V
Он пробовал узнать силой. Он пробовал узнать милостью. Он пробовал уговоры, угрозы, воззвания к совести. Он настоящий патриот, этот фарут с рассеченным лицом, и за ним легко было идти. Даже в душе Риилш его слова находили приют, но она усилием воли не выпускала эмоции наружу. Копила, сохраняла, заворачивала в кокон из злости.
Сколько дней она копила чувства, свои и чужие, под покрывалом онемения?
Его сладкие слова прекрасны, но служили лишь затем, чтобы скрыть запах тех, кого он похоронил ради своей цели. Гора черепов под стеклянным полом говорила об этом слишком наглядно.
— Кого ты защищаешь, Риилш? — Мирвуш говорил обманчиво-мягко, опускаясь рядом, поднимая ее за лицо. Не смотрел ей в глаза; он следил за каплей темной крови, скользящей по ее белой коже. — Даже если тебе дали это оружие... каков смысл покрывать того, кто оставил тебя? Взгляни, что с тобой стало, сломленная, обездвиженная. Вот что он для тебя сделал, твой «покровитель». Все это для тебя. Отдай мне оружие, Риилш, и этот кошмар закончится.
Она почти содрогнулась, когда он поймал тяжелую каплю ее крови губами. На его серой коже, под тусклым светом тысячи лиловых звезд, ее кровь казалась черной.
Мирвуш медленно слизнул каплю с губ — и улыбнулся.
— Даже на вкус не похоже ни на что, что мне известно. Загадка во всем.
Он поднялся на ноги, прошелся из стороны в сторону, разминаясь. За его спиной — холодный последователь Бога-Эстета, чью злость Риилш ощущает плетеными нитями серебра. Он бесконечно предан, но это не мешает ему сгорать от ощущения несправедливости того, что Мирвуш делает с природной красотой смешения рас.
Чуть поодаль стоит с мрачным лицом тот, у кого дома ждет полукровный хеетский ребенок. Девочка, собравшая папе самодельный браслет. Риилш ощущает его беспокойство и отторжение алыми пузырями в зажатой ауре подавляемых эмоций.
Мирвуш терял терпение. Любой на месте Риилш боялся бы. Начистоту, ей и самой следовало начать.
Но когда-то давно, еще в детстве, она поклялась самой себе, что никогда не будет бояться, никогда не почувствует своего страха — потому что чудовища не чувствуют страха. Чудовища внушают страх.
Ты не будешь бояться, когда боятся тебя.
— Ты навсегда останешься здесь, Риилш. Я не подарю тебе быстрой смерти. Я не помилую того, кто стоит между мной и безопасностью моей страны и моей расы. Ты никогда не увидишь свободы, ты меня поняла?
Их взгляды встречаются на мгновение. Наивный, большой, глупый фарут.
Это не первые оковы в ее жизни. Бессмысленное ограничение тела.
Внутри собственной горящей бездны она всегда свободна — и вооружена.
Он смотрит только на нее, будто нет больше никого в этой тюрьме.
— Сдавайся. Смирись. Где ты прячешь свое оружие? Давай, будь хорошей девочкой.
О, она хорошая девочка под покровом темноты. Хорошая девочка, которая прогрызется прямо к его еще бьющемуся сердцу.
Она приподнялась на локте, заставляя спутанные черные кудри соскользнуть с острого белого плеча. Один почти случайный взгляд на последователя Бога-Эстета, и она привлекла его внимание, уцепилась за нити его обжигающего чувства несправедливости. Из несправедливости вырастала ненависть, и она переплела свою ненависть с его — и метнулась всеми оставшимися силами к тому, кто завел полукровного ребенка с хеетской женщиной. Пусть он видит чью-то потерянную дочь, пусть воспламенится его жалость, его сострадание, такое редкое для фарутов. Пусть смотрит на полукровку со следами пыток и видит на ее месте свою дочь. Риилш бросает в него воспоминания детства, теплые руки отца, вспоминает, как он качал ее на руках и просил прощения за все. Это не та тонкая работа, что она проделала с Лесстом. Сугубо ее эмоции на тонком каркасе чужих — в любой другой ситуации ее жертва смогла бы понять, что эти чувства чужие и навязанные. Мирвуш понял бы, Мирвуш бы совладал.
Но обеспокоенный отец — нет. Последователь Бога-Эстета — нет.
Ей хватит одного лишь короткого мгновения.
Отца захлестывают ужас и отвращение от осознания того, в чем он участвовал. Эстет захлебывается ненавистью к тому, кто уничтожает то, что дорого его богу, его путеводному свету, его единственной надежде.
Ненависть эстета завязана с собственной ненавистью Риилш тысячей корабельных узлов, плетением узорчатой сети, ложится вокруг шеи петлей. От гнева эстету нечем дышать, и он с ревом бросается на Мирвуша, заваливая его на стеклянный пол.
Отец бросается к Риилш в суматохе, бормочет сбивчивые извинения сквозь слезы, перебиваясь с хеетти на фарутское наречие и наоборот. Она не слушает, только дает ему развязать себя, срывает с него рубашку, натягивает, закрывая израненное тело до колен. Отец не сопротивляется, когда она отталкивает его, выдергивает клинок из его ножен и отворачивается — аккурат к тому самому мгновению, когда Мирвуш ударяет об пол украшенную голову своего озверевшего наемника.
Клинок — не все, что осталось в ее арсенале. Она копила не только ненависть.
Все бессилие этих дней, все жалобное желание просить пощады, умолять прекратить эту боль, все это она обрушивает на Мирвуша, заставляя его обмякнуть на полу. Он понимает, что это чужие эмоции, но не может перестать чувствовать их — и он ошарашен, даже не реагирует, когда Риилш приставляет клинок к его горлу.
— Я надеюсь, тебе понравилось говорить те красивые фразы, которыми ты сыпал все эти дни, Мирвуш, — голос Риилш дрожит от злости и напряжения, она все еще держит петли эмоций на всех трех фарутах в этой тюрьме. — Это последние слова, которые ты произнесешь в своей жизни.
Но он снова заговорил, поставив ее в тупик и заставив ощутить что-то новое.
— Я... не понимаю, — сказал он почти плаксиво.
Растерянность.
Вот что она чувствовала.
Что?..
— Мы тебя обыскали. У тебя ничего не могло быть!
Риилш прищурилась. Почему он до сих пор не унимался?..
— Что дали тебе Ллит'Навир?.. Как это... я не... я...
— Жизнь, — перебила она. Синие глаза Мирвуша уставились на нее в непонимании — а потом она увидела тень ужаса в этих морских безднах.
Он был так далеко, и так близко. Думал, что у хеетской полукровки было какое-то оружие, какой-то артефакт. Никогда и ни за что не подумал бы, что то, что он так жадно ищет — всего лишь ее часть.
Ллит'Навир дали ей жизнь. В конце концов, она — лишь на одну половину хеет. И она не унаследовала от своей матери ничего, кроме очертаний тела.
Она могла бы смотреть на его благоговейный страх вечно, но рука с клинком дрожала от напряжения, и скоро вся Риилш задрожит. Она не могла удерживать покровы эмоций так долго, и у нее не было времени.
И она наотмашь рубанула по горлу Мирвуша.
Как она хотела остаться здесь до тех пор, пока не угаснет свет в его синих глазах — но не была уверена, что ее свет не угаснет раньше. И она отшвырнула клинок в сторону, выскользнув прочь из тюрьмы до того, как прекратился звон металла о стекло ее бывшей темницы.