Сценарий
I
Лишь когда он исчез, до меня стала доходить подлинная причина его кошмара. Всегда его случай мне казался растанцевавшейся фантазией, берущей силу из стандартно несостоявшейся жизни. Выпускник киношколы работает менеджером доставки в общепите. Диагноз на лицо. Однако всякий раз меня удивляло его сонное спокойствие к работе, которая для него обратный отсчёт; к даме, которую он целует по привычке и запирается от неё в ванной, чтоб потрогать себя; не смущала его ни страсть к вредным привычкам, от которых долгие годы он желал обойтись, но каждым воздержанием лишь повышал к ним чувствительность. Не заботило его и то, что он не слушал новой музыки, на Ютубе смотрел только уже знакомые каналы, книги читал с атлетичным усилием. Казалось бы, собирательно все эти симптомы накопились и с очевидным напором дали толчок к безмолвному предчувствию неминуемой гибели, нависшего вынесения приговора, запущенной болезни, с которой невозможно смириться. Однако всё по порядку.
Каждый день начинался с переодевания, где снимаешь с себя кофту вместе с футболкой, оставляя внутри, чтоб потом так же без труда надеть, жуткого промышленного звука подачи на руки пахучего средства, разрешающего турникету прокрутить оборот. На сеансах он не рассказывал о работе, только если его не расспрашиваешь. Да и по его вырванным не посреди тетради двумя листами, а одним, последней страницей рассказам всё, чем ты там занимаешься - с опаской по утрам глядишь на иглу на плоской колокольной ножке, куда насаживают чеки, перед походом в туалет надеваешь висящий на рожках рабочий халат, загибая пальцами рукава, прежде чем продеть руки, чтоб те не задрались. Никудышность его как работника определялась тем, что другим приходилось выполнять свою работу вместо того, чтобы сложа руки смотреть, как её слаженно делает он. Это был филиал центра, первый и самый старший, через него прошло изобилие людей и он вымучен, как столица, к которой все стремятся, вместо того, чтобы поступательно развивать свои небольшие дела на отшибе.
Среди фраз Салютова, которые он имел несчастье своевременно не озвучить, была, когда его представили стажёрке Серёгой, но, говорила она, если хочешь его позлить, назови его Сегой. "Если вы хотите меня позлить, начните просто со мной разговаривать", - каждый раз отвечал у себя в голове Салютов, вспоминая этот случай. Или, например, когда отвечал отталкивающей даме, проявляющей к нему нежелательную симпатию, переборщил с содержанием, хотя диалога вообще не хотелось, так и не сказал ей внезапное и заветное: "Да всё, я закончил, не смотри на меня". Зато кошачьими следами на остывшем бетоне осталась сцена, когда Злата спросила у него между делом, почему он с ними не разговаривает. "Точно, мне же нужно делать вид, что я с вами". Но после того дня его голос зазвучал чаще и отражался от стен по всему ресторану. Пришла общительная, контактная стажёрка и они сразу приохотились друг к другу. Они пропадали в разных уголках ресторана под предлогом забрать какое-нибудь блюдо, не отвлекаясь друг от друга и разговаривали, разговаривали, разговаривали. Он укажет ей на забавную мелочь в обстановке, энергично исправит её ошибки в работе прежде, чем накатит зловещий резонанс, она скажет ему, что у него на зубе остался кусочек укропа и предложит убрать плиточкой блестящего ногтя, и сидя в чайной комнате на цокольном этаже, остановит его в коридоре, покидающего туалет, фразой: «Стой, вместе пойдём», и когда он, следующий на очереди, будет кушать в этом подземном уголке, спустится и посидит с ним, и когда он будет нарезать ветошь, разматывая белоснежный рулет вафельного покрывала, охотно предложит подержать ткань двумя руками так, что их руки будут переплетены чуть свободнее, чем не подлежащий расчёсыванию клок волос, и находиться друг к другу они будут так близко, что можно будет вдохнуть не только сегодняшние духи, но и вчерашние. «Поэтому ты увольняешься?» - спросит она, когда он будет складывать разложенный на столе конвейер из салфетки, белой цвета моноблока вилки, ножа, зубочистки и жвачки, в крафтовый пакетик и передавать ей, чтоб она заклеила его наклейкой «Вилки-Шмилки» и отправила в хрустящий