Гукюн

Через четыре дня церемония коронации, Иблис готовится чествовать императора, в городе царит атмосфера праздника и веселья. За стенами Иблиса раскинулся мини-городок из шатров, где будет проходить сама церемония. Над каждым шатром возвышается знамя прибывшего поздравить Гуука правителя. Котлы, в которых варится мясо для нескольких тысяч человек, не успевают остывать, а голоса людей не утихают даже ночью. Большая часть слуг Идэна задействована за Иблисом и готовится встречать и обслуживать высокопоставленных гостей.

Праздничная атмосфера, витающая в Иблисе, Идэна не коснулась. Хосок с Гууком не общается, ходит постоянно угрюмым, на вопросы Намджуна отвечает короткими фразами. Гуук сам разговор об отделении больше не открывает, первым на контакт не идёт и продолжает исподлобья следить за другом. Юнги подавлен из-за холода в отношениях братьев и даже с Гукюном постоянно раздражён. Тяжелая атмосфера сильно давит на обитателей дворца, и только смех Гукюна хоть немного снимает напряжение. Юнги боится, что то, что братья не общаются, копят в себе всё то, что должны сказать друг другу, рано или поздно приведёт к тому, что кто-то из них не выдержит, и это может вылиться в кровавый конфликт.

Тэхён из спальни выходит только, чтобы отправиться в город, во дворце не мелькает и даже пищу предпочитает принимать у себя. Хосок с Тэхёном не разговаривает, и омегу это с ума сводит. Альфа постоянно в думах, нечленораздельно мычит в ответ на все вопросы, а во дворец приходит только спать. Тэхён обижается, что Хосок не делится с ним своими мыслями, но попыток его разговорить не оставляет. Хосок снова хмурится, поспешно собирается и, мазнув губами по его щеке, выходит прочь, оставляет Тэхёна мучиться от мыслей, захвативших его голову.

Уставший от гнетущей обстановки Юнги тоже часто пропадает в городе, занимается делами, иногда гуляет с сыном и мужем. На территории империи всё чаще вспыхивают восстания недовольного народа, которые сразу же пресекаются на корню. Основное требование населения — снизить налоги и перестать развязывать войны, которые уносят жизни. Юнги эти восстания, а в частности методы Гуука в их подавлении очень сильно беспокоят. Омега попросил мужа подумать по поводу налогов, но альфа ответа так пока и не дал. Юнги также не удалось сменить телесные наказания, которые принимают в отношении выступающих против правления Гуука, на заключение в темницу.

— Так дела не делаются, так империей не управляют, — качает головой Гуук, выслушивая очередную просьбу мужа. — Народ понимает один язык, и это язык силы. Представь, что я держу в руке пучок колосьев, я держу их плотно, но стоит расслабить пальцы, как они один за другим выскользнут, и я останусь с пустыми руками. Так и с людьми, стоит расслабить путы, и они почувствуют волю, перестанут подчиняться. Поэтому последний раз повторяю, ты прекрасен во всём, но в управлении ты абсолютно не смыслишь, поэтому не вмешивайся пожалуйста в это и не заставляй меня тебя расстраивать.

Юнги на это только многозначительно молчит и снова собирается в город, чтобы спор с мужем не перерос в конфликт. Он так же горячо любим своим народом, стоит выйти в центр, то окружён людьми и с удовольствием проводит с ними время.

<b><center>***</center></b>

Сегодня утром Намджун сталкивается с Хосоком у конюшни, но в этот раз вместо обычного короткого приветствия, он, схватив его за локоть, тащит в сторону.

— Сколько это будет продолжаться? — Намджун удерживает за плечи пытающегося пройти альфу. — Вы ведь оба это тяжело переносите, но ни один из вас не может найти в себе смелости решить все недомолвки.

— Ему лучше всех, — кривит рот Хосок.

— Неправда. Он подавлен, раздражён, и я знаю, что в его голове сейчас только ты. Вы же братья.

— Я об этом и не забывал.

— Ты правда этого хочешь? Ты хочешь отделиться? — внимательно смотрит на него Намджун.

— Да, — не задумывается Хосок.

— Хосок, вдумайся в мой вопрос, — сжимает пальцами его плечи Ким. — Прошу тебя, поезжай к реке, отпусти Хана пастись, а сам присядь на берегу. Спроси себя, хочешь ли ты отделиться. Отбрось всё, что тебе говорили, что ты слышал, что думал, просто прислушайся к своему нутру. Узнай у себя, этого ли ты хочешь, или ты делаешь это не для себя?

— Бросай быть воином, возьми место рядом со старцами у башни, — смеётся Хосок и отталкивает друга.

— Я научен горьким опытом, — кричит ему в след Намджун. — Многое видел, кучу ошибок совершил, но одно я всегда делаю правильно — я честен перед собой. И ты будь честен.

<b><center>***</center></b>

На дворе уже ночь, дворец давно погрузился в сон. Гуук сидит на корточках у бассейна и наблюдает за мелкой рябью на воде, когда видит передавшего Хана конюху и идущего к лестницам Хосока. Тэхён, который пока так и не ложился, тоже видит мужа с балкона и сразу бежит вниз его встречать.

— Я не хотел тебя терять.

Ступня Хосока замирает в воздухе, не успев коснуться ступеньки.

— Я испугался тогда. Очень сильно испугался, — продолжает Гуук, не отрывая глаз от воды. — И я сожалею о том, что наговорил тебе, что угрожал.

Хосок пару секунд стоит на месте, а потом, развернувшись, медленно подходит ближе и опускается прямо на мрамор рядом.

— Они говорят, я ничего не боюсь, но я боюсь, — треснуто улыбается Гуук. — Я очень сильно боюсь потерять свою семью. И когда я говорю семья, там есть и ты с Намджуном, — делает паузу альфа. — Всё это время я был занят не думами, а набирался сил сказать тебе это, потому что мне всё даётся легко, но признавать своё поражение и просить прощения я не умею. Ты второй человек в мире, у кого я готов его просить.

— Тебе не нужно...

— Пожалуйста, не перебивай, — не даёт ему договорить Гуук. — Ты имеешь полное право отделиться и требовать свои земли. Мне не они нужны и я не из-за них разозлился, хотя я лишусь достаточно большой части территории. Я разозлился, потому что человек, который дал мне, оборванцу, половину своей лепёшки, уходит от меня. Человек, с которым я учился выживать, не будет ассоциироваться с моей империей, человек, которого обнимая, я будто обнимаю весь мир, моя опора, мой Ворон меня покидает, — Хосок чувствует, как тяжело альфе говорить, но ни в одном слове не сомневается, потому что Гуук смотрит прямо в глаза, а он по ним брата читать давно научился. — Я не представляю себя без тебя. Поэтому так агрессивно и вёл себя, но я подумал и теперь представляю. Не важно ведь, куда ты уйдёшь, важно, чтобы наша связь оставалась, так почему бы мне не проглотить свои обиды и не принять, что у тебя будет своя империя, где я буду тебе помогать, защищать, предоставлять тебе, что угодно: мои войска, мои земли, но главное, иметь возможность продолжать называть тебя братом.

