Предназначенные

Я застываю. Я просто, блять, покрываюсь льдом с головы до ног, чувствуя, как морозные иголки впиваются в затылок и сжимают мозг до онемения. От одного его слова я погружаюсь в ступор. Данаида. Он что-то знает, или у меня паранойя? Да не может, блять, быть. Простое совпадение. Мое настоящее имя "Даная" здесь не знает ни одна живая душа, кроме Майка. Я заставила его убрать все сведения о моей прошлой жизни из личного дела. Это было одним из условий моей работы на КорТак. И Майка по какой-то причине послушался. Может оценил мои навыки, а может просто пожалел, не знаю, но я точно уверена, что он не рассказал об этом никому.

Совпадение, просто совпадение. Я втягиваю воздух в сжимающиеся в спазме легкие. Сердце отбивает чечетку в груди. И я отмираю, только когда понимаю, что его рука скользит по моему животу. Пальцы ощупывают шрамы, и у меня в глазах темнеет. Слишком много эмоций. Слишком перегружает нервную систему, заставляя срываться и делать глупости. Одно лишь прикосновение чужих пальцев к рубцам у меня под пупком погружает меня в мой персональный ужас, и я паникую.

Расслабляю мышцы и падаю вниз, всем весом давя на его руки, удерживающие меня. Никто этого не ожидает и выпускает мое тело, а я с силой отталкиваюсь ногами от стены, ударяясь спиной о его колени, и заставляя его отшатнуться. Он теряет равновесие, падает, хватаясь руками за кровать, я слышу злое рычание и вскакиваю на ноги, бросаясь к двери. Опережаю его на несколько секунд, захлопываю дверь, и заваливаю перед ней какой-то деревянный грубо сколоченный стеллаж, стоящий сбоку на небольшой террасе, опоясывающей хижину, и служащий вероятно для хранения каких-то грибов или ягод, либо для сушки трав, которые лесники собирали в лесу.

Перемахиваю одним прыжком через расшатанные ступени, ноги утопают в снегу, но я бегу так быстро, как только могу, подгоняемая иррациональной вспышкой страха. И одновременно понимая логической частью мозга, что я творю чертову дурь. Куда, блять, бежать посреди леса? Я здесь и ночи одна не протяну. У нас миссия, которой я рискую, а я поступаю, как неразумный ребенок, движимый инстинктами. Потому что все внутри буквально орет о необходимости спрятаться. Закопаться где-нибудь в сугроб под елкой и сидеть, не дыша, пока все это не кончится.

Пытаюсь взять себя в руки, успокоить эмоции, но тело, разгоряченное бегом, отказывается расслабляться. Холодный воздух, который я рвано хватаю ртом, дерет горло, словно я проглотила битое стекло. Сердце выскакивает из груди. Я слышу скрип снега за спиной под его тяжелыми шагами, и хриплое дыхание Никто, и бегу еще быстрее.

Он догоняет, дергая меня на себя. Я заваливаюсь на землю, снег смягчает падение, но удар все равно сильный, такой что воздух выбивает у меня из груди, и я задыхаюсь. Извиваюсь, пытаясь пнуть его ногами, и не знаю, как удерживаюсь от крика, когда он переворачивает меня на спину, придавливая своим телом, и я впервые вижу его лицо без маски.

Наверное он был красивым раньше. Это можно понять по высоким скулам, тонкому носу и мужественному подбородку. Но сейчас единственное, что я могу сказать это "О, боже мой". Кожа стянута шрамами настолько, что и живого места не осталось, желто-багровая, покрытая рубцами от ожогов. Тонкая, словно пергамент. Я сглатываю, понимая, что то, что пришлось пережить мне, это цветочки по сравнению с пытками, которым подвергли его. Не удивительно, что он мозгами двинулся после такого. А ведь временами его даже можно нормальным назвать... Но определенно не сейчас.

Никто наклоняется ниже и меня затягивает в глубину его взгляда, в котором сейчас больше звериного, чем человеческого. Я тону в его синих радужках, словно в водах Адриатического моря, на берегах которого я выросла. Только сейчас понимаю, что все это время напоминали мне его глаза. Море возле Ривьеры дель Конеро, на пляжах которой я провела свое детство. Ярко синее, с особым бирюзовым оттенком, которого нет больше нигде. И я не могу не смотреть, даже чувствуя отголоски страха, гуляющие по моему телу.

