House of dragon/ Дом дракона

Улица была безлюдна и молчалива. Тени плясали под светом луны, а в редких окнах слабо горели свечи, будто последние огни угасающей надежды. Близилась полночь — час, когда даже самые смелые предпочитали не выглядывать за порог. Днем эти улочки оглашались криками торговцев, смехом детей, звоном мечей стражников, но теперь здесь царила тишина, прерываемая лишь шелестом ветра, несущего с собой запах песка и грядущих перемен.

Дорн — солнечный город, жемчужина юга, сердце королевства Мартеллов — замер в ожидании. Казалось, сам воздух дрожал от напряжения, будто перед бурей. И буря эта приближалась.

По пустынным переулкам, словно тени, просачивались темные силуэты. Их шаги были бесшумны, движения — отточены годами скитаний и подготовки. Они шли не как гости, не как странники, а как те, кто пришел за своим. Во главе их шла женщина в темных одеждах — простых рубашке и штанах, укрытых длинным плащом, сливающимся с ночью. Ее лицо было скрыто капюшоном, но если бы лунный свет упал на него, он бы осветил черты, знакомые каждому дорнийцу.

Принцесса Кассандра.

В народе ее звали Дорнийской жемчужиной — когда-то ее красота воспевалась менестрелями, а доброта и мудрость заставляли даже самых гордых лордов склонять голову. Но та Кассандра, что покинула Дорн много лет назад, умерла в тот день, когда ее брат поднял меч на ее семью.

Теперь она вернулась.

Не как сестра. Не как принцесса.

Как законный правитель.

Она помнила все.

Помнила, как ее отец, старый принц Дораан, лежал на смертном одре, его дыхание прерывисто, а глаза, еще полные огня, искали ее в толпе придворных, — Трон твой, — прошептал он тогда, сжимая ее руку. — Ты — старшая. Ты — сильная. Береги Дорн...

Она поклялась.

Но клятвы ничего не стоили перед жаждой власти.

Оберин, ее младший брат, всегда был горяч, как пустынный ветер, и хитер, как скорпион. Он улыбался ей, называл сестрой, а сам уже тогда плел нити заговора.

Она не заметила.

Не успела.

Через три дня после смерти отца, когда Кассандра еще носила траур, Оберин ударил.

Сначала пал ее муж — Лоренс, верный, добрый, любимый. Его нашли в саду с перерезанным горлом, а его кровь окрасила песок в ржавый цвет. Тогда бросилась к сыну, но опоздала.

Маленький Каир, ее мальчик, ее свет, лежал в колыбели, бледный, холодный. Ни ран, ни крови — лишь синие губы и пустые глаза.

— Яд, — прошептала старая служанка, рыдая. — Он даже не плакал...

Пустыня не прощает слабости. Она сжигает надежды, высасывает силы, оставляет лишь прах и ярость. Кассандра знала это лучше многих.

После смерти мужа и сына она бежала, но не сдалась.

Первое восстание вспыхнуло через полгода. Горстка верных, те, кто еще помнил старые клятвы, подняла знамена с пурпурным солнцем Мартеллов. Они дошли до ворот Солнечного Копья, но Оберин был готов. Засада. Резня. Лишь горстке удалось вырваться, унося на руках истекающую кровью Кассандру.

Второе восстание было хитрее. Она наняла наемников из Вольных Городов, подкупила стражу, проникла во дворец под видом служанки. Оберин едва не пал от ее кинжала, но предательство одного из ее людей спасло ему жизнь. На этот раз бежать пришлось через подземные ходы, о которых знали лишь придворные или сами Мартеллы.

Третье восстание... его даже восстанием назвать было нельзя. Горстка фанатиков, готовая умереть за «истинную принцессу Дорна». Они сгорели заживо в пустыне, когда Оберин приказал поджечь оазис, где они скрывались.

Людей становилось все меньше.

Кто-то отставал — усталость, страх, разочарование. Кто-то начинал сомневаться.

Не все были одинаково преисполнены решимости, не все верили в общее дело, не все были готовы заплатить ту цену, которую предстояло заплатить. Усталость, застарелая и всепоглощающая, словно песок, забивалась в кости, сковывая движения, замедляя шаг.

Долгие годы, проведенные в ожидании, в борьбе с нищетой и несправедливостью, оставили свой след, измотав силы и иссушив души. Эти люди, измученные тяжелой работой и беспросветной жизнью, едва могли переставлять ноги, их спины были согбенными под бременем тягот, а глаза потускнели от пережитых невзгод. Для них эта ночь, как и все предыдущие, была лишь очередным испытанием, еще одной ступенью к краю, и они не были уверены, что смогут выдержать эту нагрузку. Страх, липкий и мерзкий, сковывал их изнутри, парализуя волю, шепча в ухо о смертельной опасности, об угрозе быть пойманными и казненными.

Они видели во тьме тени, слышали шорохи и шаги, воображая себе врагов, поджидающих за каждым углом. Разочарование, как яд, просачивалось в их сердца, разъедая надежду и веру. Обещания, данные им лидерами, казались пустыми словами, а цели, ради которых они шли, — далекими и недостижимыми. Разочарование рождало цинизм, заставляя сомневаться в искренности лидеров, в честности соратников, в самом смысле затеянного предприятия.

Кто-то начинал сомневаться. Вопросы, горькие и разъедающие, как кислота, проникали в их сознание, размывая границы веры и убеждений. "А правда ли она?" — шептали они друг другу, опасаясь, но не в силах сдержаться. "Правда ли, что она - та, кто спасет нас? Или это всего лишь очередная иллюзия, ложная надежда, которая приведет нас к гибели?" Сомнения, как паразиты, внедрялись в их души, питаясь верой и порождая неуверенность. Они начинали подвергать сомнению слова лидеров, оценивать их обещания, сопоставлять факты и строить свои собственные версии происходящего. "А стоит ли?" — мучительно спрашивали они себя. "Стоит ли рисковать своей жизнью, своей свободой, своим благополучием ради чего-то неясного, чего-то, что может никогда не наступить? Стоит ли жертвовать тем, что у нас есть, ради призрачной надежды?" Сомнения порождали колебания, заставляя их менять свое мнение, метаться между верой и отчаянием, между желанием бороться и стремлением отступить.

Они видели, что, чем дальше они шли, тем опаснее становилась дорога. Тем больше было шансов погибнуть, и тем меньше вероятность победить. И этот страх, этот риск, душил их изнутри, заставляя сомневаться в правильности выбранного пути.

Некоторые шептали друг другу, опасливо оглядываясь по сторонам: "Оберин, хоть и узурпатор, но правит крепко, а Дорн процветает. Зачем рисковать?" Эти слова, как семена, посеянные в благодатную почву, прорастали, множась и распространяясь подобно заразе. Те, кто произносил их, втайне завидовали тем, кто жил при Оберине. Они видели порядок, стабильность, процветание, хоть и не всегда справедливое. Оберин, хоть и пришел к власти незаконным путем, умел управлять Дорном. Он поддерживал порядок, боролся с коррупцией, развивал экономику. И хотя его власть была деспотичной, а его методы жестокими, люди, в целом, жили лучше, чем раньше. Они могли спать спокойно, знать, что их дома будут защищены, а их имущество — неприкосновенно. Жизнь при Оберине была предсказуемой, хоть и несвободной. Им не нужно было рисковать, участвуя в сомнительных заговорах и тайных операциях.

Не нужно было бояться быть схваченными и казненными. Не нужно было жертвовать своей жизнью ради сомнительных целей. И это, казалось, привлекало многих. Зачем рисковать? Зачем ставить под угрозу свою жизнь и благополучие ради чего-то, что может никогда не наступить? Зачем бороться за свободу, если можно жить в относительной безопасности, подчиняясь деспоту? Эти вопросы, как змеи, вползали в их сознание, отравляя веру и разрушая единство.