чёрным шелестом пакет. Он расскажет ей, как у него ниже пояса выветрилось вожделение здесь работать, как он поломался от недавней сердечной неудачи, она ему расскажет свою историю в пример, как охладеть, когда всё складывается не так, как нам бы хотелось. «А можно вопрос, правда я стесняюсь его задать...» - скажет он. «Нет, парня у меня нет, если ты об этом». В конце дня, верхом на лавочке, он спросит, в том ли она вузе учится (на листе развоза она оставила адрес общежития) и они пробегутся по крыше темы обучения. А когда время их смены упадёт последней песчинкой на пригорок истёкшего времени в песочных часах этого замечательного дня, он на её длинное прощание попросит дождаться его и составить ему компанию, пока он дофасует упаковочные заготовки на завтра. Она спросит, зачем ей его дожидаться, а он скажет, что ему осталось уже вот буквально чутка, а пока он ей объясняет, почему ей стоит его дождаться, он уже последнюю заготовку сделает. Но в последний момент у него окажется незакрытый стол и времени, за которое он его прикончит, ей хватит, чтоб переодеться, положить ему в карман рассеянное «Пока» и ускользнуть за дверь. Эту и следующую ночь они будут нетерпеливо переписываться. На следующее утро, одетые, как и обсуждалось нависающей над утренней праздничной планёркой ночью, они увидят друг друга, она подойдёт, он в спешке протянет обе руки, она повторит, ладони соприкоснутся, пальцы провалятся в промежутки и на мгновение сплетутся в крепком напряжении. Они сядут рядом за шведский стол, он принесёт им обоим посуду, нальёт морса в стакан. "О, вы вместе сели", - скажет Злата, когда пройдёт мимо них. После корпоративного застолья на курильной лестнице, глотая дым, он скажет, что смена у него через три часа и он проведёт время на улице. Она скажет, что подождёт его наверху, они вместе выйдут и в разговоре обо всём на свете обойдут все места неподалёку от ресторана, она проводит его без шага до самой двери тайного хода и плотно обнимет на прощание, позволив впитать свои тонкие очертания, скрытые за воздушной одеждой. Эту контактную паузу Салютов ещё долго будет восстанавливать перед сном по осколкам.
Однако после этого солнечного зайчика, гуляющего в груди, их общение стало нуждаться в гаечном ключе. Внутри диалога туго прокручивалась заржавевшая шестерня. Отработать Салютову оставалось неделю и он заранее знал, где именно наступил в лужу и почему эта неделя будет напряжённой.
II
Все эти драгоценные подробности приходилось из него каждый раз усиленно вытягивать. О своих же сценарных замыслах он рассказывал с большой охотой, спотыкаясь о собственные слова. Его головной болью были из раза в раз указывания в его сценариях на то, что его персонажи недостаточно живые. Нет, он не был паршивым сценаристом. Дерзкие сюжетные ходы отвешивали звонкую пощёчину, неожиданные повороты швыряли читающих из одних неприятностей в другие, не давая отдышаться, даже пресную, где добавлять, не станет интереснее, а упрощать некуда, историю он мог великолепно оформить, просто грамотно расставив акценты и ловушки. Но все эти напряжённые, на первый взгляд, с шахматной точностью прописанные, тикающие секундной стрелкой истории срабатывали бы, если бы они были про людей, а не про их действия. У него был дар рисовать острые ситуации, но они не срабатывали потому, что не за кого было поджимать ноги. Все его герои были более смекалистой его копией. Он напрягал желваки каждый раз, как слышал, что очередной писатель больше не контролирует своих персонажей, они буквально вышли из-под его пера, подчинив себе книгу и теперь, чтобы довести её до первоначального замысла, нужно писать новую. Верхушкой его достижений был крайний сценарий, который друзья назвали комиксом из-за выпирающих, ярко подкрашенных черт героев. В отчаянии кого-то срисовать, он нападал на всех подряд, незаметно делал наброски знакомых, схожие черты двух людей закидывал в котёл с одним лирическим героем. Дорогой от дома до работы или занимаясь методическими процессами, он чах над идеей, как же определить границы нарисованного силуэта, вдохнуть в него жизнь. Но что он перестарался, до него дошло, когда уже стало поздно.
