Тёмные тропы

Квартира Чонина встретила их плотной и, казалось, осязаемой тьмой и безмолвием: шторы были задёрнуты, а воздух внутри был тяжёлым. Чонин потянулся рукой, которой до этого зажимал рану на боку, куда-то в сторону.

— Я сама, — Хара аккуратно повернулась и пошарила по стене. Она коснулась его пальцев и, почувствовав что-то склизкое, вздрогнула, потому что поняла — это кровь.

Щёлкнув клавишей выключателя, Хара зажмурилась на несколько секунд, привыкая к яркому свету, и когда открыла глаза, ужаснулась: Чонин истекал кровью. Она быстро осмотрелась, увидела по коридору в дверном проёме диван и повела Чонина туда.

Он шагал тяжело, шаркая ногами, и прижимал руку к боку. Было видно, что каждое движение давалось ему с огромным усилием. Но Хара не рисковала смотреть в его сторону, потому что от вида крови начало мутить: её было слишком много, и такого Хара никогда не видела.

Обивка тёмного кожаного дивана скрипнула, когда Хара помогла Чонину сесть. Он откинулся на спинку, простонав, и Хара, заметив напольный торшер, потянулась к нему и ухватилась за провод. Она нащупала качельку, которая включала свет и нажала на неё. Комнату залил приглушённый тёплый свет, в котором лицо Чонина было мертвенно бледным.

— Сможешь расстегнуть рубашку? — спросила Хара, сглотнув, и сняла куртку, бросив её на пол у дивана.

Кивнув, Чонин дрожащими пальцами вцепился в полы рубашки, пытаясь совладать с пуговицами, а Хара оглянулась: нужно было найти какую-нибудь посудину, чтобы набрать воду, и раздобыть полотенец. Недолго думая, она быстро прошла к другому дверному проёму и, заглянув в него, обнаружила кухню. В одном из шкафов Хара нашла большую стеклянную миску и набрала в неё тёплую воду, а потом отнесла её в гостиную. Чонин всё ещё расстёгивал пуговицы. Выйдя обратно в коридор, Хара осмотрелась и прошла к двери, которую заметила. Это оказалась просторная ванная. В шкафу у душевой кабины лежали чистые, белые полотенца, и Хара схватила все.

— Давай помогу, — она присела аккуратно на край дивана, сбросив полотенца рядом с собой, и убрала руки Чонина, быстро расправляясь с маленькими пуговицами. — Не надо было переносить нас, ты потерял много крови.

— Ты хотела бы таксисту объяснять, что произошло? — он, скривившись, сел ровнее, и Хара мотнула головой.

Как бы она смогла? Сказать, что её брат-охотник на нечисть решил убить кумихо, который, как брат считает, охмурил его сестру? Хара прикусила губу и потянула аккуратно рубашку Чонина вниз.

Ткань заскользила по плечам, и Хара увидела тело Чонина. Его грудь была иссечена рваными ссадинами, запёкшимися царапинами, а левая сторона — под рёбрами — будто выжжена: тёмные, расходящиеся от центра, круги и вены чернильного цвета вгрызались в плоть. В самом центре зияла глубокая рана, в которой пульсировала багровая магия. Хара замерла на мгновение, вдохнув запах крови, палёной кожи и едва уловимый оттенок дикой силы, которая текла в Чонине.

— Аптечка здесь не поможет, — прошептал он, зажмурившись, — там, — он кивнул вбок, в сторону ещё одной двери, — в нижнем ящике стола. Коробка. Принеси.

Хара молча поднялась и направилась к двери. Когда она вошла в комнату, поняла, что это была спальня. На мгновение показалось, что она переступила какую-то невидимую черту: воздух здесь был прохладнее и плотнее. Он пах старой бумагой и древесной смолой. Хара быстро обвела взглядом большую кровать, несколько шкафов с книгами, а потом заметила стол. Делая шаг за шагом, Хара не чувствовала твёрдости пола под ногами. Она словно шла по зыбкому песку.

Выдвижной ящик стола поддался не сразу. Его будто не так часто открывали, поэтому он заел. Или он просто сопротивлялся, проверяя: достойна ли Хара того, чтобы увидеть его содержимое. И только с третьей попытки, с хрустом старых направляющих, он подался вперёд, открыв глубину, где лежала коробка — тёмная, почти чёрная, из дерева, которое впитало в себя цвет ночи и запёкшейся крови. Она была обвязана грубой пеньковой верёвкой, а по её краям были выцарапаны символы. Они слегка мерцали, хотя свет на них не попадал.