Тем временем, в самых мрачных закоулках их душ, зарождалась другая, более страшная мысль. Мысль, которая могла разрушить все, что они делали: предательство. Они представляли себе, как, после того, как заговор будет раскрыт, они сдадут своих товарищей, раскроют все секреты, чтобы спасти свою жизнь. Как они скажут Оберину, что их заставили, что они были лишь пешками в большой игре, а на самом деле всегда были лояльны ему. Как они будут лгать и изворачиваться, чтобы избежать наказания. Эта мысль, мерзкая и омерзительная, росла в их сердцах, как ядовитая опухоль. Она толкала их на предательство, заставляла видеть в каждом товарище врага, готового предать их раньше, чем они предадут его.

Тьма, окружавшая их, отражалась во тьме, царившей в их душах. Страх, сомнения, разочарование и предательство — все это разъедало изнутри, разрушало единство, подтачивало волю. И чем ближе они подходили к своей цели, тем больше было шансов, что этот путь обернется катастрофой. Тем больше было шансов, что тени, скрывающиеся в темноте, пожрут их всех.

Последнее восстание стало для нее роковым.

Она вела остатки своих сторонников через Красные Пески, надеясь ударить с юга, где охрана была слабее.

Знойные Красные Пески, простиравшиеся под палящим дорнийским солнцем, стали ареной последней надежды и неминуемого краха. Кассандра, предводительница горстки отчаянных сторонников, вела их сквозь это безжизненное море, надеясь прорваться с юга, где, по ее сведениям, оборона Оберина была ослаблена. Песок обжигал босые ноги, ветер, словно раскаленная бритва, хлестал по лицу, а жажда терзала горло, но она гнала их вперед, подгоняемая верой и отчаянием. Верой в то, что ее дело правое, и отчаянием от того, что другого пути уже не было.

Но Оберин знал. Всегда знал. Его шпионы, словно ядовитые скорпионы, проникали в самые сокровенные уголки ее окружения, выведывая планы и передавая информацию своему повелителю. Она, наивная и доверчивая, снова попала в ловушку. Ее предали. Снова. Горький привкус предательства, как и прежде, обжег ее горло, но на этот раз у нее не было времени на слезы и сожаления.

Внезапно, тишину пустыни разорвал резкий звук рога. Сигнал, которого они так боялись. Впереди, на гребне песчаной дюны, показались силуэты всадников. Их было много, гораздо больше, чем она ожидала. Воины Оберина, закованные в сверкающую на солнце броню, верхом на быстрых дорнийских конях, выстроились в боевой порядок, перекрывая ей путь.

Принцесса остановилась, оглядывая своих измученных и перепуганных сторонников. В их глазах читался страх, но вместе с тем и решимость. Они знали, что битва неизбежна, и были готовы встретить свою судьбу. Девушка подняла свой меч, древний ройнарский клинок, передававшийся из поколения в поколение, и направила его на врага.

— Приклонитесь вашей принцессе! — прокричала она, пытаясь вселить во врагов страх. — Свобода или смерть!

Ее крик подхватили ее сторонники, и, с диким воплем, они бросились в атаку. Битва началась.

Сначала, отряд Оберина оставался неподвижным, позволяя восставшим приблизиться. Однако это было лишь притворство. Когда расстояние сократилось до критического, первая шеренга воинов подняла копья, создав стену из стали и дерева. Восставшие врезались в эту стену, словно волна о скалы. Многие были пронзены копьями и рухнули на песок, обагряя его кровью.

Те, кто смог прорваться сквозь копья, столкнулись с воинами, вооруженными мечами и щитами. Началась яростная рукопашная схватка. Мечи звенели, щиты трещали, воины кричали, кровь лилась рекой. Всадники Оберина, умело орудуя своими клинками, рубили направо и налево, уничтожая сопротивление. Восставшие, хоть и уступали в численности и вооружении, сражались отчаянно, надеясь лишь на свою храбрость и ярость.

Кассандра, как истинный лидер, была впереди, сражаясь с яростью львицы, защищающей своих детенышей. Ее меч сверкал в лучах солнца, уничтожая всех, кто осмеливался встать на ее пути. Она рубила, колола, отбивала удары, двигаясь с невероятной ловкостью и грацией. Каждый ее удар был смертоносным, каждый ее выпад — точным. Принцесса верила, что, если сможет убить Оберина, ее сторонники воспрянут духом и переломят ход битвы.

И она устремилась к нему, словно стрела, выпущенная из лука. Ее целью был Оберин, восседавший на своем коне в окружении телохранителей. Она пробивалась сквозь ряды врагов, оставляя за собой кровавый след.

Оберин наблюдал за ней с холодным презрением в глазах. Он не боялся ее. Он знал, что она обречена.

Когда она приблизилась к нему на достаточное расстояние, он подал знак рукой. Его телохранители, словно по команде, отступили в стороны, открывая ему путь. Кассандра, ослепленная яростью и надеждой, не заметила подвоха.

Оберин спрыгнул с коня и обнажил свой меч. Он был опытным воином, одним из лучших в Дорне. Его движения были быстрыми и точными, его удары — смертоносными.

Она бросилась на него, размахивая своим клинком. Оберин легко уклонился от ее удара и нанес ответный выпад. Его меч скользнул по ее доспехам, оставляя глубокую царапину.

Девушка отступила назад, оценивая ситуацию. Она понимала, что Оберин сильнее и опытнее ее. Ей нужно было действовать хитростью.

Она сделала вид, что замахнулась мечом, а затем резко бросила в него горсть песка. Песок попал Оберину в глаза, ослепив его на мгновение, а затем воспользовалась этим моментом и бросилась на него с мечом наголо. Оберин попытался уклониться, но не успел. Ее клинок вонзился ему в плечо.

Оберин вскрикнул от боли и отшатнулся назад. Она попыталась нанести еще один удар, но Оберин сумел блокировать его своим мечом.

Началась новая схватка. Оберин, несмотря на ранение, сражался отчаянно. Он наносил удары с невероятной скоростью и силой. Принцесса едва успевала уклоняться от них.

Внезапно, Оберин перехватил ее меч и выбил его из ее рук. Она осталась безоружной.

Оберин поднял свой меч над ее головой, готовясь нанести смертельный удар. Она закрыла глаза, ожидая конца.

Но удар не последовал. Она открыла глаза и увидела, что Оберин стоит над ней, тяжело дыша, но не наносит удар.

— Ты храбрая женщина, — сказал Оберин, — но ты глупа. Ты не понимаешь, что борешься за безнадежное дело.

— Я борюсь за свободу Дорна, — ответила она, — а ты — узурпатор.

— Я делаю то, что должен, — сказал Оберин. — Я защищаю Дорн от хаоса и анархии.

— Ты убиваешь свой народ, — возразила она.

— Я убиваю тех, кто угрожает Дорну, — ответил Оберин. — Ты — одна из них.

Он поднял свой меч и вонзил его в ее живот. Кровь, темная и густая, просочилась сквозь пальцы, которыми она отчаянно пыталась остановить кровотечение. На лице застыла гримаса боли и неверия. Глаза, еще недавно горевшие огнем борьбы, теперь расширились от ужаса, в них отражалось не только физическое страдание, но и осознание предательства, крушения всех надежд. Тело обмякло, словно кукла, из которой вынули набивку. Слабая дрожь пробежала по конечностям, и она осела на окровавленный песок, словно подкошенная.

Звук удара ножа и ее предсмертный стон эхом разнеслись по пустыне, заглушая собой звон оружия и крики сражающихся. Казалось, даже солнце на мгновение померкло, засмущавшись от этой жестокости. Вокруг воцарилась тишина, лишь ветер шелестел песчинками, словно оплакивая ее смерть.

Оберин, стоявший над ней с окровавленным ножом в руке, смотрел на ее умирающее тело без всякого сожаления. Лицо его оставалось бесстрастным, словно высеченным из камня.