Можно было бы искать причину его душевной хвори под одеялом фантазий, которые, конечно же, после определённой наслушанности, содержательно повторялись, но меня интересовал его внешний мир и как он соприкасается с коллективом. И он каждый раз жаловался, как у него не выходит написать живого персонажа, который от дыхания читателя не свалится плоской декорацией. А этот сценарий он стал писать недавно, про писателя, клоуна и бла-бла-бла.
Я предлагала ему заняться публицистикой. В наше время быть сценаристом всё равно, что быть поэтом. Хотя даже поэты могут быть прекрасными гострайтерами. Большие форматы изживают себя, у современного человека нет столько времени, чтоб читать полные метры. Сорок минут в поездке, десять во время приёма пищи...
Радовало, что хоть на следующих сеансах он и перестал шутить, улыбаться, смотреть в глаза и говорил только отвечая на вопросы, но упомянул, что чтоб отвлечься от изжоги, которую вызывало отсутствие её внимания, запойно ушёл в перестук клавиш, шьющих очередной сценарий, который на этот раз уж точно отснимут дословно.
Он стучал по клавиатуре до дремучей ночи, один глаз неотвратимо опускал занавес века, второй терял и раз за разом возвращал фокус – до чего творческая мысль всё никак не могла покинуть его, уже в десятый раз прощалась, благодарила за каждую мелочь, припевом что-то вспоминала и в который раз шла к нескончаемому логическому завершению. «Кажется, теперь я понимаю, что чувствуют писатели, - рассказывал он, - когда их персонажи оживают и они больше не в силах ими управлять.» Разумеется, рассказывал он это не так складно. По тому, каким электричеством поразил его этот опыт, легко предположить, что когда-то он заикался и такие случаи, как этот, тянут его обратно в конвульсии дикции. «Они в самом деле живые, - говорил Салютов, - я как будто могу с ними разговаривать, только не напрямую, а через письмо. Они мне дают понять, «за» они или «против». Последний раз у меня такое было от волшебных грибов, когда я как будто с ними договорился, мол, делайте с моим телом что хотите, двигайте им как вам будет угодно, а взамен на полный контроль дайте мне немного мудрости.» И мне действительно было улыбчиво за него, с каким восторгом ребёнка он рассказывал эти сомнительные вещи. Я в самом деле хотела, чтоб у него всё было славно, ведь несмотря на душевную пожёванность, он подавал какие-то надежды. С пугающим восторгом ребёнка он рассказывал, как его герои препятствовали ему повернуть историю в изначально задуманное русло, диалоги мгновенно сдувались, физические сцены теряли какую-то важную деталь, без которой нельзя идти дальше. И тогда он убил героя, что противился больше всех и удерживал сюжет мёртвой точкой.
Тогда я не обращала бдительного внимания на эту сторону его жизни, вместо этого выясняя, почему же наращивающее аппетит общение с Ней сдулось. В этот день Она сначала кольнула его словом за опоздание, а затем преградила ему дорогу и протянула руки. Торс снова вспомнил её очертания наощупь. «Судя по отсутствию вчерашней жирной капли у тебя тут, - сказал ей Салютов, как обычно уставившись на её губы, - и шву на шее, ты надела водолазку наоборот». Она что-то было ответила, но их защёлкнувшийся друг на друге взгляд прервали рабочей информацией и они шныряли по ресторану навстречу производственному ветру. Официант скажет: «Ой, прости, пожалуйста, наступи, наступи, наступи», подставляя ногу. Надевая перчатку, повар на кухне вовремя заметит, что большой палец входит в штанину для мизинца. В узком коридоре другой повар шлёпнет официантку по подножию спины лямкой фартука, отбежит за угол и затаится. Затаится и будет ждать, когда она за ним побежит, хотя она сразу ушла в зал. Заметив, что он жуёт жвачку, она скажет, что тоже хочет. Он спросит, какую именно она хочет. Она скажет, прямо изо рта. Дверь туалета откроется, но ручка зацепит лямку рабочего халата и дверь откроется практически до конца, но парень не сможет выйти из-за натянувшейся перед ним ткани. Когда его попросят принести яблок, она стащит одно и ненароком протянет ей, затем уйдёт относить заказ на самовывоз. Положит заказ на стул, пойдёт и уже забудет о нём, как сзади раздастся хлопок