— Чонгук...

— Оставайся моей семьёй, Чон Хосок, и будь свободен, — твёрдо говорит Гуук.

— Я был у реки, — мочит руку в воде Хосок. — Думал. Собирался с тобой поговорить, но увидев тебя, не нашёл смелости, оставил на утро, хорошо, что ты меня окликнул.

— Да мы оба трусы, — смеётся Гуук.

— Прошу, дослушай, потому что самым сложным в моей жизни был не разговор об отделении, а именно этот, — прокашливается Хосок, а Чонгук кивает. — Я спросил себя, хочу ли я отделиться, — продолжает альфа. — Спросил, насколько лично мне важно, какой титул у меня будет и зачем он мне. Я отбросил в сторону твои желания и желания всех остальных, я остался наедине с собой, и знаешь, — грустно улыбается альфа. — Мне не нужно. Мне абсолютно не важно ничего, кроме крыши над головой и куска хлеба, который я могу разделить со своей семьёй. Как это получилось, почему я зашёл так далеко, я не знаю. Но я хочу остаться Вороном империи черепов. Я не правитель, во мне даже таких задатков нет, поэтому изначально головой всего был ты. Я, скорее, ведомый, а не ведущий, и мне так комфортно. Я люблю войны, победы, почему я должен пытаться стать тем, кем не хочу, и изменять себе?

— Ты уверен? — после долгой паузы спрашивает Гуук, у которого от каждого слова Хосока на сердце тепло разливается. Словно не было всех этих дней, когда он, терзаемый мыслями и страхом, что потеряет брата, сам себе душу исполосовал, когда каждый новый рассвет горечью будущей потери пугал.

— Я и так один из четырёх самых богатых людей этой части мира, мои дети с голоду не умрут, а на титул мне всегда было плевать, — улыбается Хосок. — Мне главное — уметь держать меч в руках и знать, что справа меня прикрываешь ты, а слева — Намджун. Ты ведь прикрываешь?

— Всегда, — мгновенно отвечает Гуук и, притянув его к себе, крепко обнимает.

— С тобой Намджун разговаривал? — усмехается Хосок.

— Нет, Юнги, — цокает языком Гуук. — Когда он укладывал сегодня Гукюна и пел ему колыбельную, я услышал слова, которые он точно пел для меня, а не ребёнку. «Не важно, где он и какой у него титул, он твоя семья, а ты продолжаешь делать его врагом», — говорилось в колыбельной.

— Юнги — мудрый омега, — опускает глаза Хосок.

— Даже мудрее меня порой, — выпускает его из объятий Гуук. — Попроси своего омегу спеть тебе правильную колыбельную.

<b><center>***</center></b>

«Всё-таки струсил, пошёл на попятную», — швыряет на пол спальни накидку Тэхён, который покинул террасу сразу же, как правители поднялись на ноги.

Тэхён так разъярён, что начал бы метать в окно утварь и разнёс бы всю спальню, только то, что Хосок скоро поднимется, его останавливает. Прощайте мечты об империи и звании омеги императора, прощай желание быть хозяином чего-то большего, чем клочок земли и дворец, который меркнет перед Идэном, и всё потому, что его альфа струсил, прикрываясь семьёй. Тэхён никогда до этого момента в силе Хосока не сомневался. Он отказывается понимать, как можно довольствоваться малым, как можно быть довольным тем, что имеешь, если есть столько возможностей для того, чтобы улучшить своё положение.

Тэхён, будучи гаремным омегой Йибира, мечтал об альфе, который будет намного выше него по положению, о собственном дворце, и его мечты стали реальностью. Сейчас он мечтает о собственной империи и о будущем, где он не будет жить в тени Юнги, а его альфа рубит эти мечты на корню. Тэхён после диалога братьев даже разговор открыть не сможет, а то Хосок начнёт его подозревать в ненависти к Гууку. Всё, что сейчас остаётся омеге — это рвать в клочья недавно только приобретённую атласную накидку, лишь бы не кричать от злости. Его впереди ждёт жизнь, где он ступает только по следам Юнги, наблюдает со стороны, как расцветает их семья и какие чины будут положены его сыну, а сам он даже родить не может. Тэхён такого не заслужил, ему бы в голову своего альфы залезть и его руками справедливость вершить. Он не хочет быть вторым, не хочет сидеть во дворце из-за милости, в ожидании смерти Гуука, чтобы его трон перешёл Хосоку. Он Гууку смерти не желает, никому её не желает, но то, что он не родит и навечно останется гаремным омегой — его убивает.

Его бы амбиции любому воину во дворце — и на карте мира появилась бы новая могущественная империя, но Тэхёну приходится закапывать их поглубже в себе и продолжать довольствоваться тем, что дают. Одна мысль об этом заставляет чуть ли не до крови искусать свои пальцы и выть от несправедливости. Его альфа сделал свой выбор — он выбрал Гуука, ждать от Хосока каких-то шагов больше не стоит. Тэхён второпях закидывает под кровать лохмотья, оставшиеся от накидки, заворачивается в одеяло и как ни в чём не бывало посапывает. Хосок проходит в спальню и, раздевшись, ныряет под одеяло, притягивая его к себе.

— Ты в одежде? — хмурится альфа, целуя омегу в висок.

— Думал, тебя дождаться, и уснул, — сонно потирает глаза Тэхён. — Как ты, любимый?

— Лучше всех, — улыбается Хосок. — Я наконец-то поговорил с Гууком, и мы всё решили. Ощущение, что я заново родился.

— Серьёзно? — присаживается на постели омега.

— Думаю, тебе моё решение не понравится, но я всё же решил, что трон — это не моё, — осторожно говорит Хосок.

— Мне главное, чтобы тебе было хорошо, чтобы улыбка вновь озаряла твоё лицо, а то ты все эти дни как в воду опущенный ходишь, — переборов себя, обнимает его Тэхён. — А сейчас ты будто светишься, и я счастлив. Мне не нужен трон и дворцы, когда ты так ярко улыбаешься.

Хосок ловит его руку и, поднеся к губам, целует.

— Ты правда не злишься, что всё останется по-прежнему? — всматривается в его глаза альфа.

— Я ведь сам тебе это предложил в ходе нашего последнего диалога, — тихо говорит Тэхён. — Гуук любит тебя, ты его, вместе вы сила, а наш сын станет таким же братом Гукюну, как и ты Гууку.

