила, как в животе поднимается неприятная тяжесть. тишина с той стороны была не просто глухой — она была равнодушной. не той, что бывает, когда люди ушли на работу или просто не услышали. а той, от которой хочется стучать сильнее, будто пробиваешься сквозь стену, а не дверь.

я постучала ещё.
и снова.
ещё раз.

тишина.

дернула за ручку — и замок поддался, будто сдавался первым. дверь приоткрылась с долгим скрипом, будто вспоминала, кто я. внутри пахло сигаретами, кислой капустой, вчерашним жиром и чем-то ещё — острым, таким, что хотелось дышать ртом.

я вошла, не снимая обуви.

в прихожей было темно, но из глубины квартиры тянулся глухой радиошум и негромкий женский смех, потяжелевший от водки. я шла на звук, как будто кто-то держал меня за плечи и подталкивал вперёд. шаг — второй — третий. пальцы коснулись стены. холодная, шершавая.

и вот я стою в дверном проёме кухни, опираюсь на косяк.

и просто смотрю.

моя мать сидит за столом. сутулая, с застиранной кофточкой на плечах, в глазах — привычная мутная равнодушность. перед ней — гранёный стакан с чем-то мутным. водка, наверное, самая дешёвая, какая есть. рядом — банка с солёными огурцами, какие-то ошмётки колбасы, хлеб, надломленный прямо руками.

рядом с ней — женщина, чужая. волосы собраны в небрежный пучок, на губах размазанная помада. обе смеются чему-то своему, невесомому, пустому, как будто я — просто ветер в окне.

я не сказала "привет".
не сказала "я приехала".

я спросила только одно:

— где витя?

мать даже не повернулась. лишь откинулась на спинку табурета и хмыкнула, почти с усталостью:

— да где-то там... гуляет, — и махнула рукой, как будто речь шла о каком-то псу, которого выгнали во двор.

а потом вернулась к разговору, будто я стою здесь каждый вечер и ничего нового не происходит. будто не прошло три года. будто я никуда не уезжала.

я смотрела на неё ещё пару секунд. как будто ждала, что она вдруг поднимет глаза. увидит. скажет хоть что-то живое. но нет. всё уже сказано в этом хмыканье и ленивом движении руки.

я только пожала плечами. даже удивиться не получилось.

развернулась и вышла.

подъезд встретил меня той же тишиной, той же сыростью и тем же запахом дешёвого табака. ступеньки скрипели под подошвами, будто ругались, что я вернулась. я вышла на улицу — уже вечерело, небо застыло серым, без намёка на закат.

и тут я его увидела.

мальчишка. стоит у торца дома, опирается спиной о стену, мнёт в руках пачку жвачки. саша. я помню его. то ли одноклассник вити, то ли с параллели. но они всегда были вместе — летом, зимой, в дождь, в снег.

из всех друзей брата — только его я знала в лицо.

и сейчас он тоже смотрит на меня. пристально. настороженно. словно вспоминает меня.

я подошла к нему медленно, стараясь не спугнуть. саша всё ещё стоял у стены, скрестив руки на груди, будто ждал — или не ждал, а просто думал о чём-то своём, детском и далёком.

— привет, — сказала я тихо, чтобы не прозвучать чужой.

он посмотрел на меня, прищурился от низкого вечернего солнца и кивнул.

— привет.

— саш… ты не знаешь, где витя?

он пожал плечами, отводя взгляд куда-то во двор, где кучка ребят гоняла мяч, словно и не существовало никакого тревожного мира за пределами их бетонного королевства.

— пошёл с петей за ваней.

— с кем? — я выгнула бровь, пытаясь понять, кто это.

— ну… петя и ваня, — повторил он, будто это должно было объяснить всё. а потом, заметив, как я смотрю на него, добавил:
— это наши друзья. настоящие. с нами он почти каждый день.

я кивнула. стало чуть легче — хотя бы не один.
саша приподнял уголки губ, чуть насмешливо.

— хочешь, подождешь со мной? они должны скоро вернуться.

— конечно, — ответила я.
— спасибо.

мы молча стояли на низком бордюре у подъезда, глядя, как солнце медленно ложится за панельные коробки домов. асфальт был тёплым, воздух пах пылью и выхлопом. в детстве я любила этот запах. он означал лето. сейчас — только город.