Хара вернулась в гостиную.

— Она?

Чонин приподнял голову, открыв один глаз, и кивнул едва заметно. Хара поставила коробку на пол, а сама опустилась перед ним на колени и начала с того, что намочила полотенце и, убрав руку Чонина, аккуратно коснулась кожи вокруг раны.

Он дёрнулся, сжал губы, но не оттолкнул её. Кровь вновь неестественно забурлила, густая, тяжёлая, горячая, она стекала на обивку дивана, пачкала руки и окрашивала белоснежные полотенца в алый. Противный металлический запах заполнил пространство между ними, смешиваясь с дыханием Хары. Она стирала кровь, полоскала полотенце, отжимала его и снова прикладывала к раненому боку Чонина, но толку не было.

— В коробке должна быть мазь, — выдохнул Чонин, покосившись на Хару, и взгляд его поплыл, стал рассеянным.

Испугавшись, что он сейчас отключится, Хара резко встала и, споткнувшись, бросилась на кухню. Она судорожно открывала ящики тумб в поисках столовых приборов и, когда нашла, схватила нож и выбежала в гостиную.

Сначала она перерезала верёвку на коробке, сорвала крышку и запустила в неё руку. Баночка оказалась небольшой, но она была запечатана сургучной печатью, пришлось лезвием ножа срезать её. И тогда крышка подалась с глухим щелчком, и изнутри вырвался сухой, обжигающий пар с запахом горелого дерева и тлеющих трав. Сама баночка хоть и была маленькой, но оказалась тяжёлой, а мазь — тёмной, с медным отливом. Она пульсировала, когда Хара провела пальцем по её поверхности — плотной, тёплой, живой. Жар от неё сразу проник в кожу, будто мазь узнала её, откликнулась, пробудилась.

Хара поднесла руку к ране Чонина и посмотрела на него. Он становился всё бледнее и просто полусидел, повернув голову, покоящуюся на спинке дивана, и следил из-под полуопущенных ресниц за ней.

— Готов? — её голос был еле слышным, срывающимся, как дыхание перед прыжком с утёса.

— Да, — прохрипел он.

Хара привстала на коленях и наклонилась ниже. Пальцы дрожали, но движения были аккуратными, точными, будто ею управляло древняя память, пробуждённая где-то глубоко внутри. Она провела мазью по неровному краю раны и почти сразу почувствовала, как её пальцы словно прилипли к телу Чонина. Сила, спящая в мази, откликнулась на его сущность, словно узнала её. Кожа по краям раны зашевелилась. Она не затягивалась, но пульсировала, как живая, будто сама обдумывала: принять ли лекарство или отторгнуть.

Чонин стиснул зубы, зажмурился, но не дёрнулся. Только короткий, сдержанный выдох резко вырывался из него, и Хара ощутила, как у неё самой закружилась голова от той силы, что дрожала между ними, от жара, который вдруг разлился в её груди, отдаваясь в плечах по предплечьям к кончикам пальцев.

— Больно? — спросила она глухо, не отрывая взгляда от его раны.

— Нет, — выдохнул Чонин, и Хара поняла, что он врёт. У него на лице всё написано было, но она не стала ничего говорить по этому поводу.

— Ещё нужно что-то делать? — она спросила, совершенно не зная, чем можно помочь ещё, но в ответ не услышала ничего, кроме странного, низкого, практически беззвучного шёпота, который срывался с пересохших губ Чонина.

Он не открыл глаза. Только его губы двигались, но как-то с усилием, будто слова приходилось выдавливать из себя.

Хара замерла, напряглась всем телом, продолжая аккуратно втирать мазь пальцами по краю раны. И в какой-то момент всё изменилось. Мир будто треснул, как зеркало, осколки которого сместились, но не рассыпались. Они двинулись, и помещение вместе с ним. Хара оглянулась взволнованно, не понимая, что происходит, а потом дёрнулась, почувствовав в одно мгновение нестерпимый жар, опаливший пальцы.

