КАК МЫ ПОТЕРЯЛИСЬ

***

Бытие — пустоты в душе, что человек заполняет людьми.

Я заполнял себя Леей.

Мы были обречены еще до того, как встретились.

Два разбитых человека пытались скрепить друг друга клеем из чувств.
Но чувства рождались из грязи, болотной жижи и бесформенной прели, поэтому быстро портили нас.

Привязанность к Лее — суицид страдающего депрессией — обдуманна, обжигающая, колющая, вероятна на тысячу процентов.

Из-за неё пришлось обманным путём вытягивать правду из дневника.

Лучше никогда не раскрывать реального положения человека, про которого думаешь, что всё о нём знаешь.

Решив читать по одной странице в день, дабы растянуть удовольствие, я обрёк себя на страдание из-за ожидания.

Что Леа прячет?
Почему Марта назвала её шлюхой?

Я сидел на ступеньках перед домом, курил и думал о записи в дневнике.

Однаждыявсехубью.

Многообещающе.

Леа никогда не рассказывала о себе слишком много.
Да она вообще мало чем делилась.

Признаться честно, именно из-за этого я не влюбился в неё как только увидел.

Мы встретились впервые в классе, когда садились рядом за парты. Тогда я не обратил на неё никакого внимания, потому что она вела себя слишком тихо. Леа случайно толкнула меня в плечо локтем, а я специально из вредности наступил ей на ногу.

Она простила меня.
Постоянно прощала.
По-другому не умела или не хотела.
(Даже когда мои руки касались её не слишком мягко, оставляя после себя фиолетовые синяки, Леа прощала).

Да. Когда был маленьким, часто дрался с ней.
Да. Очень стыдно.
Да. Мог бы извиниться, но...

Не моя вина, что Леа терпела.

Вместо того, чтобы рассказать взрослым, Вебер приносила мне конфеты.

— Держи. — Она протягивала их мне как самое ценное, что у неё было.

Позже Леа протянула так же окровавленное сердце, бьющееся лишь для того, чтобы терпеть мучения.

Я не принял конфет, но забрал и спрятал сердце.

Люди платят за доброту зверством, а дети особенно.

Но я изменился.

Наверное.

Надеюсь.

Леа жила напротив меня, из-за чего я часто видел её катающуюся на велосипеде.

Позже я тоже купил его.

Зачем?

Не знаю. Мои хотелки не поддавались никакому объяснению.

В школе мы практически не общались, а на переменах всегда отходили к своим друзьям и игрались с ними.
В один день игра свела нас.

Судьба соединяла обоих, как утёс с волной.
Но кто играл роль утёса, а кто волны?

Соседские ребята подначивали меня забраться на крышу гаража старухи, живущей неподалёку от нашего района. Её муж умер лет десять назад, его машиной она не пользовалась, а значит, гараж для неё ничего не значил. Тогда я вовсе не понимал, что такое память и хранение чего-то близкого к сердцу.

Ты можешь не уметь водить, ненавидеть езду, но всё-таки в разбитую душу сквозь трещины просачивается тепло от воспоминаний, когда садишься на кожаное сидение.

Фрау Доплер часто звала нас к себе в гости, ставила на стол тарелки с пирожными и болтала, болтала, болтала. О войне, о мире, о молодости. Про что ещё говорить человеку, живущему прошлым? Старость коснулась лица и прорезала на нём морщины, но до нутра не добралась.
Как же страшно с виду быть потрёпанной временем, а внутри мечтать скакать и бегать как прежде.

Когда Фрау Доплер вышла во двор из-за шума, на ходу звоня в полицию, я случайно подскользнулся и упал прямо на траву в дерьмо испугавшейся собаки соседки, ободрав кожу на коленях. Я бежал закрыв глаза, поэтому случайно врезался в Лею, идущую по улицу и поющую песню.

— O du lieber Augustin, Augustin, Augustin,
O du lieber Augustin, alles ist hin.
Geld ist weg, Mensch (Mäd'l) ist weg,
Alles hin, Augustin.
O du lieber Augustin,
Alles ist hin¹

— Что с тобой, Олли?! У тебя на ножке грязь и кровь! — Она остановилась и тут же присела, чтобы рассмотреть рану получше. Сочувствие в глазах Леи соединило во мне фрагменты разбитого пазла.

