ⅩⅣ. То, что осталось живым.
Некоторые воспоминания греют,
даже когда они причиняют боль.
𓇢𓆸
Пестрящие языки пламени окутывали дом всё стремительнее, времени оставалось всё меньше. Я хотела ринуться, бежать в комнату родителей, но ноги будто прибило к полу. Мои попытки вырваться были ничтожными и безрезультатными. Я кричала, вопила, пыталась сдвинуться, но ничего не получалось. И когда последняя попытка провалилась с оглушающим грохотом, ярость охватила каждый миллиметр моего тела, опутывая каждую мышцу ядовитыми витками, пробуждая силу, о которой я не подозревала.
Красные искорки в глазах превратились в багровые клинки, затаённо жаждавшие мести.
Вырвавшись из невидимых тисков, я всё же побежала. Задыхаясь от гари и дыма, сбегала по лестнице в надежде найти их живыми.
— Мама! Папа! Где вы?
На первом этаже никого не оказалось. Я сделала всего один короткий шаг, как вдруг над моей головой раздался громкий треск, означавший лишь одно — теперь мой черёд. Деревянная балка рухнула прямиком на меня. Быстрее, чем я успела среагировать. Сильнее, чем я ожидала.
Жалобный всхлип сорвался с моих губ, когда я попыталась выбраться. Пульсирующая боль прошлась по телу от макушки до пят, будто волна раскалённого металла. Что-то внутри сжалось в комок, а затем надломилось, разрывая изнутри новую плотину боли.
И вдруг я ощутила себя не восемнадцатилетней девушкой, а той самой одиннадцатилетней. И в тот момент моё сознание пронзила мысль: «Если бы та ночь закончилась для меня тогда... было бы это спасением?» Ответ пришёл так же стремительно. И им было одно короткое слово — да.
𓇢𓆸
Я проснулась в холодном поту.
Крупная дрожь пронзала тело, словно за ночь оно успело промёрзнуть до костей. Сердце грохотало в груди, как будто пыталось вырваться — из страха или из ярости, я уже не знала. Пальцы вцепились в ткань рубашки, точно надеясь наощупь найти на груди рану. Но боли не было. Только липкое послевкусие бессилия.
Я села, слишком резко, и почувствовала, как затекла спина — будто я и правда провела ночь под обломками.
— Кар! — знакомый хриплый крик вспорол утреннюю тишину.
Я обернулась. Кая сидела на подоконнике, то ли раздражённо, то ли тревожно хлопая крыльями. Её чёрные, как ночь, глаза впились в меня, и в голове всё ещё эхом отзывался голос. Её голос.
«Пробуди свою силу, Лили.»
Может быть, я сходила с ума. Но за стеклом я увидела её. Ту, кого ненавидела всем своим существом. Ту, кто похитила мою жизнь, будто бы спасая её.
Громлайт.
Страх, ненависть и ожидание битвы сковало моё тело в железные тиски. Нужно было разбудить остальных. Предупредить. Защитить. Но ноги будто прибило к полу. Мои попытки вырваться были ничтожными и безрезультатными. Я кричала, вопила, пыталась сдвинуться, но ничего не получалось. И когда последняя попытка провалилась с оглушающим грохотом, ярость охватила каждый миллиметр моего тела, опутывая каждую мышцу ядовитыми витками, пробуждая силу, о которой я не подозревала.
Красные искорки в глазах превратились в багровые клинки, затаённо жаждавшие мести.
Вырвавшись из невидимых тисков, я всё же побежала. Но запнувшись на лестнице, я кубарем скатилась вниз, цепляясь за остатки сознания, которое стремительно меня покидало.
𓇢𓆸
Подскочив в кровати, я сонным взглядом осмотрелась. Моя комната. Поместье Блэков. Ворона мирно спала на подоконнике. «Иллюзия пробуждения?» — первая мысль которая пронеслась в сознании.
Состояние было разбитым. Я не стала перечёркивать ранее утро сном повторно. Бессмысленно. Будто можно было уснуть, когда пепел прошлого до сих пор хрустел между зубами. Вместо этого я направилась в ванную, ощущая, как каждый шаг отдаётся ломотой в мышцах, будто сны оставили на мне свои невидимые следы.
