IV
Говорят, у наемных убийц нет совести. Говорят, у них нет сострадания, стыда, ответственности. Что они не знают чести и кодекса. Чужие слова выплетают страшные образы нитями чистого страха, рисуют ужасы чернилами из суеверий и невежества.
У Риилш не было свода строгих табу, чтобы оградить свой моральный облик; мораль — последнее, что ее волновало. Но у нее были правила, и благодаря этим правилам она до сих пор была жива.
И первым ее правилом было никогда и ни за что не выдавать своих слабостей. Любой, взглянув на нее, должен был думать, что она невосприимчива к боли, к сомнениям, к терзаниям. Что она ничего не чувствует. И это правило спасало ее больше, чем все ее клинки и скрытые умения.
Когда не от физической боли, то от моральной.
И ей было больно сейчас, но она была жива. Холоднее камня, преисполненная сожалениями, пустая. К этому моменту в мыслях не было ничего, кроме Мирвуша, его клинка, его рук и вопросов. Ее восприятие искажено красным от пролитой крови.
Ей нужна злость. Она напрягалась, собиралась в комок, прилагая все силы, чтобы забыть о нем и помнить только о боли, но его лицо не шло из ее головы. Ей казалось, она умрет в этом холоде его ледяных синих глаз и грубого голоса.
Злость.
Злость будет ее спасением.
— Взгляните на это.
Чувствуя шероховатую кожу его грубой ладони на своей чересчур острой лопатке, Риилш не помнила о страхе. Не помнила об отвращении, не помнила ни о чем. Ей нужна была злость, даже по капле, но необходима. Отвращение и страх она видела в глазах солдат Мирвуша, и ей не нужно было тянуться к своим способностям, чтобы это понять.
— Прекрасная, не так ли? Рисунок шрамов воспевает пропущенные удары и почти фатальные ошибки, которые она никогда не позволит себе повторить. Идеальное оружие. Я хочу, чтобы вы это запомнили. Враг может выглядеть как угодно.
Они не видели в ней врага. Тот, что с деревянным браслетом из бусин, видел в ней почти что хеетскую девушку, юную, моложе него. На бусинах его глупого браслета вырезаны хеетские буквы. Риилш читала на языке своей матери, знала, что там, на браслете, который все хеетские дети делают своим родителям в качестве первого рукодельного сувенира.
Не видел врага и чудовище и второй. Он видел полукровку, унаследовавшую редкую мутацию глаз, девушку, у которой густые черные кудри. Ту, у которой даже пытки не могли отнять красоты, а он мог и умел видеть красоту — об этом более чем однозначно говорили его украшения. Последователи Бога-Эстета любили прекрасное.
Первый видел чьего-то ребенка, забытого и одинокого.
Второй видел искусство, которое планомерно разрушал его хозяин.
Риилш понимала, что Мирвуш хотел сделать — он хотел показать, что она чудовище, тем, кто был бы уязвим к ней, к ее лицу и ее лжи. Мирвуш, в отличие от них, знал, что в ее сердце нет ничего, видел ее насквозь; понимал, что она подпитывала ложь вокруг себя проще, чем дышала, с каждым ударом своих сердец.
Рано или поздно он сможет убедить своих слабых солдат. Ей нужно было успеть до этого мгновения.
И она собирала злость по капле.
Глядя в его лицо, она почти вспоминала, как это — чувствовать.
— Как ты убила его, Риилш?
Ее змеиные глаза следили за малейшими изменениями в выражении его лица. Он хочет знать, прикрывается своим бессмысленным и глупым патриотизмом. Но он не параноик, не идиот, сражающийся с ветром в трепетании иффарских лент на параде. У него должна была быть какая-то причина. Что-то.
— Знаете, ребята, вы наверняка задаетесь вопросом, почему я продолжаю это, если она молчит. Мне никогда не нравились пытки. Но эта змея — ключ к пониманию. Потому что я знаю лишь одного врага, кто способен полностью погасить ощущение опасности.
Страх — она снова видела страх в глазах его солдат. И понимала, о чем пытался говорить Мирвуш.
Когда-то давно он сражался не за Иффару, но за всех фарутов. За свободу всех людей.