Лишь в глубине глаз мелькнула тень, мимолетная и едва заметная, выдающая его внутреннюю борьбу. Он знал, что поступает правильно, что защищает Дорн, но эта мысль не приносила ему облегчения. Каждая смерть, каждая пролитая капля крови оставляла след на его душе, делая его все более черствым и безжалостным.

Но прежде, чем смерть смогла полностью завладеть Кассандрой, случилось нечто неожиданное. Из гущи сражающихся, словно вихрь, вырвался всадник, одетый в простую кожаную броню, но с твердым выражением лица и огнем в глазах. Это был капитан Гарион, один из немногих, кто остался верен Кассандре до конца.

Он прорубался сквозь ряды воинов Оберина, словно разъяренный бык, сметая все на своем пути. Его меч, простой и непритязательный, в его руках превращался в смертоносное оружие, рассекающее плоть и броню. Он был одержим одной лишь целью — спасти Кассандру, даже если это будет стоить ему жизни.

Подгоняя коня, Гарион промчался мимо опешивших телохранителей Оберина и оказался прямо перед ним. Не теряя ни секунды, он обрушил свой меч на голову правителя Дорна.

Оберин, очнувшись от оцепенения, едва успел уклониться от удара. Меч Гариона лишь скользнул по его плечу, оставив глубокую царапину.

Разъяренный Оберин бросился в атаку, обрушивая на Гариона град ударов. Гарион отбивался, как мог, но силы были неравны. Меч Оберина был быстрее и острее, а сам он — опытнее и сильнее.

Но Гарион не сдавался. Он знал, что у него нет шансов победить Оберина в честном бою, но он должен был выиграть время, чтобы спасти Кассандру.

И тут ему пришла в голову безумная мысль. Он резко отскочил назад, выхватил из ножен кинжал и бросил его в Оберина. Кинжал попал в плечо, но не нанес серьезного урона. Однако этого было достаточно, чтобы отвлечь Оберина.

Пока Оберин пытался вытащить кинжал из плеча, Гарион подскочил к Кассандре, подхватил ее на руки и вскочил на коня.

Не теряя ни секунды, он помчался прочь, прорываясь сквозь ряды опешивших воинов Оберина. Кони летели, словно ветер, неся на себе умирающую женщину и ее отважного спасителя.

Оберин, придя в себя, приказал своим воинам преследовать их. Но Гарион знал пустыню как свои пять пальцев. Он выбирал самые труднопроходимые тропы, заставляя преследователей отставать.

Солнце уже клонилось к закату, когда Гарион достиг оазиса, спрятанного в глубине Красных Песков. Там его ждали верные сторонники с запасами воды, еды и свежими конями.

Передав Кассандру на попечение целителям, Гарион помчался дальше, в неизведанное направление, туда, где его не сможет достать рука Оберина. Он знал, что ему придется бежать и скрываться, но он был готов на все ради того, чтобы спасти Кассандру. Он верил, что она выживет, и что вместе они смогут когда-нибудь вернуться и свергнуть Оберина.

Но когда она очнулась в трясущейся повозке, среди чужих земель, с пустым кошельком и мертвыми глазами, что-то внутри нее сломалось.

—Хватит. — прошептала она пустынному ветру.

И повернула на восток.

•••

Эссос. Пентос.

Город шумный, вонючий, полный чужих богов и чужих законов. Здесь ее имя ничего не значило. Здесь она была никем.

И это ее устраивало.

Кассандра пила. Пила много, стараясь утопить в вине воспоминания, боль, разочарование. Вино, терпкое и горькое, словно сама ее жизнь, обжигало горло, но не приносило желанного забвения.

Воспоминания всплывали в голове, как кошмарные сны, преследуя ее днем и ночью. Предательство соратников, жестокость Оберина, предсмертная мука ее сторонников — все это не давало ей покоя, терзая ее душу, словно хищные птицы.

Она пила, чтобы забыть о своей утраченной любви, о мечтах о свободной Дорне, о своей разрушенной жизни. Она пила, чтобы не думать о том, что она — беглая преступница, лишенная родины и будущего. Она пила, чтобы заглушить боль в животе, которая напоминала ей о том роковом дне в Красных Песках, когда Оберин вонзил в нее нож.

Она пила в тавернах, грязных и шумных, где собирались всякие отбросы общества — наемники, воры, бродяги, беглые рабы. Она сидела в углу, одна, с кубком вина в руке, наблюдая за ними с отвращением и жалостью. Она презирала их за их низость и порочность, но вместе с тем и жалела их, понимая, что они — такие же жертвы, как и она.

Она пила до тех пор, пока не теряла сознание, падая на грязкий пол, где и засыпала, словно мертвая.

Просыпалась с головной болью и тошнотой, чувствуя себя еще хуже, чем накануне. Но она снова пила, чтобы забыть о своем жалком существовании.

Кассандра дралась. Дралась часто, из-за пустяков, из-за выпивки, из-за оскорблений.

Дралась с наемниками, с ворами, с пьяными матросами, со всеми, кто осмеливался ее задеть. Принцесса дралась с яростью и ожесточением, вымещая на своих противниках всю свою злость и обиду.

Дралась не ради денег, не ради славы, а ради того, чтобы почувствовать себя живой. В бою она забывала о своей боли, о своем прошлом, о своем будущем. Чувствовала лишь адреналин, бегущий по ее венам, звон мечей, крики раненых, запах крови. В бою она была сильной и уверенной в себе, способной дать отпор любому врагу.

Она умела драться. Ее учили лучшие мастера Дорна, учили обращаться с мечом, с копьем, с кинжалом. Девушка была быстрой, ловкой и сильной. она знала слабые места своих противников, умела использовать их ошибки. Она была смертоносной машиной, созданной для войны.

Побеждала почти всегда. Ее боялись и уважали в тавернах и на улицах. Ее называли "Дикой Кассандрой", "Дорнийской Фурией", "Королевой Боя". Но эти прозвища не приносили ей радости. Она не хотела быть знаменитой, она хотела быть свободной.

Иногда она нанималась охранником к купцам, перевозившим товары через опасные земли. Ее навыки с мечом еще кое-что стоили. Купцы знали, что она — надежная защита, что она не бросит их в беде. Они платили ей хорошие деньги, позволяя ей хоть немного свести концы с концами.

Кассандра даже охраняла караваны от разбойников, от диких зверей, от враждебных племен. Она рисковала своей жизнью ради чужих денег, ради того, чтобы выжить. Но она не жаловалась. Она знала, что это — ее судьба, что она должна платить за свои ошибки.

Ее ценили как охранника, но не любили как человека. Она была угрюмой и неразговорчивой, не любила шутки и развлечения. Она всегда держалась особняком, словно боясь сблизиться с кем-либо. Купцы уважали ее за ее профессионализм, но сторонились ее из-за ее мрачного характера.

Но чаще всего она просто существовала, как тень, без цели, без будущего. Она скиталась по городам и весям, меняя имена и обличья, стараясь не привлекать к себе внимания. Она жила в грязных притонах, питалась объедками, носила лохмотья. Она была призраком прошлого, обреченным на вечные скитания.

Она потеряла все: свою семью, своих друзей, свою любовь, свою родину. Она осталась одна, наедине со своей болью и своими воспоминаниями. Она не знала, зачем живет, что ее ждет впереди. Она просто существовала, изо дня в день, из года в год, в ожидании смерти.

Кассандра даже пыталась покончить с собой несколько раз, но каждый раз что-то ее останавливало. То ли страх перед неизвестностью, то ли надежда на то, что все еще может измениться. Она не знала, лишь просто жила, влача жалкое существование, мечтая о забвении.

Но даже в этой тьме, в этом беспросветном мраке, в ее сердце еще тлел маленький огонек надежды. Надежды на то, что она сможет когда-нибудь отомстить Оберину за все зло, что он ей причинил. Надежды на то, что она сможет снова увидеть свободную Дорну. Надежды на то, что она сможет найти свое место в этом мире.