Теплая вода стекала по телу, но не приносила облегчения. Хотелось отмыть с себя обрывки чужих голосов, карканье, обугленные стены, багровые вспышки в глазах. Я мыла руки до онемения пальцев, счищая что-то, чего не было — гарь, кровь, чужие прикосновения.
Когда-то мама говорила, что горячая вода смывает тревогу, но на мне она только растирала её глубже под кожу.
Я вышла из душа и долго смотрела в зеркало. Моё отражение смотрело в ответ — усталое, поблекшее, но упрямое. Я больше не пряталась от себя.
Выбирая одежду, я остановилась на чёрном свитере с широким горлом и плотных, тёмно-серых брюках. Никаких изысков. Практично. Строго. Как щит. Но волосы решила оставить распущенными — словно жест себе самой, что я не совсем исчезла. Что-то ещё во мне дышало. Волны тёмных прядей мягко спадали на плечи, напоминая мне о матери.
Я натянула сапоги и на секунду задержала дыхание.
Сегодня я уже не чувствовала страха. Только готовность. И жар медленно просыпающейся ярости.
Открыв дверь я вдруг встретилась с недовольным ворчанием Кикимера.
— Вот уж привыкли. Кикимер то, Кикимер сё, а Кикимеру до этого и дела нет, — он поднял на меня недовольный взгляд, но протянул коробку тёмно-бордового цвета, перевязанную чёрной кружевной лентой. — Это вам, профессор Люпин просил передать, как только проснётесь.
— Мне? — неуверенно спросила я, непонимающе глядя на домовика. Но коробку всё же приняла.
— Отдавайте, отнесу другой Лили Сейр.
Я невольно улыбнулась и поблагодарила домовика, возвращаясь в свою комнату.
Закрыв за собой дверь, я с минуту просто смотрела на коробку. Ткань ленты оказалась неожиданно мягкой — словно старинное кружево, перенёсшее десятки рук. Я развязала её, позволив ей упасть на пол, и приоткрыла крышку.
Сверху лежала записка:
«Лили, некоторые даты, как и некоторые чувства, трудно вычеркнуть, даже если ты сама о них забыла. Это не просто подарок. Это защита. Надеюсь, он сможет уберечь хотя бы часть той хрупкости, что осталась в тебе — и которая так дорога. С днём рождения. — Р.»
Внутри, на подушке цвета топлёного молока, лежал изящный браслет. Серебристая нить оплетала тонкий ободок, в который были вплетены крохотные полупрозрачные камни. Они мерцали едва уловимым светом — будто отзываясь на прикосновение. Браслет казался хрупким, почти невесомым, и всё же — я ощущала, что он был не простым украшением.
На крошечной подвеске с внутренней стороны был выгравирован символ — полумесяц, вплетённый в очертания вороньего крыла.
Оберег. От сглаза. От вторжений в разум. От влияний извне.
Сердце заныло. Это был не просто подарок. Это было что-то большее. Что-то личное. Я бережно застегнула браслет на запястье. Холод металла моментально прогрелся на коже — так, будто украшение узнало меня. Почувствовало.
На секунду я прикрыла глаза, позволяя себе вдохнуть глубже. Потом, почти не сдерживая улыбку, прошептала в пустоту:
— Спасибо, Римус...
Я неспешно спустилась вниз, ощущая под босыми ступнями прохладные деревянные ступеньки. На полпути до кухни до меня донёсся весёлый гомон голосов — кто-то спорил, кто-то громко смеялся, кто-то напевал «Happy Birthday» вполголоса, будто издеваясь, а не поздравляя.
Зайдя на кухню, я на мгновение замерла в дверном проёме.
Всё помещение было украшено в лучших традициях уютных сюрпризов: по углам свисали пёстрые ленты, явно сделанные вручную, над столом висела слегка криво прикреплённая гирлянда, а на старом буфете стояла стопка тарелок и бокалов, будто кто-то собирался звать целую армию гостей.
— А я говорил, лучше было бы повесить её над камином, — Гарри, стоя на стуле, указывал на гирлянду, обращаясь к Фреду.
— А я говорил, что над камином нельзя, там пыль, — возразил Джордж. — Или ты хочешь, чтобы у Лили началась аллергия в её день рождения?