Меня никто никогда не жалел.

— Я упал в какашки Лютика.

— Зачем?

— Так не специально же!

— Хочешь, пойдём ко мне, на кухне есть бинты? Брат учил перевязывать ему ноги, когда приходил с футбола. Фу, ну и кровища была-а. — Леа приложила ладони к лицу и покачала головой.

Я практически не слушал её, но слышал запах гортензий и сладостей. На Лее было надето платье с ситцем на рукавах и белые колготки с сандалями. Волосам идеально подходили два розовых банта, торчащих в разные стороны.

— Пойдём, пойдём, — милое создание взяло мою руку с многочисленными ссадинами, совсем не побрезговав, и повело в сторону двухэтажного дома. Дом обвивали ветви виноградной лозы, а лучи солнца падали на окно. Небо отражалось в стёклах.
Леа протянула мне мыло и приказала мыть лицо.

Через пару минут от неприятного запаха ничего не осталось.

— Вот. Теперь чистенький.

Вебер взяла на кухне аптечку и повела меня в свою комнату.
Ни розовых обоев, ни игрушек там не было. Четыре грязно-жёлтые стены, кровать, зеркало в полный рост, кактус на подоконнике — всё навевало унылость. Резко хлынул ливень. Ударяясь об крышу, он старался пробраться в помещение пустующее без красок.

Серость въелась в душу минорным настроением.
Нахождение здесь ощущалось вторичным, но...

Я никогда ранее не бывал в комнате Леи.

— Тебе не страшно? — шепнул я, будто кто-то посторонний мог услышать.

Леа полностью погрузилась в процесс перевязывания.

— Нет.

— А мне очень... Ай!

— Не бойся. Я тут. Тшш, скоро перестанет болеть. — Леа подула на колено. Приятный холодок заставил кожу покрыться мурашками.

В тот день мы сблизились на пару сантиметров, но сотни метров всё же остались непройдеными.

***

На улицу вошла ночь. Она была морозна и прекрасна в тёмном одеянии, усыпана плеядами звёзд, движима ветрами, но задыхалась одиночеством, а оно всаживало в неё лезвия, упиваясь её беспомощностью. Облака кружились в небе, роняя кристаллы дождя на асфальт.
Я стоял под его кисеями.
Вытянул ладонь и ощутил мелкие закруглённые иглы на грубой коже.

(Мир мокнул, я плакал.
Мир холодел, я кутался в одеяло посильнее.
Мир молчал, а я орал во всё горло, но никто так и заметил.
Но всё это произошло уже позже).

Мир такой большой, а ты в нём как мотылёк — ищещь свет, а найдя, не можешь к нему подлететь, боясь перепутать его с огнём и сгореть заживо.

Атмосфера медленно наполнялась печалью.

Сегодня мой праздник — плюс двадцать четыре часа в копилку потраченного зря времени.

День рождения — маленький шаг в могилу, куда уже погружен гроб.

Сигарета намокла.
Пришлось зайти в дом, переодеться и ждать гостей.

Отмечать я не собирался, но Нильс всё решил за меня.
Позвал ребят из школы, даже тех, кого я ни разу не видел.

Я достал из холодильника бутылку пива и сделал сразу пару глотков.

Отчего-то вспомнилась песня Герберта Грёнемаера:

Alkohol ist dein Sanitäter in der Not, Alkohol ist dein Fallschirm und dein Rettungsboot. (Алкоголь — твой спасатель в несчастье, алкоголь — твой парашют и твоя спасательная шлюпка).

Нильс пришёл через полчаса, неся в пакетах бутылки с водкой.

— Просто жесть. Ты прикинь, я говорю маме: купи водки. А она мне: тебе зачем? Я говорю, надо. Она мне: Зачем? Я такой: в смысле, зачем? А она мне опять: зачем? С ума сошла со своей работой. Пошёл просить отца. — Нильс пыхтел и возмущался.

