Эрнесто Гевара. Дневник мотоциклиста

Тяжело дыша, мотоцикл преодолевал скучную, без происшествий, длинную до­рогу, и мы тоже тяжело дышали от устало­сти. Вождение на дороге, покрытой щебен­кой, понемногу превращалось из приятного времяпрепровождения в тяжкую обязан­ность. Весь день мы по очереди садились за руль, и к ночи нам гораздо больше хотелось спать, чем сделать еще одно небольшое уси­лие и добраться до Чоеле-Чоель, более или менее крупного городка, где имелась воз­можность устроиться бесплатно. В Бенхами- не-Сорилья мы разбили лагерь и удобно рас­положились в одной из комнат пустовавше­го мотеля. В ту ночь спали как убитые.

На следующее утро встали рано, но когда я пошел за водой для мате, то почувствовал во всем теле странное ощущение, и меня мгновенно охватил озноб. Через десять ми­нут я бился в конвульсиях, как одержимый, не в силах ничем себе помочь; хинин не дей­ствовал, и в голове у меня, как в барабане, грохотали неслыханные марши; невидан­ные цвета бесформенными кляксами рас­текались по стенам, и зеленая рвота была единственным результатом отчаянных спаз­мов. Весь день я провел в том же состоянии, не прикоснувшись к пище, и только к вече­ру, собравшись с силами, взобрался на мо­тоцикл и, то и дело задремывая на плече си­девшего за рулем Альберто, доехал до Чоеле-Чоель. Там мы посетили доктора Барреру, главного врача местной больнички и депу­тата, который любезно встретил нас и пре­доставил одну из комнатушек заведения, где мы могли бы провести ночь. Он же сде­лал мне несколько уколов пенициллина, и через четыре часа озноб прекратился, но всякий раз, когда мы заводили речь о том, что нам пора ехать, врач только качал го­ловой: «При гриппе — постельный режим». (Оставим диагноз на совести диагноста.) Несколько дней мы питались по-царски. Альберто сфотографировал меня в больнич­ном облачении, и вид у меня, надо сказать, был впечатляющий: я был тощий, со впав­шими щеками, огромными глазами и боро­дой, чья нелепая форма не слишком-то из­менилась за те несколько месяцев, что я ее носил. Жаль, что фотография получилась плохая; скорее, это был документ, свидетель­ствующий об изменчивом существовании людей, пустившихся на поиски новых гори­зонтов, сбросив с себя путы цивилизации.

Однажды утром наш доктор против обык­новения не покачал головой, и этого было достаточно. Через час мы двинулись кур­сом на запад, в направлении озер — нашей ближайшей цели. Мотоцикл ехал не шибко, наглядно демонстрируя, сколько сил он уже затратил, — особенно в том, что касается его корпуса, который вечно приходилось штопать излюбленной запчастью Альбер­то — проволокой. Уж не знаю, где он отко­пал фразу, которую приписывал Оскару Гельвесу: «Везде, где проволока может заме­нить винт, я предпочитаю проволоку, она надежнее».

Наши штаны и руки украшали недву­смысленные признаки совпадения наших с Гешьвесом пристрастий, по крайней мере в том, что касается проволоки.

Уже стемнело, и мы пытались добраться до какого-нибудь населенного пункта, учи­тывая наше скудное освещение и малопри­ятную перспективу провести ночь под от­крытым небом; однако, когда мы, медлен­но продвигаясь пешком, освещали себе путь фонарем, неожиданно раздался престран­ный шум, источник которого нам никак не удавалось установить.

Света фонаря не хватало, чтобы опреде­лить причину шума, который мы ошибочно приписали лопнувшим ободам. Вынужден­ные застрять здесь, мы поспешили получ­ше подготовиться к ночи и, соорудив палатку, забрались внутрь, чтобы сном, соразмер­ным нашей усталости, заглушить голод и жажду (воды поблизости не оказалось, мяса у нас не было). Однако вечерний ветерок не замедлил превратиться в свирепую бурю, которая сорвала нашу палатку, оставив нас во власти непогоды; холод пробирал до ко­стей. Пришлось привязать мотоцикл к те­леграфному столбу и, укрывшись остав­шимся от палатки брезентом, устроиться на ночлег под ним. Ураганный ветер мешал нам расставить койки. Невеселая выдалась ночка, но в конце концов сон оказался силь­нее холода, ветра и прочих неприятностей, и, когда мы проснулись в девять утра, над нами ослепительно сияло солнце.