И этот огонек, маленький и хрупкий, давал ей силы жить дальше, бороться за свое выживание. Он был ее единственной опорой, ее единственной целью, ее единственной надеждой. И она держалась за него, как утопающий за соломинку, зная, что если он погаснет, то она погибнет окончательно.

Так бы и сгинула, если бы не нашедшие ее воины. Они стали её спасением.

Кассандра стояла на пороге старой пентосской таверны, когда в дверях появились они — дорнийцы. Не придворные в шелках, не наемники в позолоченных доспехах, а простые воины в потертых плащах, с мечами на бедрах и шрамами на лицах. Она узнала их сразу: это были те, кто когда-то сражался под её знаменами, кто бежал вместе с ней после последнего кровавого провала, кто годами ждал в изгнании.

— Ваша светлость... — прошептал седобородый воин по имени Аррик, опускаясь на одно колено прямо в грязи переулка.

Остальные последовали его примеру.

Кассандра не плакала. Она уже давно забыла, как это делать. Но что-то горячее и острое сжало ей горло.

— Встаньте, — сказала она хрипло. — Я больше не ваша принцесса.

— Для нас вы всегда ею будете, — ответила женщина в шрамах, Дейна, когда-то служившая в личной гвардии её отца.

Их было немного — всего дюжина. Но в их глазах горела преданность, которой она не видела долгие годы. Они протянули ей руки не как подданные — как друзья.

И в этот момент Кассандра вдохнула снова.

С их помощью она сбросила кожу затравленной беглянки.

Они нашли ей чистую одежду — простую, но крепкую, дорнийский кинжал с рукоятью из черного дерева, коня, который не спотыкался на каждом шагу. Они напомнили ей, кто она.

Но теперь она расцвела иными красками

Прежняя Кассандра — та, что когда-то правила балами и носила шелка, — умерла в ту ночь, когда Оберин убил её сына. Новая Кассандра была жестче. Холоднее. Мудрее. Она больше не бросалась в бой с криком ярости — теперь она выжидала.

— Мы возвращаемся, — сказала она однажды вечером, глядя на карту Вестероса, разложенную на грубом столе в их укрытии.

— В Дорн? — уточнил Аррик.

— В Дорн, — подтвердила она.

Для этого ей нужна была помощь.

Не армия — пока что. Не золото — его можно было добыть. Ей нужны были глаза и уши.

И она знала, где их искать.

Таверна «Красный Кабан» в нижнем городе Пента была местом, куда порядочные люди не заглядывали. Здесь торговали краденым, здесь решали дела кинжалом, здесь пили самое дешевое вино, какое только можно было найти в Вольных Городах.

И здесь уже двадцать лет сидел за одним и тем же столом мясник.

Не в прямом смысле, конечно.

Вейн, он же «Мясник», был торговцем, контрабандистом и, если верить слухам, лучшим информатором в Эссосе. Когда-то он поставлял провизию для её отца. А потом — для её восстаний.

Когда Кассандра вошла в таверну, старый мужчина с лицом, изрезанным морщинами, и седыми усами поднял на неё взгляд — и узнал мгновенно.

— Ну и ну, — хрипло рассмеялся он. — Дорнийская Жемчужина. А я уж думал, тебя драконы сожрали.

— Не повезло им, — сухо ответила Кассандра, опускаясь на скамью напротив него. — я слишком костлявая.

— Чего надо? — спросил Мясник, отодвигая кубок с вином.

— Корабль. Проводника. И информация.

— Обо всём по порядку, — он усмехнулся. — Но сначала скажи: на этот раз ты точно готова?

Кассандра медленно улыбнулась.

— Я готова уничтожить его.

Мясник задумался на секунду, затем кивнул.

— Тогда добро пожаловать домой, принцесса.

Она остановилась у него на пару дней.

Его дом — вернее, склад за таверной — был грязным, но безопасным. Здесь она спала первым по-настоящему крепким сном за годы.

Мясник оказался полезен. Он знал, какие корабли идут в Дорн, какие капитаны не задают вопросов, какие порты лучше избегать. Он знал новости.

— Твой брат всё ещё сидит на троне, — сказал он однажды вечером, разливая вино. — Но народ ропщет. Налоги растут, люди голодают. Он стал жестоким.

— Он всегда был жестоким, — холодно ответила Кассандра.

— А ещё... — Мясник замялся, через мгновение к столу подошла худенькая фигурка, и в руки Кассандры опустился потертый холщовый мешок. Она развязала его пальцами, еще не понимая, что внутри, но когда кожа ладоней коснулась холодной рукояти, сердце ее сжалось. Она узнала этот кинжал даже не глядя — резная кость, сталь с едва заметным узором, легкая, как перо, и смертоносная, как змеиный укус. Последний раз она видела его на поясе отца.

— Тебе нужно отдохнуть, — сказал Вейн, подталкивая к ней бокал.

Но Кассандра уже не слышала его. Ее внимание приковала девушка, подавшая мешок. Маленькая, почти прозрачная в своем потрепанном платьице, с опущенными глазами и руками, сложенными перед собой, как у приличной служанки. Но что-то в ней заставило Кассандру схватить ее за запястье. Кожа под пальцами оказалась холодной, а кости — хрупкими, словно у птицы.

— Это... — Кассандра медленно подняла глаза на Вейна. В голове уже зрело отвращение, готовая прорваться ярость. — Неужели ты продаешь детей для сексуальных утех?

Девушка вздрогнула, но не вырвалась. Она даже не подняла взгляд.

— Не ее, — коротко ответил Вейн. — Она лишь служанка.

Он потянулся и одним резким движением сорвал с головы девушки грязную шапку. Из-под нее хлынули волосы — белые, как молоко, как лунный свет на песке, как...

Кассандра перехватила дыхание.

— Бастардов Таргариенов продают дорого, — равнодушно пояснил Вейн, будто речь шла о сорте вина, а не о живом человеке.

Девушка наконец подняла глаза. Голубые. Яркие, как море в ясный день. Кассандра присела на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с девочкой. Пыльный полумрак переулка окутывал их, а из ближайшей таверны доносились пьяные крики. Она осторожно взяла худенькие плечи девочки в руки, чувствуя, как те дрожат под грубой тканью платья.

— Как тебя зовут, дитя? Сколько тебе лет? — спросила она мягче, чем предполагала сама.

Девочка подняла глаза — огромные, синие, как летнее небо над Водными Садами. Ее губы дрогнули, прежде чем она прошептала:

— Меня зовут Рей, госпожа. Мне... мне тринадцать зим.

Кассандра почувствовала, как что-то сжимается у нее в груди. Всего лишь тринадцать...

— Ты не должна называть меня госпожой, — сказала она, развязывая свой плащ и накидывая его на дрожащие плечи девочки. Ткань была слишком велика и почти полностью скрыла хрупкую фигурку. — Меня зовут Кассандра.

Рей широко раскрыла глаза.

— Как... как принцессу? — в ее голосе зазвучал робкий интерес, первый проблеск чего-то живого за все их недолгое знакомство.

Кассандра улыбнулась, но в этой улыбке не было радости.

— Да, как ту принцессу. Но сейчас я просто Кассандра. А ты... — она осторожно провела пальцем по спутанным белым прядям, — ты больше не рабыня. Никто не будет продавать тебя снова.

Рей внезапно схватила ее руку и прижала к своей щеке. Кассандра почувствовала мокрые следы слез.

— Почему? — снова спросила девочка, и в этом одном слове звучала вся боль ее короткой, но уже такой жестокой жизни.

Кассандра обняла ее, закрывая своим телом от холодного ветра, несущего с собой запах моря и чужих земель.

— Потому что когда-то кто-то не смог спасти меня, — прошептала она в белые волосы. — Но сегодня я могу спасти тебя.