Родители мало уделяли внимания Келлеру.

Как и моя мать мне.
Но не будем о ней.
Её часть истории ещё не начата.

Нильс напялил на себя детский колпак, принёс свечи, торт, заставил задувать их и включил песню.

Сказать, что я чуть не помер от стыда — да, чёрт возьми.

Кто семнадцать лет отмечает тортом?

— Дуй давай, дуй! — кричал Нильс и стучал по столу.

— В очко себе подуй...

— Что ты там сказал? — Он совсем не расслышал из-за грохочущей музыки.

— Ничего. Ты очень добрый друг, — попытался улыбнуться, но, кажется, вышел оскал, потому что Келлер нахмурился.

— Тебе не нравится торт?

Я знал, как важно для него показывать свою дружбу через действия в виде подарков, внимания, слов, поэтому привык подыгрывать.

Дружить с Нильсом означало вечно стараться его не обидеть.
За восьмидесятью пятью килограммами пряталась чересчур тонкая натура.
Он мог заплакать от резкого слова, но всегда смеялся над токсичными шутками про него.
Скорее всего Нильс вторил мне и притворялся точно также.

Мы оба были плохими и вовсе не скрывались за масками идеальности (по крайней мере перед другими), но попросту не смогли найти кого-то достойнее для общения.

Неожиданно свет в гостиной погас.

Мы замолкли.

Нильс ненавидел темноту, и я помнил почему именно.

— Боишься? — спросил я осторожно.

— Нет. — в полутьме из-за лунного света стало видно, как задвигался у него кадык. Проглотил слюну из-за нервов.

— Не бояться — глупо.

— Да я в принципе тупой.

— Почему?

— Сам не знаю. Так проще.
Люди думают, что ты ничто и оставляют в покое.
Борьба умов — вот что им нужно. Этого во мне не найти. Хотя что я говорю.
Они тоже тупые.
Все глупы. — Нильс с усилием отвлекался от страха.

— Как писал Ремарк: только идиот считает, что он не идиот.

Это я прочёл в дневнике Леи.

— А Ремарк умный.

— Да.

— Да.

Свет включился.

Нильс выдохнул.

— Фух. Пойдем выпьем пива, чувак. Твой др всё-таки.

Душевный разговор закончился.

— Без проблем.

***

Через час народ в доме чуть ли не толкался из-за тесноты?

— Нильс, твою мать, кого ты привёл?

— А что я? Нормальные ребята. — Он уже шатался от трёх бутылок пива в банке.

Не умел пить, но пил.

Ко мне подходили девушки, поздравляли, а некоторые и подарки дарили.

— Оливер же? Как Оливер Твист? — незнакомка с рыжими волосами захихикала.

— Как Оливер долбоёб! — Нильс закинул руку мне на плечо, одновременно вытирая ей кетчуп с лица. На его рубашке-поло уже появилось три пятна.

— Не смешная шутка, — выдал я и дал ему салфетку.

— Ну и хрен с ней. Схожу за хот-догом. Жрать хочу, жесть. А ещё сейчас походу блевану...

— Фу, — я скривился и оттолкнул его.

— Душка, ты не придержишь мне волосы? — Нильс намотал блондинистую прядь волос.

— Оставь свои гейские штучки... — Не смог подобрать слова. — Оставь, короче.

Через пару секунд Нильс убежал в туалет.

Я сел на диван, где чуть ли не трахались два парня, выгнал их с него и проверил телефон.

Мать работала в ночной смене, так что беспокоиться о её внезапном приходе не нужно.

Я огляделся.

Все танцевали и пили.

Никого не интересовал конкретно именинник.

Я зашёл на фейсбук и увидел сообщение.

+ 1 от пользователя Леа Вебер.

08:45 с днём рождения! желаю тебе счастья и всего-всего на свете. так. получается слишком слащаво. давай заново? желаю закончить побыстрее долбаную школу и уехать из города! жмть в кайф и ни о чём не жалеть. делать всё что душеньке пожелается и пить вишнёвое пиво сколько угодно. наконец выучить английский (у тебя получится, я верю) и найти работу мечты. а самое главное чувствовать себя счастливым. именно чувствовать. уже получше. более реалистичнее. эх, леа совсем не умеет красиво поздравлять.