Когда-то он сражался против алебастровых чудовищ, пожирающих надежду, свет, боль, вытягивающих жизнь из других. Когда-то давно Ллит'Навир пришли с востока и оставили шрам на его лице и неизлечимую травму в душе.
О, он боялся их с судорожным благоговением, как боятся дети необъяснимой тьмы своего воображения, как боятся травмированные своих липких ночных кошмаров.
— Как выглядит враг, спросите вы? О, они не похожи на нас. У них крылья, рога, лица, которые не описать словами. Они вьют цвет и звук в настоящее оружие, они манипулируют душами так просто, как мы овладеваем клинком. Ллит'Навир придут вновь, и если мы не поймем, как с ними совладать...
Тот, что носил украшения Бога-Эстета, нахмурился и грубо прервал его:
— Какая связь между девчонкой, которую ты портишь, и расой эмпатических монстров? Ллит хотят завоевать нас ради земли, и чтобы украсть нас для размножения. Они вырождаются, они завоевывают новые народы. При чем тут хеетская полукровка?
— При том, — Мирвуш улыбнулся одними губами. В синих глазах, зафиксированных на ее лице, Риилш не видела ничего, кроме голодного интереса. — Что Лесст не проигрывал никому, никогда. Ты мог скрыть от него звук своих шагов, свой запах, но не мог убрать звук собственного сердцебиения вместе с теплом тела. Лесст проиграл один-единственный раз в жизни: когда сражался против ллит'навирского дрона. У того в руках были клинки, резонирующие с биением сердца цели, и Лесст мог слышать только свои чувства. Тогда его застали врасплох.
— Но ты спас его.
— Но я спас его. Зря, потому что теперь он вел переговоры с Ллит'Навир. А значит, скоро снова война, раз они ищут сторонников.
Риилш прикрыла глаза. Судьба вновь мстительно вонзила кинжал ей в грудь, даэмма из горящего посмертия.
По сути своей, все судьбы зловредны. Они завидуют смертным, завидуют их мечтам, которые подсматривают во снах. Они дают людям утонуть и захлебнуться, чтобы не видеть, как мечта осуществляется — зачастую за мгновение до того, как все сокровенно-желанное исполнится.
Ее судьба сделала полный круг на ощипанных крыльях и вновь ударила по ней именно тем, что она пыталась забыть.
Но Мирвуш был далек от истины. Ближе, чем кто-либо до него, и тем не менее слишком далеко.
— Что Ллит'Навир дали тебе, Риилш? Или, вернее, что ты украла? Они не могли подарить тебе что-то ценное, ты всего лишь хеетская полукровка. Мусор в их глазах, материал, который они не могут использовать. Хуже, чем мебель.
Он понимал больше, чем все остальные на этой земле, и это пугало. Он прекрасно знал, как работает ллит'навирское общество.
— Или ты заслужила? Сомневаюсь.
— Почему ты так уверен, Мирвуш? — подал голос тот, что носил на запястье детский браслет «для папочки». — Это просто девчонка. Она могла работать с кем-то в паре.
— О, нет, я уверен. Риилш не работает в паре.
Улыбка Мирвуша слишком понимающая. Слишком уверенная.
Он прав. Никогда.
— Что вы слышите, когда я называю ее имя? Риилш. Мягкое, но позовешь ее по имени — придет даэмма с холодными глазами змеи и вырезанной бумажной улыбкой. Она завяжет петлю вокруг твоей шеи и проведет тебя, покорного, через целый город. Вместо мягких оков хеетской любви ты ощутишь только веревку на коже, когда тебя вздернут в казематах. Ты будешь благодарен ей, умирая в мучениях от удушья, и она даже не добьет тебя из милосердия. Вот что ты получишь, если попробуешь жалеть кого-то, у кого есть оружие от Ллит'Навир.
Тот, что носил детский браслет, заколебался. Он доверял своему командиру. У Риилш было не так уж и много времени, чтобы выбраться, прежде чем они окончательно поверят.
— Так что, — Мирвуш провел рукой по ее волосам, и, стоило ей дернуться, сжал и потянул на себя. — Поверьте, когда я говорю, что должен узнать, что это было за оружие. Я должен найти его, заполучить его, использовать для защиты Иффары. Для всех нас.
Риилш отвела взгляд. Как далек он был, и как близок.