через минут пять, может, десять, в переулке послышался топот — тройной, неуверенный. и через секунду я увидела, как трое пацанят выходят из-за угла. витя — сразу узнала. он сорвался с места и побежал ко мне.

— лиии! — выкрикнул он, и прежде чем я успела что-либо сказать, он уже был рядом и обнял меня с такой силой, будто боялся, что я снова исчезну.

— аккуратнее, — рассмеялась я, обняв его в ответ и зажмурившись, впитывая этот момент.
— с ума сойти, как ты вырос…

— ты чего не сказала, что приедешь?!

— хотела сюрприз, — усмехнулась я.
— ну, вышло?

— ещё как! — сказал он, и только тогда отошёл, чтобы посмотреть на меня.

подошли и двое других. один — рыжий, немного покрупнее, лицо веснушчатое, открытое. второй — светленький, с кудрявой чёлкой, на вид помладше, но с каким-то внимательным взглядом.

— я петя, — первым сказал рыжий, смело протягивая руку.

— а я ваня, — добавил второй, чуть тише.

я улыбнулась.

— приятно познакомиться. я лика. — пожала им руки по очереди.
— сестра вот этого оболтуса, — кивнула на витю, который уже сиял до ушей.

— он про тебя часто рассказывает, — сказал петя.
— и маму твою вспоминал. говорил, что если ты приедешь — всё будет по-другому.

я бросила взгляд на витю, тот тут же смутился и опустил глаза.

— может быть, — тихо ответила я.
— посмотрим.

саша стоял чуть в стороне, ковыряя носком кроссовка песок, но всё слышал. я поймала его взгляд, он коротко кивнул — будто проверял, та ли я, какой он меня помнил.

витя устало потер глаза, зевнул и сказал негромко, чуть сжав мою руку:

— я домой пойду… чего-то устал.

я посмотрела на него пристально. лицо было спокойное, но я видела: что-то давило. или день такой выдался, или просто рядом со мной он снова стал маленьким — тем самым витей, что раньше засыпал у меня на коленях под мультики.

— хорошо, — мягко ответила я.

мальчишки, стоявшие чуть поодаль, уже начали прощаться. петя — громко, по-своему, с широкой улыбкой и хлопками по плечу. ванька — сдержанно, но с тем самым добрым взглядом, каким смотрят на тех, кому доверяют. даже саша махнул рукой.

— пока, лика!

— увидимся ещё, — кивнула я.

когда мальчишки ушли, мы с витей двинулись в сторону его дома. шли молча, обгоняя редких прохожих, чей вечерний путь лежал по тем же дворам и потрескавшимся плитам старых тротуаров. над головой уже полыхали фонари, будто застывшие глаза.

— вить, — остановилась я, когда мы свернули за угол и остались наедине.
— скажи честно… ты хочешь уйти от мамки? ко мне? жить со мной?

он даже не подумал. закивал так энергично, что рюкзак у него с плеча чуть не соскользнул.

— конечно хочу! — в голосе было столько света, столько надежды, что я даже почувствовала, как будто кто-то внутри меня развязал узел, давший трещину с самого моего приезда.

— хорошо, — кивнула я.
— тогда давай так. я сейчас зайду в магазин, а ты иди домой. но мамке ни слова. понял?

— понял, — кивнул он, шмыгнув носом.
— я скажу, что погулял и устал.

— правильно. беги.

он развернулся, снова меня обнял коротко, как будто на прощание, и зашагал к дому. я осталась стоять, пока он не скрылся за аркой, и только потом повернулась в сторону магазина.

внутри было тепло, пахло дешёвым хлебом и маргарином. продавщица скучающе листала газету за стеклянной стойкой. я взяла корзину, но шла между полок медленно, почти в забытьи.

мысли закрутились сами.
она не отдаст его.
точно не отдаст.
если хоть на миг подумает, что он ей может пригодиться — устроит спектакль. начнёт истерить, орать, бить себя в грудь, орать на весь подъезд, мол, это её сын, её кровь, как я смею, как бабка посмела когда-то.

я вспомнила ту сцену. бабушка тогда ещё была крепкой, стояла в дверях с вещами и со спокойным лицом.