08.50 прости. там опечатка. жить. (P.S жить, а не казаться живым). Еще раз извини, если как-то не так поздравила.

Ты ахуительно меня поздравила.

Я тут же покраснел, сердце забилось быстрее, руки задрожали, пот выступил на лице.

Почему меня окружали придурки-старшеклассники?

Где Леа? Разве не самое главное в день рождения находиться в кругу любимых? (ладно, тех, кого любишь).

Чего бояться? Бухих?
Могу же завести её в комнату и всё.

Я вскочил с места и побежал к двери, но, как бывает в дебильных фильмах, на пороге стояла Леа, болтающая с Нильсом.

— Ну и я и говорю ему: алло, проститую! Ой, протестую, я её не ебал, а она меня!

Леа из вежливости рассмеялась, но увидев меня тут же скрыла улыбку и спряталась за серьёзностью.

— Оливер? Привет. — Она подошла и крепко обняла.

Гротескное одиночество, успеющее помучать разум, исчезло.

Я утонул в тепле её тела.
Замер от приятного запаха шампуня на волосах.
Умер от счастья.

Леа. Свет в лабиринте, ведущий к выходу.
Леа.
Солнце в Сибири.

Леа.

Моя Леа.

(Что я с тобой сделал?)

— С твоим днём, Олли, — нежный голос убаюкивал.

— Спасибо. — Прочистил горло и отошёл назад.

Нельзя, чтобы люди что-то заметили.

Для Вебер — нельзя.

Её отец сдерёт с меня кожу и сделает из неё накидку. И тогда фамилия Кох должна будет точно перейти к нему. Он принял ислам и решил, что может заставлять дочь делать всё, что ему захочется.

Леа резко перестала краситься, носить юбки, шорты, гулять до полуночи и кататься на велосипеде без брата.

Я жалел её.
Очень.

Человеку можно запретить что угодно и он будет хотеть этого в сто раз сильнее.

— Почему не позвал в гости? — Вопрос в лоб тут же отрезвил.

Леа смотрела с привычной для неё проницательностью и искала ответ то ли на моих дрожащих губах, то ли в серо-зелёных глазах.

Я держал её за талию слишком сильно.

Отпусти.
Отпусти.

Не могу.

Отпускать тяжело, до безумия, когда всё, что ты делал ранее — мечтал удержать навсегда.

Дайте ещё немного подержаться за тело, которым нельзя пользоваться.

— Забыл он, за-был. — Нильс встрял в разговор вовремя. — Он по субботам вообще тю... тю... — Келлер не смог докончить предложение, но и на том спасибо.

Вебер не спросила второй раз.

— Давай посидим в моей комнате, — я прикусил губу, поправил чёрную бандану на голове и подтолкнул Лею вперёд, не дожидаясь ответа.

Уже войдя к себе, я запер дверь на ключ, не подумав, как это будет выглядеть.

Леа не произнесла ни слова.

— Прости. Не хочу, чтобы бухие малолетки испугали тебя.

Вебер медленно повернулась ко мне спиной, подошла к кровати и села на неё.

Сегодня она надела белое длинное платье до щиколоток, вьющиеся волосы собрала в хвост, с двух сторон заколола заколками. На тонкой молочной шее больше не было синяков, худые запястья с торчащими косточками красовались в плетёных браслетах. Леа обула красные ботинки с толстой подошвой.

Мягкость платья и грубость обуви сочетались превосходно, хоть в моде я особо ничего не понимал.

В голове пулей пролетела гадкая мысль: как бы Леа смотрелась на кровати без одежды?
Насколько сильно у неё видны рёбра, какие на ощупь бёдра и нежна ли кожа? Как пахнет её тело? Впитался ли в Лею запах табака? Или она осталась нетронута им?

Леа встала и поступью прирученной пумы (делающей вид, что приручена) подошла к полкам, на которых в рамках находились бабочки.

Я встал позади, слабо дыша ей в макушку.

Леа с осторожностью дотронула до них.

