Эрнесто Гевара. Дневник мотоциклиста

Здесь начинается новая часть наших приключений; до сих пор мы привыкли при­влекать внимание зевак нашими необыч­ными одеяниями и прозаичным видом «Бога­тыря», который своим прерывистым астма­тическим дыханием вызывал сострадание у наших хозяев, однако до определенной степени мы были и рыцарями с большой дороги. Мы принадлежали к дурно пахну­щей «бродяжьей» аристократии и самим своим видом являли собственные визитные карточки, впечатлявшие лучше некуда. Те­перь — нет, теперь мы были всего-навсего двумя поденщиками с «сидорами» за спи­ной, в одежде, покрытой дорожной гарью — единственным воспоминанием о нашем славном аристократическом прошлом. Во­дитель грузовика высадил нас у въезда, в верхней части города, и мы устало потащи­ли свои тюки вниз по улице, сопровожда­емые насмешливыми и равнодушными взгля­дами прохожих. Порт манил издалека сво­им блеском, тогда как море окликало во весь голос, темное и дружелюбное, и его едва уло­вимый запах заставлял раздуваться наши ноздри. Мы купили хлеба — того самого хлеба, который казался нам тогда таким до­рогим и совсем дешевым, стоило нам за­браться еще дальше, — и пошли вперед по улице. Альберто не скрывал своей усталости, я же, скрывая ее, чувствовал себя оттого ни­чуть не менее усталым, так что, добравшись до части берега, отведенной грузовикам и легковым автомобилям, мы с трагически­ми лицами набросились на распорядителя, цветисто повествуя о страданиях, перене­сенных во время тяжелейшего перехода из Сантьяго.

Старик уступил и отвел нам место для спанья на досках в компании паразитов, чье научное название оканчивается на «хо- минис», но худо-бедно под крышей, и мы за­валились спать — буквально набросились на сон, как голодный набрасывается на еду. Однако известие о нашем прибытии дошло до слуха нашего соотечественника, живше­го в гостинице неподалеку, и он тут же при­гласил нас — познакомиться. Познакомить­ся в Чили означает накормить и напоить собеседника, и никто из нас двоих не был расположен отказываться от манны небес­ной. Наш земляк демонстрировал глубокую солидарность с духом братского народа, и, соответственно, стол у него ломился от блюд из первосортной рыбы. Рыбы мы уже давно в глаза не видели, и вино было таким вкус­ным, а хозяин таким щедрым; итак, мы на­елись до отвала, и на следующий день он снова пригласил нас к себе.

Харчевня «Джоконда» рано раскрывала для посетителей свои двери, и мы пили мате, болтая с хозяином, которого, казалось, очень заинтересовало наше путешествие. Нам не терпелось осмотреть город. Вальпараисо очень живописен; первоначальные построй­ки были воздвигнуты на берегу залива, но по мере роста город карабкался на выступаю­щие в море холмы. Его причудливая архитек­тура — уступами поднимающиеся цинковые крыши, связанные винтовыми лестницами и фуникулерами, — воплощает в себе красо­ту музея сумасшедшего дома по контрасту с разноцветными домишками, теряющи­мися на фоне голубовато-серых вод залива. С терпением паталогоанатомов мы приню­хивались к грязным лестницам и проемам, болтали с нищими, которыми кишмя кишат улицы; мы вслушивались в глубинное биение городской жизни, вдыхали ее миазмы. Наши раздутые ноздри улавливают запах нищеты с каким-то садистским рвением.

Мы обошли стоявшие у пристани кораб­ли — узнать, не отправляется ли какой-нибудь из них на остров Пасхи, однако ново­сти оказались обескураживающими, так как в ближайшие полгода ни одно судно не выхо­дило в том направлении. Нам оставалось уте­шаться смутными слухами, что самолеты со­вершают туда рейсы раз в месяц.

Остров Пасхи! Воображение сдерживает свой возносящийся полет и начинает кру­жить вокруг этого загадочного места: «Там иметь белого жениха для местных — почет». «1км работа не волк, всем занимаются жен­щины, а мужчины знай себе едят, спят да их ублажают». Чудесный остров с идеальным климатом, идеальными женщинами, иде­альной едой, идеальной работой — блажен­но несуществующей. Подумаешь — задер­жаться там на годик, и по боку всю эту уче­бу, зарплату, семью и т п. Огромная лангуста подмигивает нам с витрины, с листьев сала­та, на которых она разлеглась, и всем своим видом говорит: «Я с острова Пасхи — отту­да, где идеальный климат, идеальные жен­щины...»