падения, будто какая-то часть его тела отстегнулась. Вернётся и увидит, что в уголке за стеллажом она всё ещё грызёт подаренное им яблоко. Мангальщик на открытой кухне положит шампур у пакета и когда поднимет раскалённый шампур снова, за ним потянется леска от подплавившегося пакета. По коридору раздачи пройдёт обиженный жизнью пузатый охранник. Грохот. Снесёт плоскую железную крышку, выглядывающую с нижнего стеллажа. Трёхэтажный мат, развернувший многих прятать улыбки. Салютов заметит, как она не может расчесать никотиновый голод за отсутствием сигарет у окружающих и скажет ей: «Слушай, если ты хочешь сигарету, то можешь не спрашивать, есть у меня сигареты, нет у меня сигарет, у меня их никогда нет (Я это помню, ответит она). Ты просто просишь у меня сигарету, и я тебе её даю». Протянет ей никотиновую зубочистку и она с расшатывающейся внутри гайкой исчезнет на улицу. И уходя на час раньше него и со всеми попрощавшись, вернётся, чтоб напомнить его торсу обхват её корпуса. Обычный день Сергея Салютова. Вот только...
Вот только с тех пор, как он убил важного для сюжета персонажа, остальные стали вести с ним войну. Он спрашивал, возможно ли такое, что его персонажи могли выйти за границы его сценария и теперь преследуют его? Мне же была интересна подробность, почему общение с ней становилось всё более скверным, подробность, которой он не торопился делиться. Он рассказывал, как стал регулярно терять дома вещи после того, как убил на страницах важного героя. А с тех пор, как Салютов забросил сценарий, прохожие могли говорить фразами из дальнейшего сюжета, коллеги на работе разыгрывали куски ненаписанных сцен. Недавно увиденный фильм «Разумное сомнение» демонстрирует концовку, к которой стремились герои его сценария. намёки от них стали обретать всё более демонический характер. На улицах говорили двусмысленными фразами, прямо относящимися к тому, чтоб Салютов дописал сценарий, как положено, не доводя обстановку докрасна. Рекомендации на Ютубе внезапно перешли в превью на прямой текст «Возьми и закончи это, пока не пожалел», «Десять вещей, которые нужно успеть до тридцати (если хочешь дожить до тридцати)», «Как закончить залежавшийся черновик за неделю».
Мне известно лишь древнее явление Даймона, заархивированного таланта в каждом человеке, который якобы подбрасывает человеку саботирующие условия, чтоб распаковать свой потенциал и, если добраться до него сквозь джунгли бессознательного, он поработит тебя, накинув упряжку. Честно говоря, не доверяю я этой одушевляющей всё вокруг эзотерике, предпочитаю смотреть на мир как на работающий механизм, внутри которого когда что-то выходит из строя, его вытесняет что-то иное, более сбалансированное.
III
Затем снова кол с неровной стопкой чеков, стальные столы, замыленно отражающие обстановку и так день за днём. За Салютовым соберётся очередь в туалет, он разговорится с кем-то из них, вернее тот начнёт с Сергеем разговор. Салютов на всякий случай дёрнет за ручку одной из дверей и выяснится, что она всё время была открыта. Поднимаясь по лестнице, Салютов поднимет ногу недостаточно высоко и ударившись о ступеньку, собьётся с ритма ходьбы. Она предложит ему попить из своей бутылки, потом приглядится и скажет, что у него на губах её помада, что она оставила на горлышке. Заглянет на курилку, увидит его, курящего, возьмёт сигарету, затянется, скажет как это отвратительно и вернётся обратно, а он ей швырнёт в спину: «Ещё и помаду на фильтре оставила» Обиженный жизнью охранник на этот раз пройдёт на костылях. Прежде, чем она отнесёт заказ на вход, он попросит её подождать и будет мучаться с тем, чтоб снять тоненькой полоски наклейки глянцевую сторону, добавив, как трудно жить без ногтей она предложит ему помочь, он откажется и между ними завяжется громкая театральная постановка с попыткой отобрать предмет и выяснить, что он из себя представляет. «У тебя руки дрожат, - скажет она, - Дай помогу» Наконец она уйдёт, он сделает необходимое, но клейкая сторона потеряет в свойствах, да и на наклейку попадёт капля жира. Он вырежет новую и ненароком, когда она вернётся, прилепит ей на значок. «Красауица?, - спросит она, - Поэтому нельзя было смотреть?»