— Я переживал, что новость тебя расстроит, — обнимает его Хосок. — Ты не представляешь, как сильно я тебя люблю.

— Представляю, но я люблю больше, — шепчет ему в ухо Тэхён.

— Обещаю, я отстрою тебе новый дворец, на который будут приходить смотреть издалека, который затмит красоту Идэна. Ты ни в чём не будешь чувствовать себя хуже, всё самое красивое будет только у тебя, — покрывает поцелуями его шею альфа. — Ты только не грусти, не позволяй ничему тебя расстраивать, даже мыслям о ребёнке. Пойми уже, что мне важно, чтобы ты был рядом, а всё остальное только после тебя. Ты и твоя улыбка — всё, что имеет значение. Я безумно люблю тебя.

— Говори мне это почаще, — утыкается в его плечо омега.

— Что именно? — поглаживает его спину Хосок.

— Что любишь меня.

— Готов никогда не умолкать, — усмехается альфа и раздевает парня.

<b><center>***</center></b>

Юнги провожает утром Гуука за ворота и, поймав пытающегося выбежать за отцом Гукюна, поднимает его на руки.

— Ты стал тяжёлым, мой любимый, — щекочет визжащего ребёнка омега и идёт ко дворцу.

— Я вырасту и буду носить тебя на руках, — серьёзно заявляет маленький альфа. — Я буду сильнее отца, смогу держать тебя одной рукой.

— Ну конечно, ты же у меня силач, — смеётся Юнги и, увидев идущего в сторону сада Тэхёна, ставит Гукюна на землю, и попросив не шалить, идёт за другом.

— Твои цветы самые красивые в саду, — останавливается рядом с кустом, за которым ухаживает Тэхён, омега.

— Потому что я выращиваю их с любовью, — тепло улыбается Тэхён. — Ты же видел, во что превратился парк? Я слышал, что там даже хотят проводить свадебные церемонии.

— Ты молодец, всё, чего касаются твои руки — расцветает, — восхищается Юнги.

— Ну хоть какая-то польза от меня должна быть, — понуро отвечает омега.

— Не говори так, — грустнеет Юнги.

— Это правда, — говорит с горечью Тэхён. — Сейчас я абсолютно бесполезный омега, который носит фамилию Чон, и только этим и вызывает уважение. Но я не могу родить ему наследника, так что и фамилии могу лишиться.

— Неправда, Хосок в тебя безумно влюблён, он не откажется от тебя из-за ребёнка, — восклицает Юнги.

— Он уже поставил свои интересы выше моих, что ему помешает сделать это ещё раз? — усмехается Тэхён.

— О чём ты говоришь? — не понимает Юнги. — И почему ты разделяешь ваши интересы?

— Неважно, — отмахивается Тэхён и продолжает осматривать кусты. — Я с детства приучен делать всё самому, давно пора перестать рассчитывать на других и ждать дары судьбы. Я подарков не получаю, я их сам себе делаю.

— Я узнаю о лекарях, даже в Мирас запрос послал, обещаю, мы найдём хорошего, ты не отчаивайся, — пытается приободрить его Юнги.

— Не переживай обо мне, я оптимистично настроен, всё будет хорошо, — чересчур фальшиво улыбается Тэхён, вызывая в Юнги противоречивые чувства.

<b><center>***</center></b>

Чонгук в Идэн возвращается за полночь. Альфа весь вечер провёл в степи, следил за последними приготовлениями к завтрашней церемонии и встречал гостей. Чонгук собрал основную часть своего войска на коронацию, и сейчас оно чёрным расплывающимся пятном накрывает всю степь. Он примет титул императора перед теми, кого считает своей главной силой и поддержкой. Ни один праздник правителя, а уж тем более его коронация не должны обходиться без присутствия его «рук».

Гуук тихо проходит в спальню, не желая будить омегу, и, замерев у кровати, с улыбкой смотрит на уснувшего рядом с папой сына. Такую картину ни один художник мира не нарисует, не передаст то, как в этот момент разбухает в груди Дьявола его сердце, как кровь от затопившего его счастья густеет, а кончики пальцев покалывают от неведанной эйфории. Такую картину человек может создать только сам, через потери и приобретения, своей жаждой жизни, жаждой любви и жаждой ею делиться. С того момента, как Юнги его принял, Гуук каждую ночь рассвета ждёт, лучам солнца, как ребёнок, радуется, ведь первым, что он увидит, проснувшись, — это покоящийся на его подушке смысл его жизни. И пусть каждый следующий миг Гуук боится, что его реальность — это сон, нахлынувшее счастье слишком ярко ощущается, чтобы хотеть проснуться. Если во сне Юнги принадлежит ему, то Гуук готов спать вечность.

Он аккуратно поднимает бормочущего что-то малыша на руки, прижимает его к груди, и, поцеловав в лоб, двигает к середине постели.

— Ты поздно, — севшим голосом говорит прилёгшему рядом мужу проснувшийся Юнги.

— Я всё проверил, закончил и вернулся, хотя Намджун и Хосок остались ночевать там, мясо жарят, пировать будут, — усмехается альфа. — А я слаб перед тобой, я просто не могу без тебя, — тихо говорит, стараясь не разбудить ребенка.

— Если хоть одну ночь, будучи в Иблис, ты не примчишься домой ко мне, я пойму, что любовь закончилась, — аккуратно двигается к нему и ложится на его грудь Юнги, слушая сопение лежащего под боком Гукюна.

— Моя любовь не может закончиться, она необъятна, как небо, — поочередно целует его в щеки альфа. — Пока текут реки, луна сменяет солнце, а каждую весну просыпается степь — я буду любить тебя.

— И никогда не разлюбишь? — дразнит мужа омега.

— Разлюблю, — хмурится Гуук и чувствует, как напрягается в его руках омега. — Когда разверзнется земля, обнажая ад и выпуская всех тварей наружу. Когда навеки остынет солнце, обрекая наши сердца на вечный холод, когда с небес рухнут все звёзды, пеплом оседая на твои ладони, — тогда я тебя разлюблю.

— Ваши сладкие речи меня не подкупят, мой господин, — смеётся довольный ответом Юнги. — Но я всё равно безумно люблю тебя. И буду любить в каждой следующей жизни, которая будет мне отведена. Никогда об этом не забывай, — приподнимается на локтях омега и смотрит в его лицо. — Я счастлив, что вы с Хосоком помирились. Я знаю, как тебя терзал тот временный холод между вами. Теперь, наконец-то, я могу задействовать тебя в своих планах, не боясь, что ты, будучи не в настроении, мне откажешь.

— Я разве тебе когда-то отказывал? — выгибает бровь альфа.

— Если я начну перечислять, то наступит рассвет, — хихикает Юнги и падает на лопатки, прижатый к постели мужем.

— Говори, чего ты хочешь от меня.

