Пролог
Элеонору расстраивало то, что её айс-латте оказался не таким уж и сладким, несмотря на всё то количество сахара, которое она туда засыпала, и молока со сливками. К тому же она уже вышла из кафе и направлялась в сторону университета, который находился примерно в пяти минутах ходьбы.
— Как же удобно, что кафе выстроили прямиком через дорогу. Наверное, у этих кассиров выручка больше, чем у половины кафе-городка. —
Она уже как год числилась на кафедре прикладного искусства университета, но до сих пор с ужасом вспоминала своё первое собеседование. Тогда она сильно заболела перед встречей, несколько дней провалялась с температурой. Да и погода была, наверное, самой ужасной на свете — жара и духота. Несмотря на всё это, она готовила своё портфолио, заучивала слова, которые собиралась сказать, фотографировала макеты, сделанные собственными руками. Она понимала, что если не сейчас, то, возможно, возможности больше и не будет. Ей казалось, что её жизнь закончилась, когда она увидела на градуснике с утра перед встречей 38,5. Она всё ещё ясно осознавала, что хочет пойти туда, яснее, чем всё остальное в её затуманенном мозгу — затуманенном от всего сразу: переживаний, желания съесть фисташковое мороженое и даже от попыток проглотить таблетки, играя при этом, как обычно, в легкомыслие.
— Они будут гордиться мной. Хоть бы на этот раз... — сказала она, глядя на фото родителей и улыбаясь, натягивая чёрные леггинсы, сверху — белую укороченную майку, старую чёрную кожанку, потому что рано утром было прохладно, и кроссовки 530 от New Balance, которые ей когда-то давно подарили на 18-летие.
— Удачи, красавица. — Девушка вышла из ванной с уходовой маской тигра на лице и чашкой чая в руках.
— Спасибо, Катрин, — взглянула на неё, стараясь сдержать смех, и быстро юркнула в туалет.
— Ты опять обулась в доме!? Сколько раз я тебе говорила так не делать! — кричала она сквозь дверь.
— Хорошо, мааам! — Катрин была старше на год. Они познакомились, когда подавали документы лично, и Катрин тогда как раз руководила приёмной комиссией на архитектуру. Элеонора случайно пролила на неё чай. Ещё долго потом ей казалось, что от её рубашки пахло фруктовым чаем с лимоном. Элеонора тогда предложила не просто постирать вещь, а купить новую. В ответ услышала, что есть миллион способов всё исправить, и лишь хлопала глазами, как пудель, осознав — эта девушка явно из «высшей лиги». Воспитание из разных миров не мешало им иметь тёплые и дружеские отношения, а заодно жить под одной крышей. Хоть иногда они и чувствовали себя как мать и дочь — настолько разным был их достаток. Катрин училась на архитектурном дизайне и истории искусства. Она часто напоминала Эль Вудс из фильма «Блондинка в законе» — эксцентричная блондинка, похожая на Барби, с невероятным талантом, занимавшая верхние строчки рейтингов своего факультета и бросающая вызов даже именитым архитекторам колледжа. Её вполне можно было назвать принцессой или главной героиней этого романа, в который я попала. В быту она была неумелой, в кулинарии — разборчивой, а в еде, одежде — вообще переборчивой. Её жизнь — это выигранный золотой (или, как она сама говорила, розовый) билет. А я... я могла только наблюдать за этим трудом и переживать, чтобы её не сломал какой-нибудь козёл. Зная её чувствительность, это мог быть кто угодно.
— Я выгляжу как живой труп, с меня можно было бы картину писать. Но зубы должны быть как у живого. — сказала она, намазывая зубную щётку пастой.
— Тебе сегодня уже лучше? — снова послышался высокий голос.
— Да! — Она знала, если скажет Катрин, что разваливается на части и скоро из неё можно будет собрать мозаичный портрет, та тут же напишет отцу, чтобы он «порешал вопросики». Катрин обожала помогать. Хотя от отца брала лишь фамилию — всё остальное решала сама: за счёт подработок, проектов, и платили ей за это прилично. Она не хотела, чтобы её принимали по знакомству, и Эл была безмерно благодарна Катрин за то, что та приютила её в платном общежитии — без тараканов и с кондиционером. Элеоноре было стыдно, что платит за это сущую мелочь, даже несмотря на то, что подруга говорила: всё хорошо. Ей хотелось показать, что она тоже может. Но могла ли? Сомнения — это то, что заполняет человеческий мозг в самый неподходящий момент.
— Господи, ты как панда. Очень мило, конечно, но мне не нравится это на человеческом лице.
— От тигра слышу. — Она хихикнула.
— Ты уверена? — Катрин смотрела на неё глазами матери, которая переживает за ребёнка, идущего в первый класс.