•••

Пятнадцать лет. Пятнадцать долгих лет прошло с тех пор, как Кассандра в последний раз видела эти белоснежные волосы и голубые, как летнее небо, глаза. Воспоминания о Рей давно потускнели, превратившись в смутные образы где-то на краю памяти. Сначала она еще надеялась, искала, расспрашивала торговцев и моряков — но годы шли, а следы девушки терялись в бескрайних просторах Вестероса и Эссоса. В конце концов Кассандра смирилась. Возможно, Рей погибла где-то в чужих землях, проданная в рабство или павшая от болезни. А может, нашла свою судьбу, о которой так мечтала в их долгие разговоры у костра.  В любом случае, Кассандра жалела, что взяла её с собой на очередной поход против Оберина. Она винила себя в смерти лучшей подруги, ту, что любила как родную дочь или же... как единственного человека, которому доверяла.

Но теперь у Кассандры была другая жизнь. 

Она больше не была той сломленной беглянкой, дрожащей от каждого шороха. Годы скитаний закалили ее, превратили в женщину с твердым взглядом и руками, знающими цену меча. Ее тонкие пальцы, когда-то привыкшие лишь к шелкам и бокалам с вином, теперь уверенно держали оружие. Она научилась драться, научилась выживать. 

А потом появился он. 

— Ты смотришь на меня так, будто я последний кувшин воды в пустыне, — усмехнулся Мерлин, поправляя широкий пояс с закрепленными на нем клинками. 

— Может, так и есть, — ответила Кассандра, проводя пальцами по его загорелой щеке. 

Он был дорнийцем, как и она, но в отличие от знатных Мартеллов, Мерлин вырос в песках, среди скорпионов и змей. Его знала только жажда выжить, добыть воду, найти тень и уберечься от врагов. За это его и прозвали Скорпионом — за ядовитый язык, которым он мог унизить и вывести из себя любого, быстрые руки, способные выхватить кинжал быстрее, чем моргнешь, и умение находить слабые места врага, словно он видел их душу насквозь. Лицо его обветрилось, кожа стала грубой, как кора пустынного дерева, а глаза, узкие и темные, всегда казались настороженными, сканирующими пространство в поисках опасности.

Они встретились в Вольном Городе, на задворках лавки торговца специями, где Мерлин, сидя на низком табурете, предлагал свои зелья и порошки. Кассандра, одетая в простую дорожную одежду, но с горделивой осанкой и ледяным взглядом, пришла к нему не за лекарством. Она искала союзников, тех, кто ненавидит Оберина так же сильно, как и она.

Сначала было недоверие. Мерлин, привыкший к обману и предательству, не верил никому. Он смотрел на Кассандру с подозрением, словно на ядовитую змею, готовую в любой момент ужалить. Кассандра, закаленная жизнью и преданная своими товарищами, не ожидала ничего хорошего от этого скользкого торговца. Она задавала ему вопросы резко и прямо, не скрывая своего презрения к его ремеслу.

—Я ищу тех, кто ненавидит Оберина– сказала она прямо, глядя ему в глаза. — Есть ли такие среди торговцев отравой?

Мерлин усмехнулся. —Ненависть – сильное слово, госпожа. В моем ремесле предпочитают использовать более тонкие инструменты.

— То есть, ты не ненавидишь Оберина?

— Я ненавижу всех, кто у власти, – ответил Мерлин, его глаза сузились. — Но ненависть – плохой советчик. Она затуманивает разум. Я предпочитаю использовать ее как топливо.

Осторожное уважение начало зарождаться после того, как Кассандра продемонстрировала свою силу и решимость. Она не просто говорила о ненависти к Оберину, она действовала. Мерлин узнал о ее прошлом, о ее борьбе за свободу Дорна, о ее преданности своим идеалам. Он увидел в ней не просто сломленную женщину, а сильного лидера, способного изменить ход истории.

Он решил испытать ее, предложив ей редкий и дорогой яд, способный убить человека без следа.

— Если ты действительно настроена серьезно, – сказал он, – то тебе это пригодится.

Кассандра взяла флакон с ядом, не дрогнув ни единым мускулом. — Я воспользуюсь им, – ответила она. — Но только в том случае, если это будет необходимо.

Мерлин был впечатлен. Он увидел, что она не жаждет крови ради крови, а лишь готова использовать любые средства для достижения своей цели. Он понял, что Кассандра – не просто убийца, а воин, сражающийся за справедливость.

Они начали работать вместе. Мерлин предоставлял Кассандре информацию, добывал оружие, помогал планировать операции. Он был ее глазами и ушами в городе, ее связью с подпольным миром. Кассандра, в свою очередь, защищала его, учила драться, давала ему цель и смысл в жизни.

Их отношения оставались деловыми и холодными, но между ними возникла некая странная связь, основанная на взаимном уважении и доверии. Мерлин видел в Кассандре не просто союзника, а человека, способного понять его боль и одиночество. Кассандра, в свою очередь, чувствовала в Мерлине силу и надежность, которых ей так не хватало после предательства.

Их совместные операции становились все более дерзкими и успешными. Они сеяли страх и панику среди сторонников Оберина, нанося им один удар за другим.

Слухи о таинственной женщине-воине и ее хитром помощнике распространялись по всему городу.

Однажды, после особенно удачной вылазки, Кассандра и Мерлин оказались на крыше заброшенного дома, наблюдая за тем, как город засыпает. Луна освещала их лица, открывая их истинные чувства.

— Спасибо, Мерлин, – сказала Кассандра тихо. — Без тебя я бы не справилась.

Мерлин посмотрел на нее. В его глазах было что-то такое, чего она раньше не видела – нежность, уважение, даже... любовь?

— Мы делаем это вместе, – ответил он. — И мы еще не закончили.

В ту ночь они не коснулись друг друга. Но между ними возникла невидимая связь, прочная и неразрывная. Они были союзниками, друзьями, товарищами по оружию. И, возможно, что-то большее.

Судьба, словно искусный ткач, сплетала их жизни в единое целое, готовя их к новым испытаниям и новым победам. Что ждало их впереди, никто не знал. Но одно было ясно – они были вместе, и вместе они были сильнее.

Однако простой близости характеров, взаимного уважения и общих целей им было мало. Холодная, деловая связь постепенно обрастала теплом человеческого общения, трещинами в ледяной броне, через которые пробивались нежные ростки чувств. Они были двумя одинокими душами, нашедшими друг друга в чужом и враждебном мире, и закономерно, что их тянуло друг к другу.

Вскоре после той ночи на крыше, они начали сначала ночевать вместе. Не в постели, в привычном понимании этого слова, а просто в одной комнате, на разных циновках, у одного костра. Это было больше, чем просто экономия места или совместная охрана. Это было стремление к близости, к ощущению чьего-то присутствия рядом, в этом мире полном опасностей и предательств.

Сначала молчание, нарушаемое лишь потрескиванием огня. Потом – тихие разговоры перед сном, о прошлом, о настоящем, о планах на будущее. Кассандра, привыкшая скрывать свои чувства, постепенно открывалась перед Мерлином, рассказывая ему о своей семье, о своих мечтах, о своих страхах. Мерлин, всегда замкнутый и неразговорчивый, отвечал ей тем же, делясь с ней своими мыслями и переживаниями.

Они начали замечать мелочи, которые раньше не видели. Кассандра – как Мерлин морщится во сне, как бережно он относится к своим зельям, как быстро и ловко он двигается. Мерлин – как Кассандра хмурится, когда думает, как мягко она улыбается, как храбро она сражается.

Постепенно циновки сблизились. Случайное касание руки, неловкий взгляд, робкая улыбка – искры, предвещающие пожар. Они боролись со своими чувствами, опасаясь, что любовь может ослабить их, сделать уязвимыми. Но влечение было сильнее разума.

Затем они начали жить вместе, в маленькой, заброшенной лачуге на окраине деревни, где и находился их лагерь, восставших против Оберина. Это был их маленький уголок, их убежище от жестокого мира. Они делили пищу, заботились друг о друге, поддерживали друг друга в трудные моменты.