— Потише, разбудишь мне ребёнка, сам его до утра развлекать будешь, — шепчет Юнги, косясь на малыша. — После церемонии я покажу тебе место для новой библиотеки, а еще я настаиваю, чтобы ты посетил со мной Мирас и мы занялись и его обустройством, это ведь тоже наша империя.

— Обещаю, мы всё сделаем, я никуда ближайшее время не собираюсь, — пытается стащить с мужа сорочку альфа.

— Руки убери, — цедит сквозь зубы Юнги, — тут ребёнок.

— Но он спит, — ноет Гуук, а потом обречённо кладёт голову на грудь мужа.

— И пока не забыл, в конце недели я отведу Гукюна смотреть школу, можешь присоединиться, — продолжает омега, играясь с его волосами.

— Хорошо, мой господин, как пожелаете, — улыбается Гуук и смотрит на рубин на шее омеги. — Ты всё ещё его носишь?

— В нем твоя кровь, и он прогоняет монстров, — поглаживает рубин Юнги.

— Я дарил тебе камни побольше и подороже, но ты любишь этот, — усмехается альфа. — Обещаю, подарить тебе такой прекрасный камень который затмит всё, что было до. А ещё у меня будет для тебя особый подарок, но ты о нём узнаешь в день своего рождения.

— Интригуешь, — улыбается Юнги и, устав спорить с мужем о драгоценностях, которые тот всё равно ему дарит, затыкает его поцелуем.

Утром Юнги провожает Чонгука долгим поцелуем и объятиями. Гуук, уткнувшись лицом в его плечо, извиняется, что не может взять его с собой, ведь по обычаю на церемонии коронации могут присутствовать только альфы. Юнги обещает не скучать, занять себя делами и, ещё раз поднявшись на цыпочки, увлекает мужа в долгий поцелуй.

— Я не смотрю, — бурчит проснувшийся Гукюн, который, конечно же, смотрит и заставляет родителей оторваться друг от друга. Гуук, покатав ребёнка на плечах, уходит, а Юнги требует малыша идти за ним завтракать.

<b><center>***</center></b>

После завтрака Юнги, переодевшись, решает направиться в город, где его будут ждать по вопросам библиотеки. Омега в сопровождении стражи только выходит за ворота, как его окликает бегущий за ними Тэхён.

— Подожди, я тоже в город, вместе прогуляемся, хочу развеяться, — говорит омега, и Юнги кивает, радуясь, что друг составит ему компанию.

Стоит Юнги, закончив общаться с городской властью, выйти на базар, где он всегда покупает Гукюну какую-нибудь безделушку, потому что мальчик сразу бежит к папе за гостинцем, как омегу окружают люди. Горожане делятся с ним специально испеченными для него пирогами, игрушками, смастерёнными для наследника, а некоторые просят о пару минут внимания, чтобы рассказать о беспокоящих их вопросах. Стража, которую Гуук всегда приставляет к Юнги в числе не меньше десяти человек, с трудом справляется с наплывом людей, учитывая, что омега не разрешает грубость. Набрав корзины гостинцев, омеги в кольце стражи проходят под накрытый навесом прилавок и присаживаются выпить холодного мятного чая. Уставший за день Юнги массирует гудящую голову и, слушая музыку, доносящуюся с площади, отдыхает. Допив чай и закончив все дела, парни ближе к вечеру возвращаются во дворец.

Юнги поднимается в спальню, в которую сразу же следом вбегает Гукюн, и, передав ему игрушки, опускается на кровать. Малыш неугомонный, разбрасывает гостинцы, не умолкает, осыпая папу вопросами, а у Юнги голова разрывается, от сухости во рту кажется, что язык трещинами покрывается. Он просит стражу позвать Биби и принести ему воды, а сам ложится на кровать.

— Забери его на пару часов, я, кажется, переутомился, — тихо говорит Биби обессиленный парень.

Обеспокоенный Биби предлагает вызвать лекаря, но Юнги валит всё на усталость и просит тишины. Гукюн отказывается уходить, цепляется за папу, криками оглушая весь дворец. Юнги убирает ниспадающие на его лоб смоляные волосы, как и у его отца, и просит дать папе отдохнуть. Гукюн целует омегу, обещает вернуться через час и, спрыгнув с кровати, подгоняемый Биби, уносится в коридор.

С каждой секундой Юнги всё хуже, язык распухает, омега покрывается холодным потом. Его парализуют чудовищные боли в животе и накатывает тошнота. Юнги уверен, что заболел, он пытается встать с кровати, но вновь валится обратно, не в силах даже голову поднять. Окно открыто нараспашку, по комнате гуляет ветерок, но Юнги задыхается. Он хрипит, комкая пальцами покрывало, говорит себе, что ещё немного и пройдёт, и он встанет на ноги. Перед глазами расплываются чёрные пятна, которые поглощают потолок и стены. Юнги открывает рот, чтобы вызвать стражу, но из губ только хрип и воздух со свистом срывается. Внезапно дверь открывается, впуская, кажется, Тэхёна, Юнги не уверен, он почти ничего не различает.

— Позови лекаря, — он с трудом выговаривает слова по слогам и чувствует, как прогибается кровать под севшим рядом Тэхёном.

— Он тебе не поможет, — доносится словно издалека до омеги голос друга.

Юнги почти не соображает, отчаянно пытается сфокусироваться на лице Тэхёна, но безуспешно.

— Тебе уже ничто не поможет, — разглаживает ладонью смятое покрывало Тэхён.

— Тэх... — Юнги чувствует, как силы покидают его, как всё тяжелее держать веки открытыми, но всё равно борется.

— Я отравил тебя ещё в городе, — тихо говорит Тэхён и, выдернув из-под омеги покрывало, заботливо его укрывает. — Всё своё накопленное золото я отдал ради смертельной дозы этого яда и за молчание. Я не держу на тебя зла, напротив, я помню, как ты спас мне жизнь и, более того, люблю тебя, но я бессилен перед Гууком. Ты — моё единственное оружие.

— Тэх... — молит Юнги, у которого будто горло изнутри опухло. Он не может ответить, но каждое слово Тэхёна отпечатывается в его угасающем сознании, убивает надежду, доказывает, что лучше не станет, что он не поправится.