Я застыла на пороге кухни, не в силах сразу поверить в происходящее. Воздух в комнате будто подслащен — запах шоколадного торта витал в воздухе, перекликаясь с ароматом ванили и апельсиновой цедры. Вся кухня была украшена пёстрыми лентами, пара шаров неуверенно покачивалась от сквозняка, а на стене висела криво прибитая табличка с надписью «С днём рождения, Лили!» — явно писали впопыхах, но именно в этой небрежности и таилась подкупающая искренность.
— Сюрприз! — почти в унисон выкрикнули близнецы, один из которых держал банку с блёстками, а другой — маггловскую гирлянду в форме воронов.
Молли вытерла руки о фартук и подошла ко мне с тёплой улыбкой:
— Ну наконец-то ты спустилась, цветочек. Мы боялись, что ты заперлась у себя на весь день...
А Гарри, стоя на табурете, командовал:
— Нет, Фред, туда не надо! Джордж, подвесь выше — Лили выше, чем ты думаешь!
Я тихо выдохнула. Почему-то вдруг стало не по себе — не от самого внимания, а от того, что я напрочь забыла, какой сегодня день. День, который ещё недавно ассоциировался с родительскими объятиями, с утренним чаем, со шуршанием бумаги и папиным «С днём рождения, Лилибэт».
Я опустила взгляд, пытаясь спрятать лёгкую дрожь в голосе:
— Я... Я совсем забыла. Не думала, что кто-то... помнит.
Гарри спрыгнул с табурета, отряхивая ладони:
— А мы помним. Кто бы забыл о Сейр?
Я бросила на него удивлённый взгляд. Он пожал плечами и добавил, почти шепотом:
— Птица рассказала. И кое-кто с ушами подсказал.
Я не смогла сдержать улыбку. Невольно провела пальцами по браслету на запястье, ощущая, как в груди на миг стало чуть теплее.
Постепенно прибывавшие члены ордена либо оставались в гостиной усыпая меня поздравлениями, либо возвращались в свои комнаты показывая свой немой протест. И это было заслуженно. Почти месяц моего пребывания в ордене мало, что изменил. Не все встали на мою сторону, однако я была бесконечно благодарна тем, кто вообще решился стоять рядом со мной. Это было куда важнее косых взглядов и негодования направленных на меня.
Я скользила пальцами по атласной ленте одного из подарков, когда за моей спиной раздался тактичный кашель Поттера. Он держал в руках конверт из плотной белой бумаги, запечатанный чёрным сургучом. Я непонимающе повела бровью, устремляя взгляд на Гарри. Он молчал некоторое время подбирая слова.
— Я знал, что ты должна была это получить... Потому и позаимствовал конверт у профессора Слизнорта. Вчера на лекции он забрал его у Блейза. На нём твоё имя, Лили.
Сердце пропустило удар, а с губ сорвался тихий, почти невидимый вдох. Каждую ночь я вспоминала о друзьях. Каждую из прошлых терзала себя мыслями о том, как сложилась бы моя судьба будь я обыкновенной волшебницей. И каждую последующую это будет продолжаться.
Я приняла конверт из рук Гарри и благодарно кивнула. Гарри неловко потёр руками карманы, а я не смогла противостоять внезапному желанию обнять его. Потому что то, что он сделал было воистину важным. Необходимым.
Объятия вышли отчасти неловкими, отчасти нелепыми, и тем не менее кричащими громче слов. Немая благодарность. Бесконечная и такая живая.
— Я... — было трудно произнести хоть слово, поэтому я молча указала рукой с конвертом на лестницу, и Поттер всё понял.
— Конечно. Иди. Я попрошу остальных тебя не беспокоить. — И когда я уже поднималась по лестнице, он добавил: — И, Лили, спускайся когда будешь готова.
Кивнув в очередной раз я направилась дальше. Когда дверь за моей спиной закрылась непривычно тихо, я зажмурилась. Не знаю для чего именно. Возможно чтобы сдержать слёзы. Возможно чтобы проверить действительность ли это. А возможно, чтобы на один короткий миг представить, что Блейз рядом.
Мне было нетрудно вспомнить его запах — шоколад с корицей и нотки огневиски. Было нетрудно вспомнить его крепкие объятия. Поддержку. Постоянное присутствие рядом. Прощение всех моих ужасных поступков.
Это бы никогда не составило труда, ни сейчас, ни через семь лет.