В лачуге не было роскоши, лишь самое необходимое: циновки для сна, стол и стулья, котел для приготовления пищи. Но для них это место было раем, потому что они были вместе.

Они начали замечать, что их руки ищут друг друга, что их взгляды встречаются чаще, чем обычно. Они начали чувствовать притяжение, которое невозможно было игнорировать.

Однажды вечером, после особенно опасной операции, они вернулись в лачугу, уставшие и израненные. Кассандра обрабатывала рану на руке Мерлина, когда их взгляды встретились. В этот момент все слова стали лишними.

Они поцеловались. Сначала робко и неуверенно, а затем страстно и отчаянно. В этом поцелуе было все: и благодарность, и уважение, и любовь. Они поняли, что не могут больше скрывать свои чувства.

И тогда-то они и влюбились друг в друга по-настоящему, без остатка, без оглядки. Любовь их была горячей, как дорнийское солнце, и крепкой, как скалы Красных гор. Она давала им силы бороться, надежду на будущее и веру в то, что даже в этом жестоком мире можно найти счастье.

Они стали не только союзниками и друзьями, но и любовниками. Их любовь была их тайной, их сокровищем, их самым ценным приобретением. Они знали, что их жизнь полна опасностей, и что в любой момент их счастье может быть разрушено. Но они решили не думать об этом, а просто наслаждаться каждым мгновением, проведенным вместе.

Они спали в одной постели, прижавшись друг к другу, словно боясь потерять друг друга. Они целовались при лунном свете, мечтая о будущем, в котором не будет войны и ненависти. Они делились своими мечтами и страхами, зная, что могут довериться друг другу полностью.

Их любовь была их силой, их защитой, их надеждой. Она давала им смысл жизни, заставляла их бороться, не смотря ни на что. Они были вместе, и это было все, что имело значение.

— Ты все еще думаешь о ней? — спросил он однажды ночью, когда они лежали на плоской крыше их дома, глядя на звезды. 

Кассандра не ответила сразу. 

— Иногда, — наконец призналась она. — Но это уже не боль. Просто... воспоминание. 

Мерлин обнял ее за плечи, и она прижалась к его груди, слушая ровный стук сердца. 

Рей была частью прошлого. А у нее теперь было настоящее. 

И будущее. 

Трое детей. 

Эллия — старшая, с карими глазами отца и упрямым характером матери. Она уже в восемь лет могла пересказать все дорнийские легенды и знала, как обращаться с кинжалом. 

Рей — средняя, названная в честь той самой девочки с белыми волосами. У нее были  прямые локоны и смех, звонкий, как колокольчики. Она обожала слушать истории о драконах и мечтала однажды увидеть Королевскую Гавань. 

И Каир. 

Маленький Каир, названный в честь сына, которого она потеряла. Он был всего лишь младенцем, но уже сейчас, когда он лежал у нее на руках, Кассандра клялась, что никогда не отпустит его. Никто не отнимет у нее этого ребенка.

Она помнила их лица. Каждое. Отца — с его усталыми, но добрыми глазами, в последний раз смотревшими на нее с любовью перед тем, как навеки закрыться. Мужа — Лоренса, чья кровь окрасила песок в ржавый цвет. Маленького Каира, такого беззащитного в своей колыбели, с синевой на губах от яда. Эти образы жгли ее изнутри все эти годы, не давая забыть, не позволяя простить.

И вот теперь, спустя столько лет, она шла по дорнийской земле, чувствуя под ногами горячий песок, знакомый до боли. Дети остались в безопасном месте — Эллия, Рей и маленький Каир под охраной верных людей. Они плакали, провожая родителей, но Кассандра знала — это необходимо. Она не могла рисковать ими, не могла допустить, чтобы история повторилась.

— Ты уверена, что хочешь этого? — спросил Мерлин, когда они остановились на привал в тени скал. Его пальцы сжимали ее руку, твердые и надежные.

— Я должна, — ответила Кассандра, глядя вдаль, где в вечерней дымке угадывались очертания Солнечного Копья. — Не для себя. Для них. Для всех, кого он убил.

Мерлин молча кивнул. Он понимал. За годы вместе он научился читать ее молчание, уважал ее боль. Именно поэтому сейчас он был здесь — не как наемник, не как союзник, а как человек, готовый разделить с ней последний бой.

Их войско было небольшим — всего три сотни воинов, но каких! Это были те, кто сохранил верность истинной наследнице Дорна, кто годами ждал этого момента. Старые солдаты ее отца, изгнанные Оберином лорды, простые жители, уставшие от жестокости узурпатора. Они шли не за золотом, не за славой — за правдой.

Ночь перед штурмом выдалась беспокойной. Кассандра не спала, сидя у костра и точа клинок — тот самый, отцовский, что когда-то вернул ей Вейн. Сталь блестела в огненном свете, будто жаждала мести не меньше своей хозяйки.

— Ночью, — прошептала она, глядя на отражение пламени в полированном металле. — Ночью все закончится.

Полночь встретила их прохладным ветерком с моря. Они двинулись к королевским садам — месту, где когда-то маленькая Кассандра играла среди лимонных деревьев, где ее отец учил ее мудрости правления. Теперь же здесь была ловушка, тщательно подготовленная их союзниками внутри дворца.

Стражники у ворот даже не успели поднять тревогу — их устранили быстро и тихо. Кассандра шла впереди, чувствуя, как сердце бьется в такт шагам. Каждый вздох, каждый звук казался оглушительно громким. Она помнила эти дорожки, помнила запах цветущих жасминов — но теперь все это было чужим, словно увиденным во сне.

Они ворвались в один из служебных залов, где десятки перепуганных слуг застыли, прижавшись к стенам. Пыль солнечного света пробивалась сквозь узкие окна, освещая лица людей, готовых в любой момент броситься прочь. Кассандра резким движением сбросила дорожный плащ, и под ним открылись доспехи с пурпурным солнцем Мартеллов — те самые, что когда-то носили ее отец.

Первой упала на колени старая экономка — женщина с седыми волосами и морщинистым лицом, чьи руки дрожали, прикрывая рот.

— Клянусь Матерью... — прошептала она. — Это... это правда вы, ваша светлость?

Шепот пронесся по залу. Женщины — кухарки, горничные, прачки — одна за другой опускались на колени, некоторые плакали, другие крестились. Мужчины же стояли в нерешительности, озираясь на вооруженных воинов Кассандры.

Самая старая служанка, сгорбленная годами, поползла к ней по полу, целуя край ее одежды.

— Бегите, принцесса, — хрипела она, слезы оставляли мокрые дорожки на морщинистых щеках. — Оберин... он... он прикажет убить вас снова...

Кассандра мягко, но твердо подняла женщину. В ее глазах горела не ярость, а решимость.

— Я не убегу. Не в этот раз. — Она повернулась ко всем собравшимся. — Где покои принца?

В зале повисла тишина. Затем одна из молодых служанок, не старше Эллии, робко выступила вперед.

— В... в Западном крыле, ваша светлость. Но... там стража...

Кассандра опустила меч, и сталь мягко звякнула о каменный пол.

— Я пришла не с войной, — сказала она так громко, чтобы слышали все. — Я пришла, чтобы открыть правду самому королю. Чтобы все в Дорне узнали — женщина может править так же мудро, как и мужчина. Или... — ее голос стал жестче, — или вы все еще верите, что только мужская рука достойна держать скипетр?

Служанки переглянулись. Затем старая экономка неожиданно выпрямилась во весь свой небольшой рост.

— Я проведу вас, ваша светлость. Тайными ходами. — Ее голос больше не дрожал. — Эти стены помнят вашу мать. Помнят и вас.

Одна за другой женщины поднимались, образуя живой коридор. Некоторые доставали из складок одежды ножи, другие просто сжимали кулаки. Мужчины-слуги, видя это, растерянно отступали к стенам.

Мерлин усмехнулся:

— Кажется, твое войско только что удвоилось.