Кожа вокруг раны Чонина зашевелилась. Края её магнитами притягивались друг к другу, но очень медленно, сопротивляясь. Мазь дрожала на коже, насыщаясь чем-то невидимым. А кровь, ещё недавно стекавшая тяжёлыми тягучими каплями, вдруг начала менять консистенцию: она потемнела, стала ещё гуще, как восковая масса, стекающая по горящей свече. В этой странной, багрово-чёрной вязкой жиже, прямо на глазах Хары, проявились едва различимые знаки — линии, завитки, символы, один за другим вспыхивающие на коже. И когда Хара присмотрелась, она узнала эти символы. Это был отголосок той силы, которой ударил Минхо, вложив в неё весь гнев, всю боль, всё отчаяние.

Хара отшатнулась, упав с онемевших колен назад. Она чувствовала, как это заклинание теперь выходило наружу, словно его выдавливали изнутри, как яд, и с каждой секундой Чонин становился всё бледнее. На его висках появилась испарина, по шее текли капли пота, грудная клетка дрожала от каждого рваного вдоха. Чонин хрипел, судорожно хватая воздух, будто задыхался.

— Чонин... — Хара позвала шёпотом, но он не отреагировал.

Его тело содрогалось мелкой дрожью. Вены на руках вздулись, пальцы вцепились в край обивки дивана. Челюсть была сжата так крепко, что на шее выступила жила. Чонин не кричал, только шумно дышал, словно пытался не дать боли разорвать себя.

— Эй... — Хара оттолкнулась руками от пола и подползла ближе к дивану.

Мантра на боку Чонина вспыхнула в последний раз, и в следующую секунду исчезла, будто её и не было. А следом — обрушилось всё.

Чонин изогнулся, на выдохе рванул грудью кверху, как рыба, выброшенная на берег, а затем рухнул обратно — тяжело, безвольно, как марионетка, у которой перерезали нити. Тело осело, веки дрогнули и остались сомкнутыми.

— Чонин?! — Хара забралась на диван, осторожно дрожащими ладонями обхватила скулы, — Чонин, ответь! — её голос сорвался, надломился, как сухая ветка, когда на неё кто-то наступил.

Чонин не шевелился.

Она склонилась ближе, положила руку на его грудь, прислушалась к дыханию. Да, слабое, почти неразличимое, но оно было. Хару трясло. Она не знала, что делать.

— Не смей... — прошептала она, — не смей умирать.

И в этой страшной, вязкой тишине вдруг что-то снова зашевелилось. Но уже в воздухе — тонкая вибрация, как от натянутой струны. Это была её сила. Она будто отозвалась на паническое желание Хары помочь, и, пройдя сквозь её ладонь, тёплая, золотистая, неосязаемая, скользнула в грудь Чонина.

— Я здесь, — выдохнула она, уткнувшись лбом в его плечо. — И ты тоже будь.

Из последних сил Хара заставила себя встать. Она сходила в спальню, совершенно бесцеремонно стащила с кровати одеяло вместе с покрывалом и потянула их по полу за собой, оставив у дивана. Потом она взяла последнее чистое полотенце, смочила его в воде и ещё раз протёрла тело Чонина. Убрав остатки крови с дивана, Хара сняла с Чонина обувь, отнесла её в коридор и, вернувшись, укрыла его одеялом. Полотенца она выбросила в мусорное ведро, миску оставила в раковине, а потом, подняв плед и закутавшись в него, аккуратно устроилась рядом с Чонином. Хара ещё раз прислушалась — дышит, и тогда опустила голову на спинку дивана, закрыв глаза. Думать о том, что будет дальше, она не хотела сейчас.

***

— Чонин! — Хара резко села, хватая ртом воздух, и паника вцепилась в её сердце, потому что его не оказалось перед ней: диван был пуст, в гостиной никого. — Чонин?

Она отбросила край пледа в сторону и настороженно осмотрелась. Неужели, ей всё приснилось? Сны и так пугали своей реальностью, и Хара не понимала уже, где она находится, но если вот это всё было сном, то что он значил? Предостережение?

— Проснулась? — Чонин вышел из спальни, надевая футболку, и Хара с облегчением выдохнула. Отчасти с облегчением.

Раз всё произошедшее — правда, она не знала, что делать с Минхо.

— Который час? — она осмотрелась в поисках часов, но нигде не увидела их. В комнате было так же темно, как когда они пришли, и только торшер освещал диван и пространство вокруг него.