Мы терпеливо ждали у дверей «Джоконды» своего земляка, который «не подавал призна­ков жизни», и хозяин соблаговолил впустить нас, чтобы мы не перегрелись на солнце, и тут же угостил одним из своих великолепных завтраков из жареной рыбы и жиденько­го супчика. О нашем земляке мы больше не слышали за все время нашего пребыва­ния в Вальпараисо, но зато сблизились с хо­зяином харчевни. Это был странный тип — томный, полный безмерной любви ко всякой живой твари — только ненормальной, — по­падавшей в поле его зрения, однако с обыч­ных клиентов драл три шкуры; таково, види­мо, было его понимание своей профессии. За все время, что мы пробыли там, мы не за­платили ни сентаво, а он оказывал нам по­стоянные знаки внимания; «ты — мне, я — тебе», — такова была его излюбленная при­сказка, что не указывает на большую ориги­нальность, но может очень пригодиться в жизни.

Мы постарались установить прямой кон­такт с врачами из Петроуэ, но у них после возвращения к повседневным заботам со­всем не оставалось времени, они ни разу не согласились на официальную встречу, од­нако нам удалось выследить их, и в тот день мы разделились: пока Альберто шел за ни­ми по следу, я отправился навестить старую астматичку—посетительницу «Джоконды». На беднягу было жалко смотреть: в своей комнатушке она дышала кислым запахом застарелого пота и грязных ног, смешан­ным с пылью нескольких кресел — единст­венной обстановки в ее жилище. К астме до­бавилась регулярная сердечная недостаточ­ность. В подобных случаях врач, сознаю­щий свое полное бессилие перед средой, хо­чет изменить положение дел, хочет чего-то, что упразднило бы несправедливость, в дан­ном случае — чтобы бедная старуха могла хоть изредка где-нибудь прислуживать, над­рываясь, но не сгибаясь под жизненным бременем. Дело в том, что приспособление к среде приводит к тому, что в бедных семь­ях к человеку, не способному зарабатывать себе на существование, относятся с плохо скрываемой язвительностью; с этого мо­мента он перестает быть отцом, матерью или братом, превращаясь в отрицательный фак­тор в борьбе за жизнь, и как таковой ста­новится предметом ненависти со стороны здоровых родственников, которые воспри­нимают его болезнь как личное оскорбле­ние. Здесь, в этих последних мгновениях жизни людей, которые не привыкли загля­дывать дальше завтрашнего дня, коренит­ся глубокая трагедия, общая для пролета­риев всех стран; в этих умирающих глазах сквозит униженная просьба о прощении, а также зачастую безнадежная просьба об уте­шении, которая теряется в пустоте, как ско­ро затеряется и их тело в величии окружа­ющего нас чуда. До коих пор будет оставать­ся незыблемым этот порядок вещей, осно­ванный на абсурдном ощущении кастово­сти, на этот вопрос я ответить не могу, но по­ра правительствам уделять меньше времени пропаганде своих добродетелей и уделить больше, намного больше денег решению об­щественно полезных задач. В моих силах сделать для больной совсем немного: просто посоветовать приблизительную диету и вы­писать мочегонное и антиастматические по­рошки. У меня еще осталось несколько таб­леток драмамина, и я даю их старухе. Когда я выхожу, меня преследует ее вкрадчивый голос и безразличные взгляды остальных членов семьи.

Альберто удалось поймать одного из вра­чей: завтра в девять утра надо быть в боль­нице. В комнатушке, которая служит одно­временно кухней, столовой, мойкой, кормуш­кой и отхожим местом для кошек и собак, собралось довольно разнородное общество. Хозяин со своей прямолинейной философи­ей, глухая и услужливая старуха донья Каро­лина, пьяный оборванец, уродливый дебил, двое более или менее нормальных клиентов и венчающая сборище старая сумасшедшая донья Росита. Беседа вращается вокруг до­вольно мрачной темы: о том, чему Росита была свидетельницей, — похоже, она един­ственная углядела момент, когда некий мужчина с большим ножом перерезал ее бедной соседке горло от уха до уха.