Кассандра не ответила. Она шла вперед, следуя за старой экономкой, и с каждым шагом чувствовала, как что-то давно забытое возвращается — не ярость, не жажда мести, а нечто большее. Право. Достоинство.

И любовь — к этой земле, к этим людям, к Дорну, который все еще помнил свою истинную принцессу.

Служанки разошлись по дворцу, словно подземные ручьи после дождя. Одни шептались с поварами на кухне, другие передавали весть стражникам, чьи семьи помнили старую принцессу. Словно паутина, новость расползалась по коридорам Солнечного Копья: "Она вернулась. Истинная наследница жива".

Старая экономка и две молодые горничные провели Кассандру и Мерлина по узкой потайной лестнице, скрытой за гобеленом с изображением заката над Красными горами. Камни здесь были теплыми на ощупь, пропитанные солнцем долгих лет.

— Здесь, ваша светлость, — прошептала одна из девушек, указывая на неприметную дверцу. — Покои принца.

Кассандра глубоко вдохнула, почувствовав, как Мерлин кладет руку на ее плечо — твердое, надежное прикосновение. Она толкнула дверь.

Комната была залита золотистым светом сквозь полупрозрачные шторы. И тихая. Слишком тихая.

У камина, в резном кресле, сидела Миранда — жена Оберина. В ее изящных пальцах покачивался бокал с рубиновым дорнийским вином. На коленях лежала книга.

— Я знала, что ты придешь, — сказала она тихо, не поднимая глаз.

Кассандра замерла. Ее взгляд сразу же упал на колыбель у стены — там, завернутый в шелковое покрывало с вышитыми скорпионами, спал младенец. Сын Оберина. Наследник.

Миранда всегда была добра к Кассандре. В детстве она защищала ее от насмешек двора, в юности давала советы о любви. Теперь же в ее глазах читались лишь страх и смирение.

— Где он? — спросила Кассандра, не отрывая взгляда от ребенка.

— Уехал. На охоту. — Миранда сделала глоток вина, ее рука дрожала. — Но ты и сама это знаешь, не так ли? Иначе не рискнула бы войти сюда.

Мерлин нахмурился, его пальцы сомкнулись на рукояти меча.

— Это ловушка?

Миранда горько усмехнулась:

— Если бы это была ловушка, вы бы уже были мертвы. — Она наконец подняла глаза на Кассандру. — Я не сопротивляюсь. Делай, что должна.

Кассандра медленно подошла к колыбели. Малыш мирно посапывал, его крошечные пальчики сжимались во сне. Так похоже на ее Каира...

— Ты думаешь, я пришла убить ребенка? — прошептала она, чувствуя, как в горле встает ком.

— Тогда зачем?! — голос ее помутнел. — Чтобы отнять у меня его, как он отнял у тебя?

Кассандра протянула руку, но не к ребенку — к Миранде.

— Я пришла, чтобы положить конец кругу смерти. — Ее пальцы сомкнулись на холодных пальцах девушки. — Чтобы наши дети не платили за грехи отцов.

Снаружи вдруг раздались крики, топот ног. Мерлин резко развернулся к двери, но Кассандра покачала головой:

— Не бойся. Это не стража.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвались люди — повара, служанки, садовники, даже несколько солдат. Все те, кому служанки успели рассказать о возвращении принцессы.

— Кассандра, послушай, ты не сможешь одержать победу одна. Тебе нужно войско посильнее этого, люди посильнее твоих и... тебе нужно заручиться поддержкой хотя бы нескольких домов. — сказала Миранда, подходя ближе, но Кассандра отпрянула.

Кассандра стояла у высокого окна, сжимая в руках холодный камень подоконника. Луна окрашивала башни Солнечного Копья в светлые тона, будто предвещая грядущие события. За ее спиной Миранда сделала еще шаг вперед, но Кассандра резко отстранилась, чувствуя, как старые раны в душе снова начинают кровоточить.

— Какая разница? — ее голос звучал хрипло, с горькой усмешкой. — В Красном замке сидит король, который принял моего брата-убийцу с распростертыми объятиями. Ни одного меча, ни одного воина он не прислал мне на помощь. Твой драгоценный Железный трон — всего лишь кусок металла, охраняемый такими же идиотами, как твой муж.

Миранда вздохнула, скрестив руки на груди. Ее шелковое платье шелестело при каждом движении, а в глазах читалась усталость — не физическая, а та, что накапливается годами бесполезных попыток достучаться.

— Все иначе, чем ты думаешь, Кэс, — она произнесла это прозвище, которое никто не использовал с тех пор, как Кассандра была юной девчонкой, бегающей босиком по садам Водного замка. — Ты не видишь всей картины. За Узким морем собирается буря, пострашнее той, что бушует в твоем сердце.

Кассандра резко обернулась, ее плащ взметнулся, как крылья разгневанной птицы.

— О чем ты вообще говоришь? — прошипела она. — Какая буря? Какое море? Мне нужно вернуть то, что по праву принадлежит мне, здесь и сейчас!

Миранда подошла к столу, где стоял кувшин с гранатовым вином, и медленно налила в два бокала. Вино было темным, как старая кровь.

— В Королевской Гавани уже пахнет гражданской войной, — сказала она, протягивая один бокал Кассандре. Та не приняла его. — Ланнистеры, Тиреллы, Баратеоны — все тянут одеяло на себя. А теперь еще и Таргариены с их драконами. Ты действительно думаешь, что кто-то пошевелит пальцем ради Дорна, когда сам трон зашатался?

За окном кричали чайки, их голоса звучали пронзительно и тревожно. Кассандра сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Она ненавидела это — ненавидела, когда Миранда говорила тем спокойным, рассудительным тоном, будто они обсуждали не судьбы королевств, а меню на вечерний пир.

— Так что же, по-твоему, мне делать? — Кассандра заставила себя выговорить слова медленно, чтобы не выкрикивать их. — Ждать? Прятаться? Снова бежать?

Миранда сделала глоток вина, потом поставила бокал с тихим звоном.

— Я предлагаю тебе быть умнее. Если ты хочешь победить Оберина, тебе нужны союзники. Настоящие. Не толпа служанок и поваров, а дома с армиями. Веларионы, Стронги, даже эти горные псы из Черных холмов. А для этого...

— Для этого мне нужно перестать быть изгоем, — Кассандра закончила за нее, внезапно понимая, к чему клонит девушка. — Мне нужно показать, что я не просто мстительница. Что я — правительница.

В комнате повисло молчание. Где-то внизу, во дворе, заржала лошадь, послышались голоса. Миранда смотрела на Кассандру с тем странным выражением, которое всегда появлялось у нее, когда она знала, что права, но не хотела торжествовать.

— Ты всегда была умнее Оберина, — наконец сказала она. — Просто забыла об этом, когда горе ослепило тебя.

Кассандра отвернулась к окну. Солнце почти появилось над горизонтом, оставляя после себя лишь багровый след. Она думала о своих детях — о маленьком Каире, о девочках, чьи имена были даны в память о тех, кого она любила и потеряла. Думала о том, какое будущее ждет их, если она проиграет.

— Хорошо, — наконец сказала она, поворачиваясь к Миранде. — Я выслушаю твои советы. Но знай — если это окажется ловушкой...

Миранда покачала головой, и впервые за весь разговор на ее губах появилось что-то похожее на улыбку.

— Тогда я сама помогу тебе заточить клинок для моего мужа.

•••

Солнце встало над Дорном иначе, чем обычно — слишком рано, слишком резко, словно спеша осветить то, что должно было оставаться скрытым. Оберин вернулся с охоты с запахом крови на руках и усталостью в костях, но уже у ворот его охватило странное предчувствие. Конь под ним нервно переступал копытами, чуя напряжение в воздухе.

— Что-то не так, — пробормотал он, и одним резким жестом приказал своей свите остановиться.

Они спешились, мечи уже были наготове. Ворота стояли открытыми, что само по себе было странно — обычно стража выходила встречать принца. Но сейчас ни души.