Первая слеза скатилась по моей щеке ещё до того, как я прочла письмо. Понурив плечи я села на кровать, пальцы разломали сургуч и с тяжелым выдохом я стала вчитываться в строки.
Лили,
Я переписываю это письмо уже третий раз. И всё равно мне кажется, что ни одно слово не звучит правильно.
Ты ведь не любила пафоса. И не выносила излишней сентиментальности. Но, чёрт возьми, Лили, с твоим уходом в мире будто стало слишком тихо. Даже наши обычные ссоры, даже твои вечные колкости — как воздух, к которому привыкаешь, пока он не исчезает.
Я не сразу осознал, что тебя нет. Неделями ждал, что ты появишься. Разозлённая, раздражённая. Или просто усталая, как в те вечера, когда мы сидели на подоконнике и молча пили кофе. Без объяснений. Без слов. Без обязательств. Потому что так у нас было принято.
Теперь... теперь в Хогвартсе пусто. Даже у Пэнси не получается заговорить со мной так, чтобы я не слышал тишину в промежутках между её словами. Она приходит на твою могилу каждый день. Меняет цветы. Рассказывает тебе, что в моде, а что вышло из неё — ты бы посмеялась. Рассказывает, как будто ты просто уехала. Временно. Как будто можешь вернуться. Мы не спорим с ней.
Нотт нарисовал тебя. По памяти. Он отнёс портрет на могилу. Сидел там до темноты, молчал. Я потом нашёл его. У него глаза были красные. Он не стал оправдываться.
Я не знаю, почему пишу это письмо. Оно ведь не дойдёт до тебя. Но, наверное, я просто хочу, чтобы ты знала: нас всех что-то сломало. И это не пафос. Не красивая метафора.
Ты была нашей осью, хоть и не хотела в это верить.
А я, Блейз Забини, тот самый, что всегда говорил, что чувства — это слабость, — признаю: без тебя всё внутри трещит.
С твоим днём, Лили Шеферд.
— Б.
Я не сразу поняла, что дрожу.
Пальцы, сжавшие письмо, казались чужими. Я перечитывала строчку за строчкой, будто от этого смысл мог измениться. Но слова — такие простые, почти небрежные — вонзались в грудную клетку, не оставляя воздуха. Пульс сорвался в бешеную скачку, в глазах заплясали тени, а сердце сжалось до боли.
И тогда пришло — не гнев, не ярость.
А боль. Чистая, выверенная до крика.
Словно кто-то сорвал последнюю пломбу, сдерживающую всё накопленное за месяц: одиночество, страх, воспоминания, утраты. Всё это вырвалось наружу с хриплым всхлипом, разрывающим комнату напополам. Я обхватила себя за плечи, будто от этого могла удержать то, что клокотало внутри, но руки дрожали — точно у сломанной куклы.
Я сжалась в комок прямо на полу, уронив письмо, и рыдала — глухо, сдавленно, по-детски беззащитно. Рыдала за Блейза, за Нотта, за Пэнси, за себя. За ту часть меня, которую они всё ещё хранили в себе, тогда как я сама боялась даже смотреть в зеркало.
Боги, они ведь не знали. Не знали, что я жива. И всё равно продолжали помнить. Любить. Ждать.
Эта нежность и преданность, сквозящая в каждой строке письма, оказалась больнее проклятия. Неужели я действительно заслужила такую любовь?
Слёзы не заканчивались. Я не пыталась остановить их.
Пусть хоть сейчас я буду для себя настоящей — не Сейр, не Мракс, не солдат Ордена, не носительница дара. А просто девочка, которую когда-то звали Лили. Которую когда-то звали домой.
Я потеряла счёт времени, и когда слёзы соленым осадком остались на моих щеках наконец заставила себя взглянуть на время. Без пяти минут шесть. Вечер. Глубокий, зимний, декабрьский. Прежде, чем кто-то постучал в мою дверь, я успела подняться с пола и на негнущихся ногах подойти к двери. За ней был Гарри.
— Ты долго не спускалась и все... Как ты?
Неожиданно для себя я заговорила сухим, как выжженная трава в поле, голосом:
— Мне нужна твоя помощь.
Больше всего в жизни я ненавидела просить о помощи. Больше всего презирала слабость, но сейчас... Мне не приходилось выбирать. Поттер уловил что-то скользящее между строк и тут же нахмурился.