— Раннее утро, — Чонин обошёл диван и сел рядом с ней, — можешь ещё поспать.

— Как ты себя чувствуешь? — Хара качнула головой на его предложение и без предупреждения схватилась за край футболки Чонина, задрав её, отчего он дёрнулся. — Прости, — она успела заметить, что раны действительно больше не было, и разомкнула пальцы, отпрянув.

— Всё нормально, — улыбнулся Чонин. Так же, как в их первую встречу: уверенно, сладко. — Ты спасла меня.

В его голосе сквозила та особая интонация, от которой по коже пробегали мурашки: Чонин не пытался очаровать, но смотрел на Хару так, будто видел всё: и обиду, и страх, и усталость. И всё это он принимал. Без вопросов и каких-то условий.

— А мой брат чуть не убил тебя, — сказала она, наконец, и в голосе прозвучала горечь, не потому, что она винила Минхо, а потому что всё происходящее выворачивало мир наизнанку: всё, что казалось прочным, оказалось зыбким, всё, что было чёрным и белым — потеряло контраст. — Как он вообще оказался в твоём баре? Он видел нас сегодня в универе и слышал, как ты назвал адрес?

— Не думаю, — Чонин покачал головой, помолчав, — но у него явно есть помощник, знающий меня или обо мне, притом достаточно много.

Хара посмотрела на него, нервно покусывая губу. Страшно было представить, не успей она вовремя. Она подтянула колени к груди и уткнулась лбом в них. Это было невыносимо. Минхо просто не хотел её слушать и понимать, продолжая гнуть свою линию. Хара просто не знала, как до него ещё можно донести, что она не маленькая девочка и может сама принимать решения и нести за них ответственность.

Да, от неё, как говорили брат и Сонджу в один голос, сейчас зависит очень многое, но если бы Чонин хотел навредить или был как-то связан с Токкэби, который, к слову, не первый десяток лет пытается прорваться в мир людей, Хара вряд ли сидела сейчас здесь. Так почему с её чувствами никто не хочет считаться?

Чувствами... Какими?

Хара медленно подняла голову и перевела взгляд на Чонина. Он сидел всё так же, не сменив позу, и смотрел на неё, улыбаясь. Красивый до невозможности, будто это не он был на волосок от смерти несколько часов назад. Его волосы были слегка влажными, Хара обратила внимание, в позе — уверенность, а в глазах — растопленный янтарь.

Закрыв глаза, она протянула руку и коснулась пальцами его волос. Опустилась немного ниже, дотронувшись до виска и скулы, а потом Чонин внезапно переплёл их пальцы, и Хара распахнула глаза. И почувствовала, как её собственная сила, до этого затаённая, вспыхнула украдкой в самой глубине груди древним огнём.

Что она чувствовала к Чонину? Он говорил, что не использовал свои чары на ней, тогда...

— Я не хочу возвращаться домой сегодня, — тихо прошептала Хара. — Не хочу видеть Минхо.

— Оставайся, — ответил Чонин, мягко. — Только если хочешь, конечно.

И Хара медленно кивнула.

Чонин подался вперёд и нежно коснулся её губ. Их дыхания слились, и мир вокруг исчез, уступая место новой реальности, где не было тьмы и ран, а была лишь жизнь, сияющая в огне их сердец.

Пальцы Хары скользнули по его ключице, вверх — к шее. Чонин позволил себе выдох, наклоняясь ближе, обнимая её бережно за талию. И пространство, сотканное из мягких теней и пульса света торшера, окутало их таким теплом, какого не бывало в мире обычных людей. Чонин аккуратно нависал над Харой, и она, отклоняясь всё сильнее, в итоге оказалась на спине. Всё вокруг затихло.

Хара всматривалась в его лицо. В поблескивающие глаза, в тень от ресниц. Чонин не спешил. Он ждал. Он давал ей выбор.

И она выбрала.

Пальцы сжались крепче, и Хара медленно притянула его к себе, первой коснувшись губами его губ — неуверенно, с лёгкой дрожью. Чонин ответил мягко, терпеливо, обволакивающе. Поцелуи становились глубже. Их ритм — медленнее. Время замедлило свой бег, растекаясь вязкой патокой по плечам Чонина, и Хара увязала пальцами в ней. Чонин касался её так, словно Хара была хрупким сосудом, и от любого неосторожного движения она могла разбиться. И Хара растворялась в этих касаниях, чувствуя, как её страхи отступают, уступая место чему-то, что она ещё не знала, как назвать.