— я заберу витю, — сказала она.
а мать закатила глаза, схватилась за бутылку, закричала, что никто у неё сына не отнимет, что она мать, и хоть и не святая, но своего не даст.
а меня…
меня она отдала молча. без слёз. без истерик.
просто посмотрела и сказала:

— забирай. она всё равно взрослая.

я тогда ушла сама. без обиды. без надежды.

я опустила корзину, выложила пару пачек макарон, сахар, чай. для витьки — его любимые вафельки.

вышла на улицу, и ночь вдруг показалась чересчур тихой. ни ветра, ни шороха.
только мысль в голове:

на этот раз она не решает. на этот раз — решаю я.

дверь на этот раз была заперта.
я стучала — вначале вежливо, потом громче, с напором, как будто вбивала в эти старые доски всё своё терпение за последние годы.

— мам… открой. — голос мой звучал спокойнее, чем я чувствовала.
— мама, открой дверь, я не одна сюда ехала, не просто так…

тишина. только где-то за стенкой пробормотало радио — то ли шипение, то ли чей-то голос, вперемешку с хрипами.

я подняла кулак и стукнула ещё раз, сильнее.

— мама, я знаю, ты там. открой, слышишь?.. мне поговорить надо.

и тут — шаги.
громкие, тяжёлые, почти нарочито шумные.
дверь не открылась. вместо этого — голос. сквозь дверь, хриплый, злой, как сорванный провод:

— знаю я, зачем приперлась! катись отсюда, ясно?! мне и так жрать нечего, а ты со своими подачками! не пущу!

я стояла, глядя в облупившуюся краску двери. дыхание спёрло.
у меня в руке тяжело висел пакет — в нём были макароны, хлеб, вафли и чай. всё, что я могла унести.

я шагнула ближе и почти крикнула:

— тогда отдай мне витю! если тебе так тяжело — отдай его, и тебе же легче будет!

тишина продержалась секунду. я уже почти поверила, что она подумает, хоть немного. но нет.

в ответ раздался визг:

— а вот и нет! не отдам я его! он мой! мой родимый! я его родила! а ты — проваливай, ясно?! ты мне тут не указ!

мне вдруг стало страшно, как в детстве, когда я слушала её крики из-за двери и не могла войти.
страшно — и противно.
её голос будто облил меня чем-то липким, чужим.

я упёрлась лбом в холодную древесину.

— ты сама говорила, что тебе тяжело! я его не воровать пришла, я помочь хочу! он не заслуживает жить с этим всем! ты знаешь это!

— он мой! и точка! — заорала она. — проваливай, сказала! пока я мусоров не вызвала!

я отступила на шаг. пальцы сжались в кулак, ногти впились в ладонь.
ничего.
абсолютно ничего нового.
та же история, те же стены, те же слова.

я не смогла больше спорить.
никаких сил.

осела у двери. просто присела, как-то неловко, скатилась по ней, пока не оказалась на холодном полу подъезда.
спина упёрлась в древесину, ноги вытянулись вперёд. я откинула в сторону пакет с едой — он упал с глухим звуком.

руки дрожали.
я закрыла лицо ладонями.
двор был тихий, вечерний, глухой.
где-то наверху хлопнуло окно.

я сидела там долго.
и не плакала.
просто сидела.
а внутри меня что-то гудело — тонко и зло, как гудят провода на морозе.

она не изменится. никогда.
но я — уже не та, что раньше.
и теперь — я всё равно найду способ.

я не помню, когда ушла домой.
не помню, как тащила в руках этот уже тяжёлый, мокрый пакет, как шлёпала по лужам, как ключ дрожал в пальцах, не попадая в скважину.
не помню, как кинула еду на стол, как сняла с себя промокшую одежду, как по коже прокатилась дрожь, и я, не переодевшись, просто рухнула в кровать.

дождь тогда ещё моросил, как будто тоже устал.
а когда уснула — ливень набрал силу.
удары капель по подоконнику были почти гипнотическими.
сон пришёл резко. без снов.
только темнота.

проснулась тоже будто не я.
ни звука, ни яркости утра, ни чувства пробуждения.
просто — осознание.
я стояла на пороге. снова.
всё то же: облезлая дверь, тот же запах кислой тряпки и перегара, донесённый из щелей.