— Лили, — твёрдо произносит он, но я тут же перебиваю.
— Просто давай трансгрессируем туда. Пожалуйста.
Почти шепотом добавляю я, и вижу как взгляд Гарри смягчается, но его присущая строгость и частично резкость не исчезают.
— Это опасно. Там могут поджидать пожиратели, или ещё чего хуже — Мракс.
— Мне нужно забрать рисунок. Это важно.
Он молчит некоторое время. Затем решительно и в то же время неуверенно переступает порог моей комнаты закрывая за собой дверь. Гарри, не дожидаясь ответа, резко схватил меня за руку. Воздух сжался, оставив после себя только резкий хлопок.
Мы оказались на узкой, заснеженной улочке в стороне от города. Ветер тянул запах хвои и холода с близлежащего леса, а снежная крупа врезалась в кожу, будто напоминая — ты жива. Живее, чем когда-либо.
— Это безрассудно, — процедил Гарри, нервно оглядываясь. — Мы даже не взяли оборотное зелье. Если кто-то нас увидит — нас попросту убьют! Тебя — в первую очередь.
Я кивнула рассеянно. Где-то в глубине я знала — он согласился не потому, что счёл это разумным. А потому что знал, как это больно. Потому что однажды стоял над могилой, с которой не было возврата.
Мы свернули за угол и пошли сквозь ряд старых деревьев. Там, среди серых плит и снегом покрытых табличек, я увидела её.
Свою могилу.
Сначала я заметила не надгробие, а чёрную ленту, обвивавшую букет белых лилий. Затем — тот самый рисунок. Акварельный портрет, такой точный и живой, что сердце пронзила новая боль. Губы дрогнули, но я продолжала идти, как загипнотизированная. А рядом, аккуратно сложенные, лежали выпуски волшебных журналов с загнутыми страницами. И на каждом — надпись, аккуратным почерком: «для тебя».
Я сжала пальцы в кулак. Где-то в груди снова затрепетала боль — не такая дикая, как раньше, а иная. Сломленная, но устойчивая. Я вспомнила строчки из письма Блейза: «Она приходит на твою могилу каждый день. Меняет цветы. Рассказывает тебе, что в моде, а что вышло из неё — ты бы посмеялась. Рассказывает, как будто ты просто уехала. Временно. Как будто можешь вернуться. Мы не спорим с ней.»
Гарри положил руку мне на плечо.
— У нас мало времени.
Я кивнула, всё ещё не в силах отвести взгляд. Рисунок оказался там же, где и письма, оберегаемый магическим куполом, что Тео явно наложил заранее. Чуть подальше — свежие следы. Кто-то был здесь совсем недавно.
Когда я, прижимая к груди портрет, обернулась, чтобы трансгрессировать обратно, краем глаза заметила что-то алое. Гарри остановился первым. Его рука, крепко сжавшая мою, вдруг стала цепкой и холодной.
— Лили, — тихо сказал он, указывая подбородком вперёд. — Смотри.
На границе мемориального защитного круга стоял силуэт. Высокий, почти неподвижный, как статуя. Он стоял, будто ждал — не нас, кого-то другого. Или никого.
Ветер чуть приподнял край его длинного чёрного пальто. У его ног — ровно шесть алых роз. Ни одна не увядшая, каждая аккуратно поставлена в землю так, будто сама смерть склонялась перед ней. Чётное количество. Как в траурных обрядах. Как на могиле по-настоящему любимого.
— Кто это? — прошептала я.
Но прежде, чем мы смогли хоть что-то сказать или сделать, фигура исчезла. Не трансгрессировала — просто рассыпалась тенями, как дым. Всё исчезло — кроме цветов.
Гарри вздохнул и сжал моё плечо:
— Нам пора. Если он видел нас — будут проблемы. Если нет — всё равно будут. Но мы сделали, что хотели.
Я ничего не ответила. Только сжала рисунок сильнее.
𓇢𓆸
Я сидела в кресле, подогнув ноги к груди, укрывшись пледом, будто он был щитом от мыслей, чувств и чужого внимания. Гул голосов за спиной, смех близнецов, негромкие указания Молли, доносящиеся из кухни, звяканье посуды — всё слилось в глухой фон. Как далекая жизнь, к которой я уже не принадлежала.