— Тебе не стоит ни о чём жалеть, — двигается ближе Тэхён. — Ты прожил хорошую жизнь, ты вкусил любовь, богатства, обладал властью, стал папой. Ты можешь уходить — у тебя всё было. Я не мог убить Гуука, к нему не подобраться, но знаешь, каждый раз, когда Намджун умирал из-за Чимина, я думал, будет ли умирать из-за меня Хосок? — с нотками грусти в голосе говорит омега. — И теперь я сомневаюсь, а ещё очень сильно боюсь остаться ни с чем. Не притворяйся, что не понимаешь меня, не ставь себя выше людских слабостей. Уверен, ты бы тоже боялся, — нагибается к его лицу, всматриваясь в то, как угасает жизнь в чужих глазах. — Пусть я в Хосоке и сомневаюсь, но Гуук из-за тебя умрёт. Я в этом уверен. Даже в этом вопросе ты меня обошёл, — натянуто улыбается Тэхён. — Если Намджун так сгорел, то Гуук в пепел превратится. Империя, земли, войны — всё потеряет для него смысл. Он обезумеет от горя, превратится в тень, доживающую свой век в комнате без окон, а Хосок станет во главе всего. Все сложится просто прекрасно, мой муж не будет воевать со своим другом, не будет нести на себе груз предателя, а я стану супругом императора. Поэтому ты такая важная жертва. Ты правда должен меня понять, потому что я, в отличие от тебя, не видел хорошей жизни. Единственное счастье, которое выпало на мою долю — это моя встреча Хосоком. Я люблю его, так сильно люблю, что умереть за него могу, но я ненавижу его желание вечно смотреть в рот Гууку, и больше так не будет, — злится омега, вновь вспоминая диалог братьев у бассейна. — Гуук умрёт вместе с тобой. Он вдребезги разобьётся после твоей смерти, — давит на плечи пытающегося подняться Юнги Тэхён. — Не пытайся встать, этот яд самый сильный из всех. Его зовут королевским, так что для тебя только самое лучшее, и даже смерть самая красивая. Сперва у тебя отнимется язык, хотя он уже отнялся, тебя парализует, и ты тихо закроешь навеки глаза, — целует в покрытой испариной холодный лоб. — Не беспокойся о Гукюне, он будет мне, как сын, и мы с Хосоком вырастим его прекрасным альфой, ведь его отец надолго на земле не задержится. Я буду его любить и заботиться. Прости меня, Юнги. Я очень хочу чувствовать новый запах. Это запах роскоши, богатства, вседозволенности, когда как не придётся ждать одобрения твоего мужа. Я жажду новой жизни, где на троне в зале внизу будет восседать мой муж. Никто не узнает, что я виновен в твоей смерти. Я всё продумал. Ты постоянно бываешь в городе, мало ли, что ты там пробуешь, корзины с гостинцами внизу — доказательство, а твоего мужа ненавидят, так что тебя отравили его враги. Спи спокойно, мой друг, ни о чём не беспокойся.

Юнги из последних сил цепляется пальцами в его халат, мертвой хваткой его удерживает, только взглядом показывая душащие его чувства, которые не может высказать. Тэхён по одному разжимает его пальцы и с силой отдирает от себя его руку. Омега поправляет халат, последний раз смотрит на умирающего парня и выходит за дверь.

— Не беспокойте господина, он попросил тишины, — прикрыв за собой двери, приказывает страже Тэхён и идёт к себе.

Юнги с огромным трудом поворачивается на бок и, утаскивая за собой покрывало, скользит на пол. Упав на пол лицом вниз, омега пытается доползти до двери, но ноги его не слушаются. Юнги так и лежит, уткнувшись носом в мокрый пол, который залит горячими слезами, когда видит завёрнутый в бахрому меч своего альфы под кроватью. Кое-как дотянувшись до него, Юнги из последних сил вжимает ладонь в острое лезвие, и продолжает смотреть на дверь.

Ещё раз бы Гукюн залетел в комнату, не послушался бы Биби и слов папы, вырвался бы и не через час, которого, кажется, у Юнги нет, а прямо сейчас бы прибежал, позволил бы ему услышать его звонкий смех, понюхать пахнущие детством волосы, потом и уходить не страшно. Юнги уверен, что Чонгуком и Гукюном ему никогда не насытиться, но об ещё одном свежем воспоминании, которое он унесёт в могилу, мечтает. Их простыни ещё не остыли, смех сына всё ещё эхом отдаёт в этих стенах, она не может вырвать его из его личного рая, не может забрать. Юнги даже на тошноту и боли в животе не реагирует, размазывает красную липкую жидкость по полу и не позволяет себя закрыть глаза, окончательно сдаваясь ей.

Все умирают, и Юнги это прекрасно знает, но не так рано, не в момент, когда он испытывает чувство абсолютного счастья, не тогда, когда его жизнь сплошь заполнена смыслом. Он не готов расставаться, пусть он со своими альфами никогда не будет готов расстаться. Юнги не хочет уходить, скребётся о пол, буквально ногтями за жизнь цепляясь, сжимает зубы из последних сил и продолжает пытаться сфокусировать взгляд на двери. Кто-то должен зайти, кто-то должен его спасти, потому что у Юнги ещё столько недоделанных дел, столько нереализованных планов. Он должен закончить обустройство города, должен выполнить свои обещания перед горожанами, но что самое главное, он должен заниматься своей семьёй. Его альфы без него не смогут. Юнги нужно найти Гукюну преподавателей, он хочет гордиться его успехами в учебе, хочет видеть, как вырастит сын, в какого прекрасного юношу превратится. Он хочет научить его любви и доброте, познакомиться с омегой, которого выберет сердце Гукюна, быть свидетелем их счастья. Юнги не хочет уходить, потому что он не насытился Чонгуком, он так же жаждет его присутствия, как в начале их отношений, так же голоден до его ласк, голосу и объятий. Он так хотел подарить ему омегу, того, смотря на кого, черствое сердце альфы будет смягчаться, а улыбка будет озарять вечно угрюмое лицо. Он даже парчу для него собирал самую красивую в тайне от мужа. Юнги нельзя уходить, потому что Чонгук без него не сможет.

Всё, о чём Юнги думает, смотря на неё, присевшую рядом и поглаживающую его волосы — это то, кто позаботится о его альфах. Кто станет той силой, способной удержать обезумевшего от горя Дьявола. Юнги нельзя умирать, как жаль, что для смерти «нельзя» пустой звук. Юнги пережил с любимым все войны, в том числе и те, которые были между ними двумя, и умирает во время абсолютного мира, так и не вкусив сполна счастья, так и оставшись с жаждой, которую уже не утолить. Всё, что ему остаётся, — это мечтать стать ветром, чтобы целовать смоляные волосы мужа, чтобы по утрам спящего сына в его кроватке обнимать, чтобы даже в стужу теплом их укутывать.

Дверь по-прежнему закрыта, с коридора не слышно и шага, но Юнги больше ничего не видит, свет окончательно меркнет, погружает его в кромешную тьму. В последней картине, которую он снова и снова просматривает в угасающем сознании — он видит их свадьбу. Они стоят посередине лужайки, усыпанной лепестками алых роз, вокруг ни души. Юнги в белой тончайшей блузке, каплевидный кулон из топаза в выемке между ключиц поблёскивает, он машинально к нему тянется, почему не рубин, не понимает. Гуук прижимает его к себе, целует в лоб и шепчет «я буду любить тебя вечно». «Я буду любить тебя вечность», — двигает губами Юнги, отступает на шаг, видит океан вскрывающей боли в любимых глазах и вкладывает окровавленную ладонь в её костлявую руку.