При свете дня мы увидели, что преслову­тый шум был вызван тем, что была повреж­дена передняя часть рамы. Проблема заклю­чалась в том, чтобы на скорую руку подлатать ее и добраться до какого-нибудь населенного пункта, где можно было бы заварить лопнув­шую трубу. Наш друг, проволока, снова по­могла нам в этом. Затем мы тронулись в путь, точно не зная, как далеко расположен бли­жайший населенный пункт. Велико же было наше удивление, когда после второго поворо­та перед нами предстал явно обитаемый дом. Нас прекрасно приняли и утолили наш голод вкуснейшим жарким из барашка. Оттуда мы пешком протопали почти двадцать киломе­тров до местечка Пьедра-дель-Агила, где была сварка, но было уже так поздно, что мы ре­шили заночевать у механика.

После небольшого падения, не нанесшего особого ущерба мотоциклу, мы продолжали двигаться в направлении Сан-Мартин-де- лос-Андес. Когда мы уже почти приехали — за рулем сидел я, — то снова не вписались в очаровательный, усыпанный щебенкой по­ворот и вылетели на берег мелодично плес­кавшейся речушки. На этот раз корпус «Бо­гатыря» пострадал весьма серьезно, и нам пришлось сделать привал. В довершение всего случилось самое страшное: мы про­кололи заднее колесо. Чтобы починить его, нам пришлось снять весь багаж, вытащить проволочные «скрепы», на которых все дер­жалось, и вступить в схватку с кожухом, который изо всех сил противился нашим слабым рычагам. В результате прокола мы потеряли по меньшей мере часа два. Позд­ним вечером мы подъехали к придорожной усадьбе, чьи хозяева, гостеприимные нем­цы, по редкому стечению обстоятельств ко­гда-то дали приют моему дяде — матерому дорожному волку, до подвигов которого мне было далеко. Они пригласили нас порыба­чить в протекавшей через поместье речке. Альберто впервые в жизни забросил удочку и не успел и глазом моргнуть, как что-то пе­реливчатое уже билось на крючке; это ока­залась радужница—ценная и очень вкусная рыба (по крайней мере жареная и при на­шем волчьем аппетите). Пока я готовил ры­бу, Альберто, вдохновленный своей первой победой, наугад забрасывал снасть, но за два часа никто так и не клюнул. Была уже совсем ночь, так что нам пришлось остать­ся и переночевать в кухне для батраков.

В пять утра в огромном очаге, обычно рас­положенном посередине на подобного рода кухнях, развели огонь, и все наполнилось дымом и людьми, которые потягивали мате без сахара, а кое-кто из них отпускал подковыристые шуточки по поводу нашего «малышкового» мате, как в здешних краях на­зывают подслащенный мате. Но в общем эти представители побежденной расы арауканцев были не очень общительными, они до сих пор сохраняют недоверие к белому чело­веку, который обрушил на них столько не­счастий, а теперь эксплуатирует. На наши вопросы о том, как обстоят дела в поле, как работа, они только пожимали плечами, от­делываясь односложными «не знаю» и «мо­жет, и так», на чем разговор и заканчивался.

Здесь же мы объелись черешней, причем до такой степени, что, когда перешли к сли­вам, мне пришлось сдаться и прилечь, чтобы спокойно переварить съеденное, в то вре­мя как мой приятель продолжал уплетать даровое угощение, «чтобы добро не пропа­ло». Взобравшись на деревья, мы жадно по­едали фрукты, как будто это было последнее лакомство перед казнью. Один из сыновей хозяина с некоторым недоверием смотрел на этих «врачей», одетых в лохмотья и со всеми признаками истощения, но так и не сказал ни слова, предоставив нам занимать­ся своим делом до того момента, когда чело­век начинает ступать потихоньку, боясь, как бы у него не случился заворот кишок.

Починив стартер и устранив другие неис­правности, мыпродолжили наш путь к Сан- Мартину, куда и приехали под вечер.