— Ты ведь уже поступила туда, и всё прошло хорошо. Даже чудесно.
— У меня была другая приёмная комиссия, другие люди... и у меня другой статус. — на последних словах она понизила голос.
— Ты всё ещё думаешь, что тебя приняли только из-за твоего отца? — доставая упаковку с гранолой, спросила девушка.
— Я понимаю, что без этого бы не вышло. На меня смотрели как на дочь Мидаса с его собственной рукой. Эла, я боюсь, что с тобой будут обращаться дерзко.
— Ты думаешь, в таком престижном университете это возможно?
— Милая Эла, злые люди есть везде. Если бы я могла, я бы заморозила всех и порезала на кубики, а потом сделала бы из них инсталляцию под названием «Гибель человечества». Но тогда я бы первая пошла под смертную казнь. — Иногда казалось, что Катрин, будучи в глазах многих «стервой» и «папиной дочкой», была чище души новорождённого младенца. От этого хотелось плакать.
— Не переживай за меня. Ты же знаешь, где есть злые люди — будут и светлые. Время покажет. Считай, это моё жизненное испытание. — Она увидела, как у Катрин навернулись слёзы. Она была по-настоящему эмоциональной и быстро привязывалась. Элеонору удивляло, как за две с половиной недели та так к ней прониклась. Конечно, они много говорили — о жизни, чувствах и прочем, но теперь она точно знала: она — её лучшая подруга. И она верит в неё. Она подошла к ней и протянула салфетку.
— Обещай, что поступишь! Если тебя не возьмут — угрожай мной! Звони, я всё устрою! — Элеонора не могла сдержать смех, ведь Катрин в слезах и с тигриной маской на лице выглядела уморительно.
Боже.
Какая же она смешная.
— Ладно, обещаю. — сказала она, наливая молоко в гранолу.
— Я всё ещё переживаю за твой внешний вид.
— Жизнь — это борьба, а я в ней немного калека. Но это не мешает мне желать большего, даже без ног. — Она поставила на стол стакан воды и тарелку.
Оставшееся время они проговорили за завтраком о том, как Катрин мечтает снова побывать в Европе — уже как профессионал, а не подросток. О намёках, что Элеоноре пора бы завести парня — ей ведь 21, а её не целовал никто, кроме подруг и мамы. Она повторяла, что асексуальна и хочет сосредоточиться на будущем. А Катрин ворчала, что если до 22 у той не появится парень, ей самой придётся взять на себя эту роль и показать, что такое «отношения». Они громко смеялись, придумывая сценарии своего будущего брака, пяти котов и кончины на собственной винодельне в Испании. Но время шло, и наступил тот самый момент — пора было идти.
Руки дрожали, сжимая планшет и папку с документами. Сердце так стучало, что шум в ушах перекрывал всё. Пройдя коридором, она мысленно восхищалась архитектурной задумкой самого университета — всё было прекрасно, всё имело свой шарм. Она чувствовала, что сможет провести здесь часть своей молодости.
То ли температура её подкашивала, то ли таблетки не помогали, а может, волнение... Подойдя к двери кабинета, где должно было состояться собеседование, она постучала и почти открыла дверь... но тут же упала на холодный пол.
Она не помнила, что произошло. Не понимала, почему в момент, когда была почти у цели, всё пошло не так. Не хватило уверенности? Или это сама судьба дала понять, что это не её путь? Сквозь темноту она ощущала тепло... горячее тепло... затем — мягкость... потом что-то мокрое на голове... но всё ещё не могла понять, где она и что.
Открыв глаза, она увидела белый потолок, ещё более белую тканевую ширму, как в больницах, и чью-то тень сбоку. Всё ещё в плохом состоянии, она смотрела на всё это, прищурив глаза — всё плыло. Затем она услышала голос:
— Вы уже проснулись? — голос раздавался то ли со стороны фигуры, то ли ей только казалось.
— Где я?.. — произнесла она тихо и даже подумала повторить, вдруг он не расслышал.
Да. Он. Эла решила, что голос слишком уж мужской.
— Это медпункт. Вы потеряли сознание прямо перед мужским туалетом.
— Мужским туалетом?.. Мне казалось, это кабинет приёмной комиссии... — она почувствовала, что краснеет, хотя, возможно, это была просто температура.
— Наверное, вы что-то перепутали. Я оставлю вам карту кампуса рядом с вашими вещами. Выздоравливайте. Я сообщу вашему руководителю, чтобы перенесли встречу. Только скажите ваши данные. — Его голос звучал на удивление приятно и спокойно. Да. Очень приятно.
— Нет! Я должна выступить сегодня! — вскочила она и села на кровати, но голова тут же закружилась, и она снова легла. — Вот чёрт.
