Глава 9. Флёр застывшего времени
Какие противоречивые чувства: с одной стороны, так живописно кругом, но в то же время и страшно. Ей непривычна такая убийственная умиротворённость. Время вокруг неё словно бы замерло, пространство как будто застряло в какой-то доле секунды. Ариадна лениво раскачивалась в своём плетёном кресле, сложив руки на упругом животике. Подле неё на расстеленном на каменных плитах коврике сидела слепая Альбина, с закрытыми глазами вслушиваясь в шелест прибоя, заключённого в раковине. На том же коврике, положив голову на колени сестре, как собачка, свернулась калачиком спящая Сиэль.
В дверях стояла Валентина. Она мыла полы в прихожей и случайно заглянула за приоткрытую дверь. Безмятежность, как будто не могущая выбраться за пределы крошечной доли секунды. Она, эта безмятежность, увлекала Валентину, словно шептала: «Остановись. Покинь суету,» - и Валентина остановилась, вырвалась из суеты.
- Что встала? – упрекнула её, появившись в коридоре, Эмилия Карловна. – Кто полы мыть будет?
- Сейчас, - отмахнулась Валя.
Для Эмилии Карловны она Варя. Старшая дочь Варвара – безнадёжная, обречённая остаться старой девой. Мать, эта новая её мать, не любила её. Вся любовь её распространялась лишь на младшую дочь и обеих внучек. Больше она не любила никого и ничего.
Мать исчезла в комнатах.
Сиэль раскрыла лиловые глаза и приподняла голову с колен сестры. Заметив на крыльце тётушку, она улыбнулась таинственно. Валя увидела лицо взрослой женщины – и испуганно отшатнулась. Эта девочка втайне от собственной матери, даже от сестры, которой доверяла, как никому, показала Валентине кратчайший путь до того кладбища, где ей был поставлен памятник. Они ходили сквозь пространство, и Сиэль рассказывала о Ноевом Ковчеге.
Она пересказывала библейскую историю по-своему – совсем не так, как в Ветхом Завете...
- Мне не надо видеть тебя, - вдруг послышался голос Альбины, пошатнувший свежий аромат тамарисков, - не надо... Я не хочу видеть. Я имею больше, чем зрение.
- Гораздо больше, - отозвалась Валентина, приникшая к дверному косяку.
Как испугавшись, Альбина вдруг резко отняла раковину от уха и смолкла.
- Я помешала? – взволновалась Валентина.
Сердце в её груди заколотилось чаще. У неё создалось впечатление, будто она бесцеремонно вторглась в хрупкий кокон, прорвав липкую, но непрочную паутину, и потревожила невинный зародыш – уже не гусеницу, но ещё не бабочку. Она беспощадно прорвала тот зыбкий флёр, который отделял эту террасу от большого мира и не давал мгновению покинуть её. Один упоительный миг хотел растянуться в вечности, но она прервала его своей непростительной неосторожностью.
- Нет, - вкрадчиво отозвалась Альбина, немногословная с людьми.
Она предпочитала собратьям величественное море, шептавшее ей на ухо монологи о своих мрачных глубинах, куда почти не проникает солнечный свет. Но какое ей, слепой, дело до света? Долгих тысячи лет назад то же море нашёптывало Гомеру о скитаниях по своим просторам отважных аргонавтах, о хитром взятии Трои. Гомер вслушивался в тихие речи моря, когда другие слышали лишь шелест прибоя.
Величественная стихия не всякому поведает свои тайны. Альбина была одной из немногих. Обострённый слух её способен был уловить голос моря. Те же, кто не слышал его в прибое, сочли бы её безумной. Она знала – потому и оставалась немногословной. С детства замкнутая в себе... Из всех разговоров её пленяли только разговоры моря.
Валентина повернулась спиной, взяла ведро и тряпку – и силуэт её исчез в коридоре. Внимательные лиловые глаза проследили за нею. В их фиолетовой мгле читался тяжёлая усталость, отдававшая металлическим отблеском, как лезвие бритвы. Никому неведомо, как много уже повидали эти печальные глаза на своём веку. Два тёмных пятна на мертвенно-бледном лице маленькой девочки, но уже усталой и со старушечьими чертами остатков былой красоты. «Я никогда не забуду её глаз,» - мысленно повторяла Валентина многократно за день. Перед её глазами стояло бледное личико, как устрашающая, но, тем не менее, зыбкая маска. Этот образ преследовал её с тех самых пор, как она впервые взглянула в глаза Сиэль и увидела холодную бездну космоса, где таяли серебряные звёзды и пропадали яркие вспышки комет. В этой стеклянной темноте, как и в огромном пространстве эфира, вспыхивали сверхновые, гасли красные гиганты, открывая чёрные дыры, взметались от горячих поверхностей ослепительные вихри протуберанцев. Только любой проблеск тонул во тьме. И Валентина, словно погружённая в пустоту, чувствовала тот вакуумный холод, беспощадно рвавший её тело на кусочки, даже тогда, когда мыла полы в этом доме.
Этот дом... Он был единственным, вызывавшим у Валентины столь противоречивые чувства. Стены, полы, потолки, лестницы и окна в этом доме были отвратительно приятны ей. В комнатах его не было нагромождений бессмысленных вещей, как будто тем самым хозяева старались уберечь пространство струнам мироздания. Под этой крышей ощущалось средоточие той самой неведомой энергии, которую с давних времён усердно призывали древние цивилизации востока: что Империя Хань, что Страна Восходящего Солнца...
Пожалуй, единственным местом в доме, каждая комната которого дышала добротой, единственным местом, где сосредоточилось всё самое тяжёлое и неприятное, было обиталище мрачного квартиранта. Но и он был под стать всему дому: неразговорчивый, замкнутый. За ним тянулся долгий мрачный шлейф, резко выделявший его из всех загадочных домочадцев. Это был тот самый человек, кто увёл Валентину из суеты в эту тихую обитель и окрестил её новым именем – это был тот самый Меф Мауро. Даже в самый жаркий день он выходил на улицу в своём неизменном чёрном костюме и всегда вёл на поводке большого чёрного пуделя.
Валентина отжимала в ведро половую тряпку, с которой стекала грязная вода пыльно-коричневыми струями. Плеск воды в ведре звучал неприметным аккомпанементом к её разрозненным мрачным мыслям. Она смывает с полов грязь тех, чьей лёгкости немыслима грязь. Или это не их пыль, не их песок, не их земля? Может, её занесли в дом незваные гости на своих стоптанных подошвах?
- Этот дом слишком самоволен, - оторвал её от мыслей голос Мефа, чья тень накрыла её. – Он прогоняет неугодных. Мачеха Эммы исчезла на десять лет, по истечении которых вернулась и умерла прямо на пороге. Семью, жившую в этом доме до них, почти подчистую скосила холера, пощадив лишь тех, кто уехал в столицу. До того несчастья их экономка разбилась, спрыгнув со скалы. Совсем недавно, несколько лет тому назад, ещё один человек пропал без вести. Это исчез муж Ариадны.
Валентина подняла на него полные горькой печали глаза.
- Зачем я здесь?
Меф загадочно улыбнулся.
ation\"�)�3%{