Он поцеловал её снова — глубже, дольше. Слова больше не нужны были. Он целовал её лоб, веки, подбородок, шею. И от этих ласк Хара чувствовала, как в ней всё сильнее разгорается пожар.

Её руки дрожали, когда она потянулась к поясу его брюк. Чонин перехватил её пальцы, сжал слегка и сам расстегнул его, стягивая штаны, а следом за ними и футболку. Он провёл ладонью по её боку, медленно, не прерывая новый поцелуй, и не торопился раздеть её. Одежда Хары медленно исчезала друг за другом: ткань рубашки соскользнула с плеч, джинсы были стянуты с бёдер. И под пальцами Чонина кожа Хары становилась чувствительнее.

От вида обнажённого тела Чонина, испещрённого шрамами, кружилась голова. Но в этих старых заживших ранах не было уродства — в них была сила. И уязвимость. Чонин не пытался скрыть их. Он позволял Харе видеть его таким, каким не показывался никому.

И Хара видела.

Она провела пальцами по его плечам, когда он вновь склонился над ней, по линии ключиц, осторожно, будто рисуя тушью эскиз своих эмоций, захлёстывающих волнами разум. Чонин закрыл глаза, его дыхание дрогнуло, и Хара в нём услышала многое: благодарность, желание, страх — и сдержанность, с которой он относился к ней с самого начала.

Когда их тела соприкоснулись, она ощутила, как разряд прошёл по позвоночнику, будто их силы узнали друг друга. Внутри неё что-то сдвинулось, глубинное, как пласт тектонический, и это движение наполнило её изнутри светом.

Чонин двигался медленно, вплетался порывом воздуха в её дыхание. Она обняла его за шею, прижалась лбом к его лбу. Их поцелуи стали реже, но глубже. Их движения — медленнее, но насыщеннее. Каждый вдох был новым словом в языке, который они создавали телами.

Хара задрала голову, скользнув затуманенным взглядом по высокому потолку, и ей показалось, что из её лопаток, исходили тонкие нити света. Они тянулись вверх и вплетались в воздух, растворяясь в нём. А из тела Чонина поднимался жар и струйки колышущегося дыма, как горячее дыхание зверя, наполняющее пространство ритуальным теплом. И эти две силы соединялись необратимо.

И в какой-то миг всё исчезло. Стены, время, боль, память. Остались только они, Чонин и Хара, две точки в пустоте, две вспыхнувшие сверхновые на холсте космоса. Их движения стали отчаянными, и в них не было сдержанности, только желание. Быть. Быть вместе. Быть до конца.

В точке, где разум стирается, а чувства вспыхивают неконтролируемым фейерверком под веками, Хара зажмурилась и крепко прижалась к Чонину, ощущая, как внутри неё что-то освобождается. Словно её душа, зажата годами в тиски, наконец, развернула крылья. И когда Хара выдохнула имя Чонина, вместе с ним выпустила свет — изнутри, из глубины, из той части себя, которую до этого даже не знала.

Чонин вскрикнул хрипло, будто сила Хары вошла в него, как острый клинок. Он сжал её сильнее, прижался лбом к её щеке, и она почувствовала, как он выдохнул с облегчением.

И Хара знала теперь без тени сомнения: Чонин дал ей право быть собой. Без условий. Без контроля. Без ожиданий. Он просто выбрал быть рядом.

И этого было достаточно.

***

Когда Хара проснулась вновь, какое-то время лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к размеренному дыханию Чонина над своей головой. Он обнимал её и прижимал к своей груди спиной, и от этого было так хорошо. На неё была его рубашка, пахнущая им, и этот аромат, казалось, въедался под кожу. Но стоило Харе открыть глаза, как сердце резко пропустило удар.

Тьма не развеялась — она сомкнулась вокруг Хары плотным кольцом, будто ночь решила испить её последние страхи, прежде чем отдать обратно миру. И внезапно Хара осознала, что больше не чувствует прикосновения Чонина. Она была где-то в другом месте.