— В таком состоянии вы не можете выступать. Вам нужно прийти в себя и набраться сил. Поскольку вы потеряли сознание на территории моего факультета, я несу за вас ответственность как преподаватель.
Преподаватель?! Он — преподаватель?!
Ну всё. Она была абсолютно уверена, что это её первый и последний день здесь.
— Нет.
— Не упрямьтесь. У вас была очень высокая температура — судя по тому, насколько вы были горячей...
— Горячей?.. — О, нет.
— В смысле, вы были горячей, когда я вас нёс сюда.
Па-рам-пам. Можно уже придумывать надпись на надгробье.
— Несли?!
— А что, мне надо было оставить вас у своих ног? — казалось, он усмехнулся, пока это говорил.
— Ой...
Чёрт.
— Спасибо... Извините за неудобства.
— Это вы извините. Веду себя как осёл. Так какие у вас данные?
— Я же сказала — нет.
— Почему? — Почему? Действительно... почему же она так не хочет?..
— Я хочу уйти. — твёрдо сказала она, дотрагиваясь до мокрой тряпки на своей голове.
— Уйти? — он явно был удивлён.
— Я дала обещание. — произнесла она сжато и попыталась сесть на край кровати, спустив ноги. Голова всё ещё кружилась, а фигура перед ней оставалась размытой, но казалась высокой.
— Вы можете прийти в другой день...
— Мне нужно именно сегодня. — Наступила тишина — как будто растянувшаяся на целую вечность. А потом незнакомец заговорил:
— Как вас зовут?
— Я же сказала!..
— Мне просто любопытно — из вежливости. — Элеонора почувствовала стыд, что кричит.
— Простите... Я Элеонора... Элеонора Уайт. Сэр... — она не решилась задать встречный вопрос. Или просто не думала об этом. Сейчас она думала только о том, как найти в себе силы встать с кровати.
— Какой факультет?
Какой спокойный...
— Искусство и дизайн. Возможно, ещё история искусства, если там остались места. — Она улыбнулась.
— Почему именно он? — в его голосе послышались нотки холода.
— Почему именно он?.. — она задумалась, её руки сжали простыню в кулаках. Она смотрела на фигуру, стоявшую напротив окна, и от света утреннего солнца казалось, что он — ангел, написанный прямо с натуры святого. Она хотела... дотронуться до этой картины. Она не знала, как ответить на этот вопрос. Или знала. Но боялась показаться глупой и наивной.
— Если у вас нет ответа, можете не...
— Счастье. — Господи. Зачем ты это сказала? Что ты несёшь?..
— Счастье? — переспросил он тихо, с удивлением.
— Люди чувствуют счастье, когда видят что-то красивое. — Замолчи уже! — думала она, прикрывая лицо руками.
— Вы уверены, что сможете выдержать конкуренцию с такой мотивацией? — он не сказал это грубо, но в голосе прозвучало что-то тревожное.
— Я пришла сюда не соревноваться. Я пришла сюда творить.
Я обожаю видеть, как у людей загораются глаза, когда они смотрят на архитектуру, рисунки, обложки книг, красивую еду, свой дом — сделанный специально для них.
Счастье — это удача. Счастье — это любовь. Счастье — это цветы.
Всё это и есть красота.
В этом и есть красота.
Это прекрасно. Люди прекрасны.
Счастье от красоты — прекрасно.
Ну всё, когда мне покупать урну для праха? — подумала она, глядя себе в колени.
Он молчал. Молчал.
Она услышала шаги по полу, которые удалялись — как оказалось, в сторону двери. Он перед этим открыл окно — ветер шевелил занавески. Это выглядело красиво. Она захотела утонуть в лучах света, пробивающихся через маленькие щели.
— Желаю вам счастья, Элеонора. — Затем раздался звук закрывающейся двери. И тишина. Только биение её сердца и тиканье часов продолжали звучать в заданном ритме.
Она почувствовала, что всё-таки может встать. Её рука скользнула по мягкой ткани, и она отдёрнула занавеску.
В лицо хлынул свет. И не то чтобы она была против, но светлые глаза немного слезились от такого подарка Селестии.
На столе лежали её документы, планшет и телефон. Куртка висела на стуле.
В тот день она почувствовала незабываемую силу и уверенность.
А из-за того, что она была одурманена болезнью и температурой, она почти забыла всё, о чём они говорили с этим «призраком». Думала, что сошла с ума. Но почему-то... ей было не противно.
Ей было приятнее думать, что это её тело разговаривало с ней и дало силы двигаться дальше.
Что уж тут сказать — творческие люди, они ведь такие... немного странные.
А на часах она увидела, что до решающего момента её жизни оставалось всего десять минут.