<b><center>***</center></b>

Тэхён проходит в свою спальню и, закрыв за собой дверь, прислоняется к ней спиной. Можно убежать от правосудия, избежать наказания, но от совести ни за одной дверью не спрячешься. Тэхёну с ней свой век доживать, это отвратительное чувство и невыплаканные слёзы, копящиеся в глазах, с собой вечность нести. Это его плата за императорство. Тэхён уже понимает, что плата превышает результат, но дверь не открывает, сорваться к Юнги и позвать на помощь себе не позволяет. «Юнги всё равно не помочь, он выпил смертельную дозу, а после сделанного жалеть нельзя», — убеждает себя омега и проходит к кровати, всё пытаясь стереть из памяти въевшийся под кожу взгляд умирающего омеги, который был его другом.

<b><center>***</center></b>

Ветер треплет полог шатров, доносит до императора голоса раскинувшихся в степи войск, ржание лошадей. На дворе начало осени, перед глазами раздолье, свежий воздух наполняет лёгкие, но Чонгук задыхается. Он уже даже парадные доспехи снял, восседает на ковре у главного шатра и, продолжая принимать поздравления, потирает горло. Каждый вдох — это горячий поток воздуха, который до лёгких не доходит, застревает комьями в глотке, заставляет альфу всё глубже вдыхать, но облегчения не приносит. Слепящий блеск золотых шатров под лучами собирающегося ко сну солнца и шум вокруг только раздражают. У Гуука перед глазами темнота ширится, он массирует лоб, промаргивается, на раскинувшуюся перед глазами картину в чёрно-белом цвете смотрит. Он уже забывает, чему люди радуются, почему ликуют, зачем собрались, только кивает подходящим и продолжает на небесный свод, туда, где солнце с землёй сливается, смотреть.

Хосок с беспокойством поглядывает на друга, а потом отвлекается на суматоху за шатрами и видит вставшего на дыбы Маммона, которого пытаются усмирить. Чонгук тоже слышит ржание своего любимца и взглядом приказывает воинам проверить его. Маммон будто сходит с ума, бьёт копытами, никого к себе не подпускает и ещё немного и с корнями выдернет из земли столб, к которому привязан. Другие лошади, чувствуя его настроение, повторяют за ним. Гуук не в силах терпеть отчаяние Маммона, всё-таки поднимается с места и, продолжая глубоко вдыхать склеивающий стенки лёгких воздух, идёт к животному. Маммон даже хозяина не признаёт, бьёт копытами, и Гуук приказывает его развязывать, чтобы понять, чего всё-таки хочет конь, который с утра был послушным. Стоит распутать верёвку, как Маммон срывается к Иблису. Гуук, нахмурившись, смотрит ему вслед, а потом поднимает глаза к небу, которое словно в огне.

«Закат нынче кровавый», — вспоминает Гуук слова Юнги, который сказал их перед его войной с Чжу, и подзывает Намджуна.

— Я отправляюсь во дворец, потом вернусь.

— Нельзя, церемония пусть и закончена, но ты ещё не со всеми поговорил, — противится Намджун. — Тут первые лица государств-союзников, нельзя так себя вести.

— Я же сказал, что вернусь, — злится Гуук.

— Твой конь просто взбесился, — пытается остановить его Ким.

— Возможно, но я такого за ним не замечал, и мне нужно найти его, — требует другого коня альфа.

— Увидев Маммона в городе, его сразу же задержат, тебе не нужно беспокоиться.

— Но я беспокоюсь, очень сильно беспокоюсь, — запрыгивает на коня Гуук. — Посмотри на небо.

— С каких пор ты стал таким суеверным? — хмурится Намджун, провожая друга взглядом.

Подошедший к мужчинам Хосок решает сопровождать теперь уже императора Империи до дворца.

<b><center>***</center></b>

Маммон находится перед воротами Идэна в окружении стражи дворца, которая пытается его усмирить. Гуук осторожно подходит к нему, протягивает руку, и фыркающий конь, шумно дыша, останавливается.

— Что с тобой, мой друг? — подходит ещё ближе Гуук и обнимает его за шею. — Что тебя напугало?

Он аккуратно поглаживает гриву, а потом вместе с ним проходит во двор. Гууку всё ещё тяжело дышать, в городе воздух спёрт, пыльно так, что он её на своём языке ощущает. Гуук никогда не возвращался домой в это время, и поэтому нет бегущего к нему Гукюна и не видно Юнги, ожидающего мужа на пороге, от чего сердце альфы болезненно щемит. С каждым следующим шагом к дверям дворца тревожное состояние только нарастает, Гуук буквально волочит себя внутрь, как бы не отгонял дурные мысли, но всем подобравшимся нутром плохого ждёт. Хоть бы голос своих любимых услышать, мельком их увидеть, и его бы отпустило, эти сдавливающие грудь железные обручи бы спали. Но во дворце тихо, только из кухни доносится звон посуды. Хосок, который остался за воротами, закончив говорить со стражей, тоже идёт во дворец.

Наконец-то Гуук слышит визг Гукюна, доносящиеся со стороны спальни Биби, и, направившись туда, ловит в объятия вылетевшего из двери сына. Обнимая ребёнка и стараясь найти паузу в потоке вопросов, которыми его осыпал Гукюн, альфа узнаёт, дома ли папа. Получив утвердительный ответ, Гуук решает украсть один поцелуй у омеги и уже потом вернуться за город. Он поднимается на пятый этаж, кивает поклонившейся страже и, подождав, пока ему откроют дверь, проходит в спальню.

Только переступив за порог, он за мгновенье успевает прижать ребёнка лицом к груди и, попятившись назад, передаёт его идущему следом и захлебнувшемуся в немом крике Биби. Гукюн пугается, не понимает, что случилось, почему отец так груб с ним, и заходится плачем. Гуук кричит, требуя лекаря, а сам возвращается в спальню и падает на колени перед лежащим на полу, измазанном в крови парнем.

— Любовь моя, — дрожащими руками поворачивает омегу на спину, отказываясь видеть разводы крови на полу и бледный цвет губ. — Юнги, пожалуйста, открой глаза, — нагнувшись, нежно убирает прилипшую к его лбу прядь волос. — Умоляю, посмотри на меня. Скажи что-нибудь.

Он притягивает его к себе, прижимает к груди, не веря, смотрит на соскользнувшую руку, обхватывает ладонью его ледяные пальцы, подносит к губам, по одному их целует, как в горячке, его имя повторяет.