Она нарисует за углом ручкой сердечко на руке, подойдёт к Салютову, режущему стопку бумаги для контейнеров (зубцы зажевали её и косили траекторию, виляя из стороны в сторону) и скажет, что это нарисовал мангальщик. Этот рисунок облепит его грудь изнутри бледными следами, что остаются на загорелой коже.
Официант с голосом с косточкой унесёт круглый поднос с бокалами, во всех разом одинаково пляшет жидкость. Матрёшка с резиновым лицом, любительница люмпеновских песен подойдёт к раздаче и скажет: «Девочки, красавицы, хинкальки мои...» Всплеск разбитого стекла. Откроется дверь на внешнюю лестницу, сквозь прозрачные, эластичные тепловые шторы протиснется кавказец с корзиной, звенящей от бутылок и стаканов. Одна лямка шторы задержится на плече и соскользнув, шлёпнет по голове курьера на лавочке. Салютов отвернётся, дрожа и всхлипывая, а обернувшись, будет пойман довольной хулиганской улыбкой кавказца, разделяющей забаву. Хоть проход в зал и подметут от осколков, под углом моргнёт алмазный блеск. Через окно раздачи на кухне новый повар накроет глубокий, металлический контейнер плёнкой и отделит от рулона ножницами, безжалостно и долго кромсая. Подойдёт тяжёлый повар с древесной брадой и со словами "Ёп твою мать, Серёжа, чё ты делаешь?" сорвёт вялую прокладку, с таким трудом накладываемую Серёжей, обмотает плёнкой весь контейнер от дна до ободка в несколько оборотов, накроет рукой и оборвёт рулон.
В разгаре шалости курьер, кидая в девочку с доставки ластик, будет предлагать кинуть в управляющего. «Да кинь, чё ты, - будет приговаривать он, - Ну кинь, реально, да ничё не будет» И внезапно открывшая глаза решительность возьмёт рукой Салютова серую шайбу с синей пластмассовой сердцевиной и швырнёт в сторону аккуратно постриженного затылка. Курьер и девочка пригнутся, глотая смех и пряча его на дне желудка, а Салютов пойдёт мимо управляющего, наступая себе же на пятки в ускоренном шаге. «Кто это кинул?» - услышит Салютов за спиной, пролив холод по бёдрам. Управляющий всё ещё разговаривает с курьером, по тому, как они поднимают плечи и двигают подбородками и с расстояния ясно, что диалог между ними раскалённый. Салютов прогулялся и вернувшись, застал их на том же месте, как будто и не уходил, они всё ещё по очереди повторяют друг другу каждый свой вопрос. «Да всё, иди переодевайся, ты тут больше не работаешь» - говорит управляющий. «Ты сейчас серьёзно?» «Да, чувак, не начинай. Сдавай ключ и всё» И управляющий пошёл щедрым шагом, толкнув плечом Салютова и даже не обернувшись. А курьер стоял, не зная, куда посмотреть и не находя, куда деть руки. Обычный рабочий момент, ничего необычного, только вот он повторял сюжетный поворот, на котором настаивали персонажи сценария. После работы у Салютова с официантом завяжется такой диалог:
-Я не помешал?
-Ни в коем случае.
-Это ты про неё говорил, что с ней отойдёшь?
-Ну я же с ней там стоял не потому, что просто сигарету хотел покурить. Если б я хотел просто сигарету покурить...