— открой, мама, — голос мой уже не дрожал. он был хриплый, но прямой.

дверь не открылась.
с той стороны — тяжёлое дыхание. я почувствовала, как она стоит там, прямо за ней, слышит меня, но даже не берётся за щеколду.
потом — её визг:

— не пущу! и не лезь ко мне!
ты думаешь, я не знаю, зачем пришла? фиг тебе! он мой!

я сделала шаг ближе, почти вплотную к двери, прижалась ладонями к древесине.

— он не вещь, мама. это человек. ребёнок, твой сын. ты же даже не знаешь, где он сейчас! он с друзьями где-то, сам по себе! ты в курсе, сколько ему лет?

— знаю! — выкрикнула она, почти в упрёк.
— и не тебе меня учить! я на его алименты живу, ясно? его заберёшь — я подыхай тут должна, да?!

в груди что-то оборвалось.
не от удивления — от ярости.
всё стало ясным до рези: ей нужен не он.
ей нужно то, что за ним тянется.
деньги.
жалкие копейки, которые государство переводило ребёнку, чтобы он не голодал.

— да мне не нужны его деньги! ты слышишь меня? — я ударила в дверь кулаком.
— я их не трону! мне нужен он! чтобы был рядом! чтобы жил, как человек, а не в этом аду! чтобы ел по утрам не с похмелья, а просто завтрак! чтобы у него не дрожали руки, как у тебя! чтоб не стал как ты!

дверь медленно открылась — с тем самым жалобным скрипом, как в детстве, когда я стояла тут с зажатыми в кулаке дневниками и комом в горле.

за ней, как всегда, мать.
в халате, не застёгнутом толком.
лицо распухшее от сна, глаза мутные. алкогольный шлейф тянется от неё, как дым. она опирается на косяк, будто устала жить.

— чего разоралась то? — она вздохнула, не смотря в глаза,
— катись отсюда… всё равно вити нету.

я шагнула внутрь, не слушая.
стены всё те же — облупленные обои, пятна на потолке, прогорклый запах перегара и какой-то прогнившей еды.
я замерла в коридоре.

— что значит "нету"? — я выпучила глаза. сердце больно толкнулось в груди.
— где он?

она отмахнулась:

— нету. и всё. не пришёл.

— не пришёл? — я подошла ближе, стараясь не сорваться.
— ты серьёзно сейчас?.. ты всю ночь даже не знала, где твой ребёнок?!

она пожала плечами, как будто я спросила, осталась ли ещё селёдка в холодильнике.
в этот момент из кухни донёсся женский голос:

— боков! или волков… да, боков. следователь какой-то. приходил недавно.

мать повернулась через плечо:

— точно, боков! — повторила, будто вспомнила.
— я и забыла. пришёл утром. всё вынудил, сука, писать. пропажа.

и снова — равнодушие.
будто речь шла не о вите, а о пропавшей сковородке.

я сглотнула.
попыталась что-то сказать, но горло сжалось.
всё, что я чувствовала, — это туман.
как будто воздух стал густым, вязким, словно я не дышала, а тонула.

в голове гудело.
имя: боков.
следователь.
пропажа.
пропал. витя пропал.

я молча развернулась.
не сказала больше ни слова.
не было смысла.

вышла в подъезд, дверь за спиной захлопнулась с глухим ударом.
ступеньки под ногами как будто шли под уклон, тело само летело вниз.
улица встретила меня гулом машин, каплями дождя на щеках — уже не понять, слёзы это или небо плачет.

я шла в сторону своего дома.
словно в тумане.
словно весь мир выцвел и осел на плечах.

витя пропал.
и я его не уберегла.

куда он мог деться? он же знал, что я приду, что заберу...

а если пришёл следователь, то значит дела совсем плохи. совпадение это всё? или убийства, что были какое то время назад, снова появились на свет? надеюсь, что нет. надеюсь, что тот, кто убивал ранее, не вернулся...

мой тгк:лика нелика, там много интересного!
хочу попросить вас ткнуть на звёздочку и оставить свое мнение в комментариях, а также не забывайте подписаться, мне будет очень приятно!) спасибо за прочтение главы до конца! до скорых встреч, пока!