— Не поступай так со мной, — шепчет, где-то в глубине сознания вспышками молнии, что омега мёртв, загорается и исчезает затапливаемое отчаянием и нежеланием верить в такую реальность. Но реальность бессердечна и безразлична к тому, чья жизнь и будущее от этого самого момента зависит, к тому, кто себе не признаётся, но болючую правду в лицо с размахом получает. Этого не может быть, потому что Чонгук с ним целоваться длиной в жизнь планировал. Не может быть, потому что Чонгук на его руках умирать должен быть. Не может быть, потому что это Юнги, а смерти его касаться самим Дьяволом запрещено.

Гуук касается губами его губ — омега не дышит. Его Юнги не дышит, и Чонгук умирает, захлёбывается под толщей невыносимой правды, не в силах выбраться. Лицо альфы искажает гримаса боли, его трясёт так, что кажется, он прямо сейчас по одному все свои органы выплюнет. Он раздирает рукой лицо до кровавых полос, задыхается от осознания, готов кожу с себя снять, лишь бы отпустило, лишь бы выводимое чёрным по белому «Юнги мёртв» с недр сознания стерлось. Он заваливается на бок рядом с омегой, не выпуская его из объятий, поглаживает скулы, говорит себе «он сейчас встанет», потому что так не бывает — так жестоко даже с Дьяволом не поступают. Больно дышать, моргать, двигаться. Больно — это Чонгук. Эта боль другая, она не местная, не отсечёшь, не поставишь примочки, не убавишь агонию. Её очаг внутри, под грудной клеткой разгорается, кости расходиться заставляет и наружу чёрным дымом вываливается. Больно так, что нужно молить о смерти, но Гуук молит её вернуть ему того, кого она забрала, молит совершить обмен, но она никогда не торгуется. Она прибила его кинжалами к стене, из него живого кости по одному вынимает, из него живого сердце достаёт, земле подарить собирается. Но без него же не живут, его ему Юнги заменял, если вынут, то из раны кровь хлестать будет, никогда не остановится.

— Юнги, — еле губами шевелит, его волосы поглаживает, — жизнь моя, я хочу жить, ощущая твою ладонь в своей руке, не обрывай нашу связь, не обрекай меня на смерть при жизни. Не говори, что у нас нет «завтра». Останься здесь со мной, ведь дышать тебе в шею — единственный способ дышать. Как мне справиться с осознанием, что не уберёг, как изо дня в день переходить? — так сильно его сжимает, что пятна на нежной коже оставляет. — С кем я буду разговаривать, кого обнимать, ради кого ждать рассвета? Ты открываешь мне дверь по вечерам, ты выбегаешь меня встречать, ты залечиваешь мои раны. Ты не должен был уйти раньше, — трясёт его за плечи, хотя бы один признак жизни увидеть мечтает. — Я отстроил империю, утолщал стены, увеличивал войска, чтобы защитить тебя, — срывается на глухие рыдания, заставляя стражу пятиться назад в шоке. — Я должен был умереть. Что я скажу нашему сыну, что не смог защитить твоего папу? Что он испустил дух в самом охраняемом дворце мира? Я ждал ударов отовсюду, этого не ждал. Я оберегал тебя от мечей и стрел, но не смог уберечь от человека, не защитил. Я себе этого не прощу, — задыхается, делает паузу, глотает и глотает воздух, но, кажется, больше никогда не задышит. — Встань, ты обрекаешь человечество на гибель. Я пролью реки крови, только встань, останови меня. Встань ради сына, — не умолкает, продолжая трясти его за плечи. — Не смотри на меня пустым взглядом и не молчи. Ты же моя жизнь, я тебе сколько раз это повторял, и я готов отдать свою, лишь бы ты жил, — зарывается лицом в его шею, смачивая её слезами. — Открой глаза, и я не буду ждать твоего дня рождения, я сейчас тебе про сюрприз расскажу. Умоляю тебя, пожалуйста, не пугай меня так. Обними меня в ответ, скрести руки за моей шеей.

Боль нарастает, люди прибывают, весь дворец и двор наполнен плачем. Гуук ничего не видит, не слышит, так и тычется ему в шею, льнёт к венке — она не пульсирует — он на куски распадается.

Хосок залетает следом и пригвождённый к стене смотрит на кровь, складывающуюся в буквы, которые выжигаются в его подсознании, а до этого были выжжены на его сердце. Гуук ничего не видит, он ослеплен обрушившейся на него реальностью, где он сидит на полу, обнимая бездыханное тело своего любимого, а в ушах так и стоят крики Гукюна, не хотевшего покинуть спальню. Хосок, расталкивая стражу, выходит прочь.

Без Юнги весь мир приобретает чёрный цвет, умер Юнги — умер и Чонгук, потому что-то, что он сейчас дышит, — не значит, что он жив. Жизнь определяется не бьющимся сердцем, а моментами, которыми её проживаешь — Чонгук жил рядом с Юнги, а сейчас предательское сердце просто кровь качает, не замирает, рядом с любимым залечь не позволяет. Чонгук умер ещё за городом, только примерив корону, кровавые шипы которой впились в голову, он испустил дух, потеряв того, кто его дышать научил. Хочется кричать, чтобы надорвать голосовые связки, потому что разговаривать больше не с кем, отрезать себе руки по локоть, потому что если не прикасаться к нему, они ему и не нужны. Хочется свою грудь разорвать, вынуть то, что рядом с ним ожило, и ей в лицо засунуть, показать, что, отбирая жизнь одного, она сразу и второго забрала, что связанных любовью разлучать нельзя, что даже смерти такое непростительно. Он притихает, сжимает до крошащейся эмали зубы, пытаясь очередную волну сшибающей его боли выдержать. Она вдавливает его в землю, живьём в неё вбивает, и Гуук сам готов, стирая пальцы, себе могилу рыть, лишь бы его земле не отдавать, лишь бы его тут с сыном улыбаться оставить. Утренний поцелуй не мог быть последними, те объятиями не должны были остаться теплом в руках Гуука, как воспоминания. Если бы он знал, что живым больше Юнги не застанет, он бы его не отпускал, от себя оторваться бы не позволил, так и застыл бы навеки на пороге, прижимая к себе самое драгоценное, что у него есть.

К нему подходят, что-то говорят, дают какой-то отвар, Гуук его с рук сшибает — он притуплять свою боль не будет. Он должен её чувствовать, потому что это единственное, что он будет отныне чувствовать каждую новую секунду, в которой его Юнги не дышит. Как только боль отпускает на мгновенье, чтобы силами собраться, по новой его по комнате разбросать, Чонгук верить в то, что видит, отказывается. Он не понимает, как человек, которому принадлежит половина мира, не может это контролировать, выкупить, обменяться. Он продолжает молить её забрать его взамен, но она любимое дитя не тронет, того, кто любим ей и ненавистен жизни, обходит.