Портрет, который я только недавно держала в руках, до сих пор стоял, прислонённый к дивану, обернутый в мягкую ткань, будто это была реликвия, которая могла рассыпаться от любого прикосновения. Но дело было не в хрупкости бумаги. Дело было в том, кто её рисовал, зачем принёс, и почему — именно сегодня.
Портрет, созданный по памяти. Лицо, в котором угадывалась я. Черты, будто вырванные из прошлого, до которого теперь не дотянуться.
На могиле оставили чётное количество алых роз.
Чётное.
Я не знала, кто это был. Мы не успели разглядеть лицо — только тень, растворившуюся в лесу, как сон, как дым. Но я чувствовала, всем телом, будто этот кто-то знал меня. Больше, чем я сейчас знала саму себя.
Гарри говорил нам повезло, что нас не заметили, и нужно быть осторожнее. Но я не могла думать о безопасности, когда в груди всё ещё горел тот тёплый, отчаянный огонь. Вновь задетая рана, ставшая кровоточащей от нескольких мазков и нескольких строк письма.
Я обняла колени сильнее и отвернулась к окну. Сумерки уже полностью заволокли улицы за стеклом. Время текло. А я застряла между тогда и сейчас. Между могилой и праздничным ужином. Между кем-то, кто всё ещё ждал меня — и тем, кто давно счёл меня мёртвой.
— Ты сегодня какой-то особенно пасмурный тучик, — голос Фреда, как всегда, прозвучал неожиданно.
— Или мрачный дождик, — подхватил Джордж, усаживаясь с другой стороны от меня прямо на пол, упершись спиной в кресло. — Прямо-таки буря с градом.
Я моргнула, с трудом возвращаясь в реальность. До этого я словно растворилась в собственных мыслях — то ли воспоминаниях, то ли догадках. Мои пальцы всё ещё сжимали угол шерстяного пледа, как будто только это удерживало меня от распада на осколки.
— Ну давай, только не говори, что ты снова думаешь о мрачном прошлом, — сказал Фред с театральной обречённостью. — Сегодня же твой день, Лили. День рождения. Единственный день, когда мы не позволим тебе грустить.
— Угу, — Джордж кивнул. — Хотя бы попытайся быть довольной, ведь тебе не подарили банку с прыгающими жабами.
— Или самую уродливую шляпу из лавки Зонко, которую мы всё ещё храним. Не спрашивай зачем. Просто... традиция.
Я не смогла сдержать слабую улыбку.
— Спасибо, — хрипло сказала я. — Правда. Я просто... не привыкла.
— Так привыкай, Лилибэт, — подмигнул Фред, и я вздрогнула от неожиданного прозвища. Я не говорила им. Никогда.
Он, казалось, заметил это, но не стал спрашивать. Просто взял меня за руку, а Джордж слегка ткнул плечом:
— Ну что, идём? Там мама уже гоняет Гарри с гирляндами. Весёлое зрелище.
Свет в гостиной внезапно потух, будто дом сам затаил дыхание. Разговоры стихли, кто-то прошептал заклинание, и в следующее мгновение из-за поворота появилась Молли с тортом в руках. На верхушке горели свечи, мягкие, тёплые, будто сотканные из огоньков надежды. За ней следом шли члены Ордена.
Кто-то начал тихо петь. Почти шёпотом.
— Happy birthday to you...
Я замерла. Оцепенела, будто время на мгновение растянулось между двумя мирами — тем, где я ещё ребёнок, и тем, где я видела свою могилу.
Фред и Джордж осторожно положили руки мне на плечи, будто опасаясь, что я исчезну. Кто-то из-за спины мягко подтолкнул меня — только тогда я поняла, что всё ещё сижу, поджав ноги в кресле.
Медленно встала. К горлу подступил ком, но я улыбнулась. По-настоящему. Не из вежливости, а потому что вдруг поняла: я ещё здесь.
Торт опустился передо мной, пламя свечей колыхалось, отражаясь в моих глазах. Кто-то сказал:
— Загадай желание, Лили.
Я закрыла глаза.
Вдох.
Выдох.
И в полной тишине — желание. Настоящее. Болезненное. Но живое:
«Если нельзя всё исправить — пусть у меня хватит сил пережить то, что впереди.»
Я открыла глаза и задула свечи.