Одна из рам была покрыта матовым золотом и сверкала ярко-ярко.

— Представь, триста тысяч взмахов крыльев и ты мертва.

Тогда я не знал, что Леа станет последней бутафорской бабочкой в моей незавершённой коллекции (и закончит её).

— Зачем ты собираешь их?

— Не знаю. Они красивые, — ответил флегматично.

— И этого достаточно для их убийства?

— А почему нет? Посмотри на искусство.
Портреры пропитаны смертью и тем прекрасны.

— Смерть красива только когда запечатана в искусстве.

— Согласен.

За окном прогремел гром, стёкла дрогнули, залаяла чья-то собака.

Послышались тихие всхлипы.

Я забеспокоился.

— Ты плачешь, Леа? — Повернул её к себе. Она закрыла глаза тыльной стороной руки.

— Нет.

— А кажется, будто плачешь. Что-то случилось? — Желание прижать её к груди и не отпускать прорастало в груди диким бутоном: его нельзя уже остановить.

— Ничего. Ничего не случилось. У тебя дома мёртвые бабочки. Ужас, ужасно.

Я рассмеялся и засунул руки в карманы толстовки.

— Так они не настоящие.

Леа наивно взглянула на меня.

— Да?

— Конечно. Не плачь. Чего ты сопли пустила, дурочка?

— Называть женщин дурочками — сексизм. — Леа вытерла слёзы, полунадменно посмотрела на меня и отвернулась, задев волосами.

— И то верно. — Я вздохнул. — Принести кусок торта?

— Принеси.

Верный пёс Оливер ушёл за тортом, а когда вернулся, заметил интересную картину.

Вебер легла на кровать, так и не сняв обувь, и разглядывала потолок.

— Пусто у тебя тут как-то. Как у меня. — глухо послышался голос Леи. — Давай наклеим звёзд на стенки? — Из спокойной она тут же превратилась в гиперактивную. Так случалось довольно часто, но не когда вокруг сновали люди.

Предпочитала Леа прятаться за камуфоляжем прилежной девочки? Может быть.

— Давай. — Не понимаю, зачем согласился портить стены, но быстро достал бумагу, ножницы и протянул ей.

Леа стала вырезать звёзды.

Я сел на ковёр рядом с кроватью.
Вебер сняла обувь и её пяточки касались моей спины, отчего внизу живота приятно заныло.

(Больной извращенец).

— Расскажи что-нибудь, Олли.

Я снова стал Олли.

В толпе я был Оливером, но стоило нам остататься наедине, имя тут же приобретало пропавшую хрупкость.

— Что рассказать? — нечаянно порезался ножницами, передал их Лее и потянулся. Тело затекло.

— Что хочешь.

— Ну, окей. Знаешь легенду о Серсее?

— Не-а.

— Серсея жила в лесу. Злая ведьма прокляла её за то, что она переспала с её мужем. Ей нужно было заманивать людей в лес и выпивать их кровь, чтобы не забыть каково это — чувствовать. Серсее пришлось убивать, чтобы не потерять человечность. Парадокс.

— Ого, и откуда такая легенда?

— Я её выдумал.

— Зачем?

— Просто. Люди часто выдумывают что-нибудь лишь бы подольше поговорить.

— А мне кажется, наоборот — люди мало общаются.

— Общаться и рассуждать разные понятия.
Смысл слов иссякает и люди говорят ради того, чтобы говорить. Будто в тишине что-нибудь может разрушиться. — Я усмехнулся.

— Ложь.

— Что?

— В тишине рушится ложь.

Леа вырезала последнюю звезду.

***

— А знаешь, я свой дневник потеряла.

— Правда? И где? — Я отломил кусочек торта, который Вебер не тронула.

(Угадайте, куда я его спрятал).

— Где-то.

— Там было что-то важное?

— Не совсем. Всего лишь мой смысл жизни. — Леа громко засмеялась, схватившись за живот. Смех не прекращался минуты две.

— Всё в порядке?

Леа смотрела на меня затуманенным, стеклянным взглядом, словно не понимая, где находится.

— Будто бы да. — Несвязный ответ испугал.