Первое, что они нашли — это двое стражников, лежащих без сознания у внутренних ворот. Ни крови, ни следов борьбы — просто свалились, как подкошенные.

— Что, черт возьми, тут происходит? — прошипел Оберин, озираясь по сторонам.

Тишина.

Не та мирная тишина утра, а гнетущая, мертвая. Ни голосов служанок, ни смеха детей во дворе, даже птицы молчали.

Он двинулся вперед, сердце стучало все громче. Каждый шаг отдавался в висках, каждая тень казалась угрозой. Двор был пуст. Фонтаны били, но никто не любовался ими.

И тогда он понял.

Его ноги сами понесли его вперед, сначала быстрым шагом, потом бегом. Ботфорты гулко стучали по каменным плитам, эхо разносилось по пустым коридорам. Он не звал никого, не кричал — просто бежал, сжимая в руке копье, которое вдруг показалось ему бесполезным.

Дверь в их покои была приоткрыта.

Он ворвался внутрь — и застыл.

— Нет... — его голос сорвался, превратившись в хрип.

Он бросился к ней, забыв обо всем — о копье, которое со звоном упало на пол, о возможной засаде, о собственном достоинстве. Колени ударились о камень, руки дрожали, когда он приподнял ее.

— Миранда!

На полу, подобно сломанной лилии, лежала Миранда. Ее темные волосы растрепались по плитам, а бледные пальцы все еще сжимали опрокинутый кубок. Но Оберин уже смотрел мимо жены. Он застыл на месте, его пальцы впились в дверной косяк так, что побелели суставы. Пустая колыбель. Пустая. Как тогда, пятнадцать лет назад, когда он сам стоял над такой же колыбелью и смотрел на бездыханное тельце маленького Каира. Кровь ударила в виски, в ушах зазвенело.

— Стража! — его голос сорвался в крик, хриплый, звериный. — Где мой сын?! Где, черт возьми, мой сын?!

Он рванулся к двери, толкая слуг, которые растерянно столпились вокруг без сознания Миранды.

— Позаботьтесь о ней! — бросил он через плечо, уже выбегая в коридор.

Его шаги гулко разносились по пустым залам, эхо возвращалось от каменных стен, как насмешка. Он шел нарочито громко, сжимая рукоять кинжала — пусть слышат. Пусть все слышат, что он идет. Пусть враги дрожат, пусть предатели чувствуют его гнев.

Сад встретил его запахом лимонных деревьев и жасмина — таким знакомым, таким родным, что на мгновение перехватило дыхание. И там, в центре, среди розовых кустов, стояла его мать.

Эллия.

Ее серебряные волосы блестели в утреннем свете, а темные, мудрые глаза смотрели на него с бездонной печалью. Она протянула руки, слабо обняла его, как будто он все еще был тем мальчишкой, который прибегал к ней, поцарапав колени.

— Ты опоздал, сын.

Он отстранился, схватив ее за плечи.

— Где он?

— Твоего сына больше нет.

Эти слова ударили, как удар копья в грудь. Оберин зашатался, его пальцы разжались, отпустив мать.

— Нет... — это даже не было отрицанием. Просто звук, вырвавшийся из самой глубины.

— Кассандра вернулась. — Голос матери звучал тихо, но четко, как колокол. — И это будет символом ее возвращения. Кровь за кровь. Сын за сына.

Оберин закрыл глаза. Внутри все горело. Где-то вдали кричали чайки, будто смеясь над ним.

— Она... — он сглотнул ком в горле. — Она убила его?

Элия покачала головой.

— Она забрала его. Как ты забрал у нее Каира.

Ветер поднял лепестки роз, закружил их в странном танце вокруг них. Оберин смотрел, как они падают к его ногам — алые, как кровь.

— Я найду ее. — Его голос был тихим, но в нем звучала сталь. — Я разорву весь Дорн на части, но найду их обоих.

Женщина вздохнула.

— Оберин, — голос матери прозвучал за спиной, заставив его обернуться. — Король мертв.

Оберин застыл. Казалось, время остановилось. Он медленно поднес дрожащие руки к лицу, смахивая капли пота.

— Что... что ты несешь? — его голос звучал хрипло, будто прошел через тернии.

Эллия сделала шаг вперед, ее глаза не отрывались от сына.

— Визерис отошел в иной мир три дня назад. Теперь драконы снова в игре. — Она протянула свиток. — И тебе нужно выбрать сторону.

Оберин резко выхватил пергамент, его глаза бешено пробежали по строчкам. С каждой секундой его лицо становилось все мрачнее.

— Эйгон... — прошептал он, поднимая взгляд. — Он уже движется сюда?

Элия кивнула.

— С Солнечным пламенем. Эймонд уже собрал своих сторонников. Его Вхагар... — начала она.

— Самая большая тварь в небесах, — закончил за нее Оберин, сжимая свиток в кулаке. — Так мне выбирать между безумием и жестокостью?

— Выбирай что пожелаешь, сын, но будущее Дорна зависит от тебя, — сказала Эллия, её голос звучал как шелест древних свитков. Она медленно повернулась к саду, где первые лучи солнца начинали золотить и украшать утренние цветы.

Оберин стоял неподвижно, его пальцы нервно постукивали по рукояти кинжала. В голове проносились образы — Эйгон с его холодной улыбкой, Рей с её ухмылкой, Деймон с безумным блеском в глазах, Эймонд с его самоуверенным взглядом...

— Эйгон... — наконец произнёс он, пробуя это имя на вкус. — Мы с ним похожи.

Он вспомнил их последнюю встречу на турнире в Королевской Гавани — тот же стальной взгляд, та же ярость, скрытая под малой учтивости.

— Вероятно, поговорить всё же придётся, — продолжил Оберин, и в его голосе впервые за этот день появились нотки решимости.

Элия обернулась, её глаза блестели в утреннем свете.

— Ты уверен в этом выборе?

Оберин усмехнулся:

— Разве у меня есть выбор, мать? Эйгон держит Королевскую Гавань. У его брата самый большой дракон. И... — он сделал паузу, — он не таит обиды за прошлое.

•••

Оберин стоял на балконе Солнечного Копья, его пальцы впились в теплый камень парапета. Внизу, во внутреннем дворе, собрались лорды Дорна - старые, седые, с лицами, выжженными солнцем, и молодые, горящие жаждой крови и славы.

— Дорн встанет на сторону законного короля Эйгона II Таргариена! — его голос громыхнул, как пустынная гроза. — Женщинам на троне не место и вы все должны это понимать!

В толпе поднялся ропот. Один из старейших лордов, Йорвик Дейн, поднял дрожащую руку:

— А что насчет твоего сына, принц? Кассандра...

— Кассандра Мартелл — предательница и похитительница! — Оберин перебил его, и в голосе зазвучала давно забытая ярость. — Она заплатит за свои преступления. Но сейчас речь о будущем Дорна!

Он обвел взглядом собравшихся, его глаза горели, как угли.

— Эймонд Таргариен уже ведет переговоры с нами. Его Вхагар — величайший дракон нашего времени. А что может предложить эта девочка Рей? Безумного Деймона и его червя?

В толпе засмеялись. Оберин почувствовал, как напряжение спадает.

— Мы вышлем послов в Королевскую Гавань. Наши условия будут просты — возвращение моего сына и место в Малом совете. — Он ударил кулаком по парапету. — Дорн не будет пресмыкаться перед женщиной на троне!

Толпа взорвалась криками одобрения. Старые лорды кивали, молодые воины потрясали мечами. Только Элия стояла в стороне, ее лицо было непроницаемо.

Когда совет разошелся, Оберин остался один на балконе. Он смотрел на горизонт, где уже собирались тучи. Где-то там был его сын. Где-то там готовилась к войне Кассандра. И где-то там, над Черноводной, уже кружили драконы, готовые сжечь Семь Королевств.

Он сжал кулаки. Выбор был сделан. Теперь оставалось только ждать — ждать и готовиться к войне.