В этом безвременном пространстве не было ни пола, ни стен, ни даже центра — только бархатная вязкость, в которой Хара плыла, не зная, куда и зачем. Каждое движение давалось с трудом, а лёгкие наполнялись густой субстанцией, которую нельзя было назвать воздухом. Дышать было невозможно.

Она зажмурилась и снова открыла глаза, но вокруг ничего не изменилось.

— Чонин? — позвала Хара, надеясь, что он тоже где-то здесь, но ответа не было.

Имя утонуло в безмолвии, не породив даже слабого эха. Лишь ощущение чьего-то присутствия в мраке усилилось, как будто тьма прижалась к её коже, слушая, как гулко стучит сердце. Хара дрейфовала в пространстве, надеясь, что она, в конечном счете, окажется на твёрдой земле, и этот мир ответил: под ногами появилось ощущение пола.

Хара встала, пошатываясь, и раскинула руки в стороны, пытаясь нащупать хоть что-то. Вдруг, из нескончаемой черноты, стал складываться силуэт. Вспыхнула тончайшая искра света, и стал виден хрупкий остов, из которого выросли руки, длинные и гибкие. Глаза — воронки ещё более чёрные, чем мрак, казались наполненными движением пустоты: в них не отражалось ничего, кроме тягучего желания дотронуться до Хары. Она чувствовала это. Сила, древняя, не знающая жалости, жила в этих пустотах, и стоило Харе увидеть этот силуэт, как разум наполнился отголосками старых кошмаров.

— Привет, Хара, — разнёсся голос, бархатный и тяжёлый. — Я знал, что ты придёшь сюда.

Хара хотела отступить, но тело не слушалось: страх вцепился в сердце, парализовав разум, ноги не слушались. Неведомая сила притянула её ближе к возникшему из небытия существу.

— Кто ты? — выдавила она, но слова звучали глухо.

— Ильгун, — произнёс он, и звук его голоса расплавлял вокруг капли безвременья: — Тот, кто ждал твоего пробуждения. Тот, кто увидел, как ты распахнула врата, не подозревая об этом.

Казалось, стальные птицы бились в клетке рёбер, раздирая сердце и лёгкие Хары. Она вспомнила все сны, что видела в последнее время, и осознала, кто же стоял перед ней. Языки пламени вспыхнули за мужчиной, и она отчётливо увидела его лицо. Токкэби. Но Хара точно не призывала ничего, не разрушала печати и уж тем более не открывала врата.

— Я не звала тебя... — она запнулась.

Ильгун склонил голову набок с лёгкой насмешкой:

— Никто не призывает силу со словами: «Давайте познакомимся». Она пробуждается сама.

Он шагнул к ней, и мрак вокруг словно ожил: волны расходились в стороны, послушно покоряясь лёгкому взмаху его пальцев. Каждый вдох Ильгуна отдавался вибрацией, в которой слышалось эхо древнего зла, и голоса тех, кто давно уже был не жив.

— Ты перешла границу, Хара, — продолжил он шёпотом, но этот шёпот резал пространство, как нож. — То, что было запечатано веками, рвётся наружу. И теперь ты, как мой почётный гость, поможешь сорвать проклятую печать.

Сердце Хары застучало ещё быстрее.

— Я не буду помогать тебе, — выдохнула она уверенно.

Тьма вокруг содрогнулась, как зыбучие пески под весом её слов, но Ильгун не отступил. Он протянул руку, и Хара увидела, что кончики его пальцев были похожи на тлеющие огоньки.

— Ты можешь сопротивляться, — проговорил он спокойно, — но тогда я буду вынужден заставить тебя силой.

Хара медленно приблизилась к нему на шаг, чувствуя, как в ней распускаются древние цветы силы. Она увидела, как по бокам от неё выстроились силуэты женщин рода Пэкхвы, подсвеченные золотистым светом. И тогда она впервые явила свою истинную мощь. Хара протянула руку, и мерцающие искры посыпались из пальцев, устремившись к тьме.

Ильгун довольно улыбнулся. Его мрак задрожал, но не напал: он сжался, уступая место рокоту силы Хары.

— Ты выбрала, — произнёс он, и голос его прозвучал как отзвук далёкого колокола, возвещающего о новом рассвете. — Конец близко.

В этот миг граница тьмы и света сместилась. Пространство вокруг Хары вздрогнуло и разверзлось под ней, поглотив испуганный вскрик.