Его руки хватаются за пояс моих брюк. Расстегивают, дергая ткань вниз, и ягодицы обжигает холодом от соприкосновения со снегом. Я отмираю, толкая Никто в грудь.

— Да что ты, блять, творишь нахуй? Приди в себя, пожалуйста! — я понимаю, что его знатно переклинило.

Мы оба попали в плен своих кошмаров, и если мне и удастся выбраться, то вот ему вряд ли.  Он прижимает меня сильнее, когда я его отталкиваю. Утыкается лицом мне в шею, втягивая в себя мой запах, и я чувствую вибрацию в его груди, когда он издает тихое рычание. Его ладонь ложится мне на бедро, двигаясь вверх и касаясь края трусиков, и я понимаю, что он меня скоро трахнет, блять, на этом снегу, если я не выведу его из этого состояния. Сейчас я для него добыча, и я должна сделать что-то, что выбивается из поведения добычи.

И я делаю. То, чего не могла бы себе представить ни в одной блять воспаленной фантазии. Я обхватываю ладонями его лицо и целую его. Мои губы прижимаются к его губам, твердым, горячим, искривленным ожогами. Я чувствую каждый чертов рубец, стягивающий их, и меня трясет, но я продолжаю целовать, пока не чувствую, как расслабляется его тело на мне, и он резко выдыхает прямо мне в губы.

— Блять... — мой голос дрожит, и я опускаю ладони, зажимая в них ткань его куртки. — Ты уже в меру психичный Никто, или все еще пиздец двинутый?

— В меру. — он поднимается и тянет меня вверх, помогая встать.

Поправляет на мне одежду, и я дрожащими руками застегиваю ремень на брюках. Паника и страх уходят, оставляя после себя усталость, ноющие в теле мышцы и безразличное отупение. Поэтому, когда Никто поднимает меня и закидывает на плечо, неся назад к хижине, я даже не могу беспокоиться. Свисаю с него, прижатая сильной рукой за бедра, и молчу, наблюдая, как внизу сминается под его ногами снег.

— Бабочка, — говорит Никто, когда мы уже почти подходим к дому, и я вздыхаю. Пристал же с этим дурацким прозвищем. — Мы не обидим. Обещаем. Только не беги больше. Потому что когда ты бежишь, мы слишком сильно хотим поймать.

— Хорошо. Я не буду. — я понимаю, что он прав.

Не стоит провоцировать психа, с которым ты связана заданием, пока он более менее вменяемый. Мне бы только со своими собственными демонами разобраться. Никто заходит внутрь хижины, и, по большому счету, он может сделать все, что угодно. Изнасиловать меня, например, или перерезать мне горло ножом. Но он не делает ничего. Опускает меня на кровать ближе к стене, а сам ложится рядом, стараясь не прикасаться. Тепло от огня окутывает меня, и я начинаю постепенно расслабляться. Мокрая одежда неприятно липнет к коже, но не раздеваться же перед ним. Хватит с меня глупостей на сегодня, до утра как-нибудь высохнет.

— Отдохни, бабочка. — слышу спокойный голос Никто, и почему-то это успокаивает и меня тоже. Я ощущаю, как напряжение отпускает мое тело, и сердцебиение замедляется, погружая меня в равнодушие. — Через четыре часа выходим. Я разбужу.

— Ага. И давай, блять, будем помнить, что мы солдаты, и у нас миссия. И не провоцировать друг друга на разные безумные поступки. — я вздыхаю, закрывая глаза и слушая его размеренное дыхание рядом.

— Хорошо. — Никто молчит некоторое время, и я уже думаю о том, что нужно попытаться заснуть. Но слышу от него вопрос, на который по началу не хочу отвечать. — Что было там? На месте тех шрамов.

Я кусаю губы, раздумывая, соврать или промолчать. Но неожиданно для самой себя говорю ему правду.

— Там было его имя.

— Имена ничего не значат, бабочка. — говорит Никто, и я открываю глаза, смотря на его профиль, освещенный языками пламени.

— Может и так. Пока тебя не пытаются ими связать.