Когда она будет заниматься заготовками, попросит Салютова спрятать выбившуюся из под кепки прядь волос. Он заботливо заложит её за ухо, аккуратно очертив пальцем дугу вокруг уха. Официантка, любительница в свободное от работы время надевать штаны-клёш, повторяющие контур её бёдер, носить ногти, с которыми не сожмёшь кулаки и не прибирать, а напротив, транслировать своё недовольство, в который раз не успеет забрать блюдо и то примет несъедобный вид, потеряет чек, уронит тарелку, не важно, число её недоразумений перевалит за отметку «беспредельно» и она грохнет кулаком по столу раздачи. С соседнего окна раздачи прольётся звон общепитовского звонка. «Я сейчас размажу этот звонок» - скажет она и тронется к Салютову, что стоит неподалёку. «Я сейчас размажу этот звонок» - слова героя, которого уволили, после которых он толкнёт случайного человека и тот напорется ладонью на штырь.
Салютов шагнул от неё, она поскользнулась и толкнула проходившего мимо парнишку. Он упал спиной на стол и не глядя, нажал мякотью ладони на иглу для чеков. На крик сбежались остальные официанты, словно ресторан наклонили и сотрудники посыпались к устойчивому углу. Игла прошла навылет, крови не было. Парнишка сполз на колени, одна рука приштопана к столу, второй держится за первую. Его стоны рикошетили по грудям, щипая за нервы.
IV
А потом он перестал приходить на сеансы. Не отвечал на сообщения. На звонки. И его случай не из тех, когда прекращают приходить потому, что всё неожиданно наладилось. Не поверю. Как он сказал на последнем сеансе, он всего лишь имел неосторожность сказать ей, что не отказывает себе покурить зелёные растения. И как теперь узнать, что случилось? Прийти к нему на работу? Под каким предлогом? Здравствуйте, я частный детектив, разыскиваю Сергея Салютова. Что за бред? Погодите-ка, он же работает на доставке. Почему бы мне не оформить заказ и не расспросить у курьера? Так и сделаю.
Курьер оказался воодушевлённый и за добротные чаевые ответил на мои вопросы. Салютов перестал выходить на смены с тех пор, как Маша Остапенко завела отношения. По договору ему оставалось работать ещё три дня. В последний день он разговаривал невероятно тихо, никому не смотрел в глаза, прикосновений избегал, однако в присутствии Остапенко матерился, психовал и был категоричен в высказываниях – не удивительно, почему он так себя вёл. Невозможно было не заметить напряжения между ними. Если же не считать этих выходок, то в остальном если Салютов что и говорил, то с точностью угадывал их фразы. К тому же в этот день ему не везло категорически. То проходящий мимо официант прольёт на него кипяток, то ему прищемят палец туалетной дверью, то разгоревшаяся ссора между двумя официантами и менеджером зажмёт его так, что его кисть окажется прямо под палящей лампой, от которой волоски, пуская струйки дыма, свернутся колечками. «Если он появится, - сказала я, - напиши на этот номер. Мне нужно с ним срочно увидеться» Надеюсь, когда он расскажет про меня, Маша это услышит.
V
В новостных сводках не было никаких мрачных подсказок, что же могло приключиться с Салютовым. Это молчание как натянутая тетива, острый угол вот-вот прилетит между глаз. А потом он сам позвонил и назначил сеанс. Пришёл весь помятый, штаны в бледной извёстке, на куртке тормозной след краски, сильно пахнущий, небритый, с грязными ногтями, руки трясутся. Говорит, после работы кое-как добрался до дома, тут и там его поджидали ловушки, что он сам же развесил в собственном сценарии. Но вместо того, чтоб достучаться до автора сценария его жизни наверху, он взялся печатать отдельную сюжетную арку про писателя, у которого не выходит нарисовать живого персонажа и окунувшись в это дело с головой, тот потерял контроль над своими героями, которые вышли ещё злее этих, жестокие как насекомые, и за неповиновение в течении двух дней перебили всех, кто только был среди действующих лиц. Напоследок, говорил он, я пришёл на работу и прощаясь с Машей, сказал ей спасибо за эмоцию, что она мне подарила, что она единственная в этом ресторане, кто вообще мне подарил эмоцию, а если от человека рецепторы внутри подсвечиваются, за такое нужно благодарить и отблагодарил я её свежим сценарием, обхваченным глянцем файла. Но всё то же самое я сказал и другой девушке, подарив ей тот же самый сценарий. Надеюсь, они узнают друг о друге.