Эрнесто Гевара. Дневник мотоциклиста

К трем часам ночи одеяла перуанской по­лиции доказали свою пригодность, погру­зив нас в состояние блаженного отдохнове­ния, когда жандарм довольно нелюбезно разбудил нас, поставив перед печальной не­обходимостью скинуть с себя теплые одея­ла и сесть в грузовик, отправляющийся в Илаве. Ночь стояла великолепная, но очень холодная; в виде привилегии нас размести­ли на досках, под которыми скопились во­нючие и блохастые индейцы, от которых мы хотели отгородиться, но чье мощное смрад­ное дыхание хоть немного согревало. Когда машина стала подниматься в гору, мы оце­нили всю величину оказанной нам милос­ти: запаха не чувствовалось; главная про­блема состояла в том, чтобы какая-нибудь блоха не оказалась достаточно прыткой, чтобы в поисках укрытия допрыгнуть до нас, но взамен этого порывистый ветер хле­стал нас со всех сторон, и через несколько минут мы в буквальном смысле преврати­лись в сосульки. Грузовик упрямо полз вверх, так что холод с каждым мгновением стано­вился все сильнее; нам то и дело приходи­лось высовывать руки, укрытые более или менее теплым одеялом, чтобы ухватиться за что-нибудь и не упасть, и невозможно было хоть чуточку пошевелиться, чтобы не вре­заться во что-нибудь головой. Незадолго до рассвета грузовик остановился из-за каких- то проблем с карбюратором, которые пресле­дуют все моторы на этой высоте; мы находи­лись недалеко от самой высокой точки пути, иначе говоря, почти в 5 ООО метрах над уров­нем моря; солнце кое-где уже выглядывало из-за края горизонта, и смутные предрас­светные сумерки сменяли полную темноту, в которой мы пребывали до сих пор. Любо­пытно, какой психологический эффект про­изводит солнце: оно еще не появилось над го­ризонтом, а мы уже чувствовали себя намно­го комфортнее при мысли о скором тепле.

На обочине рос огромный полукруглый гриб — единственное растение в этих кра­ях, — разломив который, мы развели плохонь­кий костер, позволивший, однако, согреть во­ды из нескольких пригоршней растопленно­го снега. Зрелище, которое представляли мы оба, прихлебывающие странное пойло, долж­но быть, казалось таким же интересным индейцам, как и они нам в своих типичных народных одеяниях, потому что они каждую минуту подходили поинтересоваться на сво­ем малопонятном языке, зачем это мы на­ливаем воду в это диковинное приспособле­ние. Грузовик категорически отказался вез­ти нас, так что пришлось пройти около трех километров по снегу. Впечатляющая карти­на: мозолистые ступни индейцев, безмятеж­но попирающие заснеженную землю, тогда как наши ноги вконец закоченели от страш­ного холода, несмотря на ботинки и шерстя­ные носки. Усталым шагом, но двигаясь в ногу, индейцы трусцой передвигались по ущелью, как ламы.

Преодолев критический момент, грузовик бодренько рванул с места, и скоро мы очути­лись на самой высокой точке. Она была от­мечена забавной пирамидой, сложенной из камней неправильной формы и увенчанной крестом; когда грузовик проезжал мимо, ин­дейцы стали плеваться, а кое-кто перекрес­тился. Заинтригованные, мы спросили о зна­чении странного обряда, но ответом нам было полное молчание.

Солнце приятно пригревало, по мере то­го как мы поднимались все выше, постоян­но следуя излучинам реки, исток которой мы видели на вершине и которая уже успела разлиться достаточно широко. Со всех сто­рон на нас глядели заснеженные горы, а ста­да лам и альпака безучастно наблюдали за проезжающим грузовиком, между тем как какая-нибудь нецивилизованная вигонь оп­рометью бросалась прочь от беспокойного незваного гостя.

Во время одной из многочисленных оста­новок к нам робко приблизился индеец со своим сынишкой, который хорошо говорил по-испански, и стал задавать вопросы о чу­десной «стране Перона». Открывавшееся со всех сторон величественное зрелище развя­зало нам языки и подстегнуло фантазию, так что мы с легкостью живописали самые неве­роятные ситуации, на свой лад перекраивая события и заставляя глаза индейцев светить­ся удивлением при рассказах об эдемской прелести жизни в наших краях. Мужчина попросил, чтобы мы передали ему через сы­на экземпляр аргентинской Конституции, где было бы сказано о правах стариков, что мы и пообещали ему с редкостным воодушев­лением. Когда поездка возобновилась, ста­рый индеец извлек откуда-то из складок сво­его пончо весьма аппетитный початок зеле­ной кукурузы и предложил его нам. Мы быс­тро с ним расправились, демократически по­делив зерна поровну.