— А ваша соседка кричала, донья Росита?

— Еще как! Да что же делать, как не кри­чать, когда с тебя чуть не заживо сдирают ко­ну! И это еще не все, после этого он отволок ее на берег и бросил, чтобы ее смыло вол­ной. Ах ты, господ и, прямо сердце надрыва­лось, сеньор, когда я слышала, как кричит эта женщина!

— Почему вы не известили полицию, Росита?

— А зачем? Помните, что случилось, когда так же исполосовали ее двоюродную сестру? Я пошла в участок, чин чином, а мне сказа­ли, что я сумасшедшая и чтобы я оставила свои глупости при себе, иначе запрут, вот так. Нет, больше я с этими людьми не связы­ваюсь.

Немного погодя разговор переключается на «посланца Божия», который использует данные ему свыше силы, чтобы лечить глу­хоту, немоту, паралич и т. п., за что получа­ет денежки. Похоже, дела у него идут не ху­же, чем у других. Популярность подобных побасенок огромная, доверчивость людей— тоже, но что касается рассказа доньи Роситы, то над ним только спокойно сообща по­смеялись.

Прием, оказанный нам врачами, был не очень-то любезным, но мы добились свое­го, получив рекомендательное письмо к Молинасу Луко, главе администрации Вальпа­раисо, и, попрощавшись со своими колле­гами как можно более церемонно, сразу же отправились в интендантство. Наш кома­тозный вид произвел неблагоприятное впе­чатление на встретившего нас ординарца, однако он получил приказ впустить нас. Се­кретарь показал нам копию письма, кото­рую они отправили в ответ на наше и где объяснялась вся неосуществимость наших намерений, поскольку между континентом и островом Пасхи курсирует единственное судно, которое отправится в очередной рейс лишь через год. Нас тут же провели в пом­пезно обставленный зал доктора Молинаса Луко, который любезно поприветст­вовал нас. Однако складывалось впечатле­ние, что он воспринимает всю сцену как происходящую на театральных подмостках, настолько тщательно старался он выговари­вать каждое слово своей роли. Воодушевил­ся он только когда заговорил об острове Пас­хи, который отобрал у англичан, доказав его принадлежность Чили. Он посоветовал нам держаться в курсе происходящего, так как через год он самолично отвезет нас туда.

— Хотя лично я никогда там не был, я все­гда оставался на посту президента Общест­ва друзей острова Пасхи, — сказал он нам, что прозвучало как молчаливое признание поражения на выборах Гонсалеса Виделы.

Выйдя, он приказал ординарцу принести собаку, и нашим удивленным взглядам пред­стал щенок, который справил свои нужды прямо на ковре вестибюля и теперь грыз ножку кресла. Возможно, собака побежала за нами, привлеченная нашим нищенским ви­дом, а швейцары восприняли это как еще один несомненный признак нашего бесхоз­ного состояния. Наверняка могу сказать толь­ко одно: едва бедное животное отстало от нас, как получило пару пинков и убежало с жало­стным воем. Это было наше всегдашнее уте­шение — знать, что в мире есть существа, чье благополучие зависит от нашей опеки.

Теперь, вознамерившись избежать пусты­ни северного Чили, путешествуя морем, мы обошли все мореходные компании в поисках билетов. Капитан одного судна пообещал взять нас, если мы получим разрешение морских властей оплатить свое путешествие работой на борту. Конечно, ответ последовал отрицательный, и мы оказались в начале пу­ти. Туг Альберто принял героическое реше­ние, с которым я немедленно согласился: за­браться на борт судна и спрятаться в трюме.

Но, чтобы все прошло как можно лучше, надо было дождаться наступления ночи, уго­ворить вахтенного матроса и следить за даль­нейшим развитием событий. Мы сложили наши мешки, явно слишком большие для та­кого предприятия, сердечно, чуть ли не со слезами простились с обитателями «Джокон­ды» и, войдя в ворота порта, сожгли за собой все мосты к отступлению.