— Леа?

— Нет, нет. — Вебер прижала конец одеяла к себе.

— Нет? Ты о чём?

— Не хочу, чтобы день рождения закончился. Так редко бывает хорошо.

— В жизни вообще редко бывает хорошо. Можешь остаться до утра, мама придёт только днём. — Я коснулся её волос цвета июльского солнца и погладил по предплечью.

— Папа голову мне за такое оторвёт.

— Потому что у мусульман не принято оставаться на ночь у парней?

— Потому что он больной.

— Тогда пошли, отведу тебя, объясню ему.

— М-м-м, так ещё хуже. — Леа покачала головой.

— А как тогда? — Я сел рядом, близко-близко, соприкасаясь своим плечом её плеча.

(Соприкоснуться бы так душами? Нет. Не подходит).

Музыка в доме выключилась. Я попросил Нильса закончить вечеринку пораньше.

Теперь тишина поглотила наши вздохи и приняла в себя спокойствие.

— Соври, что останешься у подруги, — молил я.

— У меня нет подруг. — Леа улыбнулась и потрепала мои кудри.

(Не отпускай. Не важно, что через окно кто-то увидит, плевать, что мы никто друг для друга. Твои касания дороже людского мнения).

— Ой, я забыла кое-что! — Леа стукнула себя по лбу и сняла с руки один браслет. — Вот, возьми. Я сама сделала. Видишь буквы? Как думаешь, что там написано? — Вебер хитро посмотрела на меня.

Я взял подарок.

Youaremyeverythingol

— Спасибо, — произнёс я с такой нежностью, на какую был способен.

— Не за что, Оливер.

— Неправильно. — Взял её ладонь в руки и сложил в жесте молитвы. — Ол-ли.

— Да. Олли.

— Я убью этого сукина сына! — разъярённый Генрих бежал по коридору, а за ним, видимо, Нильс.

— Постой!

Генрих бил дверь ногой.

Кто пустил эту вонючую псину сюда?

Я открыл ему, но не успел вмазать по роже, как тот сразу же пихнул Лею и, повалив на пол, стал пинать.

Не помню, что произошло тогда.

Те мгновения застряли в темнице сознания.

Я слышал крики Леи, ощущал руки Нильса, шипел от боли из-за разбитых костяшек.

Подо мной лежал полуживой брат Леи и кряхтел, пытаясь скинуть меня с себя.

Жгучая ненависть застыла в крови, вены — верёвки, тянущие меня сами во время каждого нанесённого удара.
Сосуды полны льда, а сердце затвердевшая глина.

Избить до смерти — не сложно.
Сложнее признать подобное после.

Очнулся я только когда увидел зуб, выбитый у Генриха.

Тут же подполз к стене, где тряслась Леа и обнял кровавыми руками.

— Больно, — рвано выдала Вебер и сжала мою толстовку.

Он успел ударить её по животу.

— Мы сейчас вызовем скорую, подожди, радость. Боль скоро пройдет. — Я прижимал Лею к себе, держал горячую ладонь ниже живота и понимал, страдания лишь начинаются.

Каждое действие ранее привело к неизбежной погибели.

На цепи оказались и я, и Леа, Нильс, Генрих, моя мать, отец Веберов.

Узники собственных гнилых душ не смогли найти правильного выхода и замуровали себя.

К несчастью, последним остался я.

Находясь в яме одиночества, я слышал голоса людей, просящих помощи.
Они были выше меня и могли выбраться, но предпочитали просить других помочь.

Никто никогда не поможет тебе, если ты не в состоянии протянуть вовремя ладонь.

(Вы)жить не значит стать счастливым.

Нильс подошёл к Генриху, присел на корточки и нащупал пульс.

— Оливер... Он, кажется, не дышит.

———
¹ — По легенде, певец Августин жил в Вене и любил выпить. Однажды ночью он пьяным вышел из кабака и упал в яму, куда сбрасывали приготовленные для захоронения трупы умерших от чумы. В яме Августин и заснул. Проснувшись, Августин испугался, стал звать на помощь и, чтобы доказать горожанам, что он жив, стал петь песни.