Когда дело шло к вечеру и затянутое обла­ками небо серой тяжестью нависало над на­шими головами, мы проехали любопытное место, где эрозия превратила лежащие по сторонам дороги огромные камни в фео­дальные замки с зубчатыми башнями, в странные, наводящие тоску лица и в много­численных сказочных чудищ — они, каза­лось, стерегли это место, охраняя покой ми­фических персонажей, которые, несомненно, его населяли. Мелкая морось, сыпавшаяся нам в лица, мало-помалу усилилась и скоро превратилась в настоящий ливень. Водитель грузовика позвал «аргентинских докторов» и попросил нас перебраться «под навес», ины­ми словами, в переднюю часть грузовика — максимум удобств в здешних краях. Там мы моментально подружились со школьным учи­телем из Пуно, которого власти уволили по по­литическим мотивам.

Этот человек, который, ко всему прочему, был индейцем по происхождению, упорно отстаивал права коренного населения и ублажил нас кучей анекдотов и разных ис­торий из своей учительской жизни. Следуя голосу своей крови, он выступал на стороне аймаров в бесконечной дискуссии, разди­рающей среду ученых, которые занимают­ся изучением здешнего края, против койев, которых считал коварными трусами. Учи­тель объяснил нам причину странного по­ведения наших попутчиков: индеец всегда оставляет Пачамаме, матери-земле, все свои беды и печали, достигая вершины горы, ее символом служат камни, из каких была сложена пирамида, которую мы видели. Так вот, когда появились испанцы — завое­ватели здешнего края, — они постарались с корнем вырвать это верование и уничто­жить сам обряд, однако безрезультатно; то­гда монахи решили обратить против индей­цев их собственное оружие и поставили на вершине пирамиды крест. Это произошло четыре столетия назад (уже Гарсиласо де ла Вега рассказывает об этом), и, судя по чис­лу индейцев, которые осенили себя крест­ным знамением, монахи добились немного­го. Развитие транспортных средств привело к тому, что правоверные индейцы заменили камни плевательницей из кокосовой скор­лупы, где собираются все их горести и пе­чали, адресуемые Пачамаме.

Вдохновенный голос учителя обретал неожиданную звучность, когда он заводил речь о своих индейцах, некогда мятежном народе аймаров, которые ставили в тупик войска инков, и звучал горестно и приглу­шенно, когда он повествовал о современном состоянии аборигенов, оболваненных циви­лизацией и своими близкими родственника­ми — самыми заклятыми своими врага­ми, — метисами, которые обрушивают на них всю злость своего существования меж­ду молотом и наковальней. Он говорил о необходимости создания школ, обучающих человека поведению в обществе, частью ко­торого он является, и превращали бы его в полезное существо, о необходимости изме­нить всю нынешнюю систему образования, которая в тех немногих случаях, когда она полностью воспитывает человека (воспиты­вает, руководясь критериями белых), застав­ляет его стыдиться себя и копить злобу, де­лает неспособным служить себе подобным и лишает преимущества бороться в общест­ве белых людей, которое враждебно ему и не хочет принимать его в свое лоно. Судьба этих несчастных — прозябать на какой-нибудь никому не известной бюрократической долж­ности и умирать с надеждой на то, что кто-нибудь из его детей под влиянием чудодей­ственного воздействия капельки конкистадорской крови, текущей в его жилах, сможет достичь горизонтов, к которым он стремился всей душой и которые до последних мгнове­ний наполняют смыслом его жизнь. В стран­ных движениях судорожно сжатой руки уга­дывалось не только признание человека, мучимого своими горестями, но и то же стра­стное стремление, которое он приписывал гипотетическому персоналу из своего при­мера. И разве он сам не был типичным про­дуктом «образования», ранящего того, кто по­лучает его из милости, только ради страст­ного желания продемонстрировать чудесную власть той самой «капли», даже если ее несет в себе недостойная метиска, которую касикпродает за деньги, или это результат наси­лия, которое пьяный господин соблаговолил совершить над местной служанкой?

Но дорога подходила к концу, и учитель примолк. После поворота мы проехали по мосту через ту самую широкую реку, что на рассвете была всего лишь крохотным ручей­ком. За нею лежал Илаве.

Альпака — домашнее парнокопытное животное рода лам, гибрид гуанако и викуньи (вигони).

Касик, кацик — вождь и старейшина в некоторых индейских племенах.