Чонгук вновь умирает, за одну ночь тысячу раз смерть переживает, и в том, как ошибаются те, кто говорит, что от любви не умирают, убеждается. От любви умирают, и самое явное тому доказательство Чонгук, который сидит на полу, сжимая бездыханное тело любимого в объятиях и монотонно повторяя имя из четырех букв. От любви умирают, но этих погибших в землю не зарывают, похороны не проводят, вокруг собравшись, не оплакивают. От любви умирают, стоя на ногах, дыша, бесцветным взглядом на мир смотря. Убитые любовью выделяются в толпе — это улыбка, когда глаза не улыбаются, это беспросветная мгла на дне зрачков, это шаг, чтобы сделать который ногу из последних сил от земли отдираешь. От любви умирают прямо на глазах, угасают в один миг, потеряв того, от кого сердце питалось, лишившись любимых рук, смеха, полных нежности взглядов. От любви умирают, когда, выйдя наружу, больше не на небо, а на землю смотрят. От неё умирают, когда в одном отрезке жизни, покоящемся в недрах памяти, навеки застревают.

Чонгук там и застревает, только его и видит, отключает восприятие внешнего мира, полностью в память зарывается. Перед глазами воспоминания такие же яркие, как в день, когда это случилось, он не верит, что они всё, что ему осталось. Он вспоминает, как стоял у двери в Мирасе, первый брошенный взгляд, новое чувство, голову в груди приподнявшее. Вспоминает все его переглядывания, когда он шёл с конюшни обратно на кухню, как хмурился, как стойко наказания терпел и ни разу ни о чём для себя не просил. Гуук мечтал встать к нему поближе, вдохнуть его запах, прикоснуться без страха, что омега отпрянет. Он вспоминает свадьбу, когда стал самым счастливым, как родился сын, как взял его в руки — его измученную, но счастливую улыбку ему, и каждое новое воспоминание — очередная сквозная дыра в том, от кого уже и так ничего не осталось.

— Мне очень больно, Юнги, мне слишком больно, — задушено воет. — Я говорил, что мне больше больно не будет, но что я знал о боли? — обращается в пустоту. — Я всё могу, но без тебя не смогу. Ты сделал меня самым счастливым человеком в мире и сделал больнее всех, — мажет губами по его губам, омега всё так же не дышит, а Гуук его не отпускает.

Утро картину не меняет, Чонгук на полу, покрытым засохшей кровью, с ним в обнимку под куполом пульсирующей живой боли лежит, которая одного в землю вдавливает, так на ноги встать и не позволит, а второй ей больше неподвластен. Биби, плача, внизу Гукюна завтраком кормит, слёз не скрывает, но в лицо ребёнку «всё хорошо» лжёт. Шуи присаживается рядом с правителем, просит отпустить омегу, но Гуук обезумел от горя, сильнее к себе его прижимает.

— Мой господин, — просит Шуи. — Его надо похоронить.

Альфа даже не отвечает, покачивается на полу, гладит его волосы.

— Господин, ему нужен покой.

— Он не мёртв, он спит. Я его не отдам, — целует в лоб Юнги Гуук, и Шуи умолкает.

Прибывший сразу же после новости Намджун так и сидит всю ночь на полу рядом, ни слова сказать не может. Он знает, к Гууку не подойти, его любовь не забрать, что он не отпустит — туда любимого человека не отпускают. Чонгук до конца смерть Юнги не принимает, не осознаёт, а Намджун осознаёт, но забившийся в горло ком не позволяет альфе открыть рот. Перед его глазами не заснул вечным сном тот, кто делал Гуука целым, а рухнул и превратился в пыль тот, кого он считал несломленным, сильнейшим, с кого брал пример.

— Я ранил его в эту руку, — целует место пореза на ладони Юнги Гуук. — Я вонзил кинжал, прибил его к полу, грозился убить. Он порезался этой рукой о меч. Мой меч. Мастер До сказал, мой меч убьёт меня, и я был готов принять смерть, но я не знал, что она будет настолько чудовищной.

— Ему нужен покой, — подползает ближе Намджун. — Ты должен предать его земле.

— Не могу, — еле шевелит губами Гуук, не переставая трёт распухшие за ночь глаза, — если я его выпущу — всё закончится. Если я его выпущу, значит, я смирился, принял, но я не отдам его, я не могу, — зарывается лицом в грудь омеги и глухо рыдает, заставляя Намджуна уткнуться в свой локоть, и только подрагивающие плечи выдают то, что альфа разделяет с другом его горе.

<b><center>***</center></b>

В огромном дворце пусто, все окна распахнуты настежь, в комнатах ветер хозяйствует, не пахнет едой, не слышно слуг, стоит абсолютная тишина, как на кладбище. Идэн превратился в королевство одинокого короля, того, который считает себя мёртвым, а держится, потому что прибит к земле сыном и обещанием тому, кто ушёл. Больше в Иблис не будет солнечных лучей, заставляющих цветы в саду поднимать свои головы, не будет праздников и гуляний, не будет рассветов.

В утро, когда убитый горем Гуук отпустил Юнги из объятий — солнце в Империи черепов погасло.

Все краски мира забрал с собой хрупкий омега, который их принёс. Омега, который стал Дьяволу сердцем, которого у него никогда не было. Пройдут года, пройдут века, кости всех ныне существующих превратятся в прах, но о любви Гуука и Юнги будут помнить вечность. Потому что любовь — это единственное, над чем не властно даже время и что не подчиняется никаким законам. Пусть смерть сегодня посягнула на самое дорогое, что было у Гуука, любовь Дьявола она не заберёт, даже убив его самого.

<b><center>***</center></b>

Хосок не хочет в это верить, это точно недоразумение, скорее, призыв о помощи, никакой другой причины в том, что, умирая, Юнги написал кровью имя его любимого быть не может. Он расталкивает столпившихся у двери людей и быстрыми шагами идёт в свою спальню. Прогнав стражу, он тянется к ручки двери, как она открывается и наружу выходит обеспокоенный Тэхён.

— Что за крики? — спрашивает омега, выглядывая в коридор. Хосок молча толкает его внутрь и, закрыв за собой дверь, идёт к кровати.

— Что случилось? — растерянно смотрит на присевшего на кровать и обхватившего голову мужа омега. — Почему люди кричат?

— Юнги умер, — приходит в ужас услышавший себя со стороны Хосок.

— Что ты говоришь? — прислоняется к дверям Тэхён, в шоке смотря на него. — Это ложь, — выдыхает он и бросается к ручки, но сразу же замирает от властного «не выходи».

— Я не понял, как это случилось, — бегает растерянным взглядом по сторонам Хосок, — но он мёртв.

— Любимый, — утирает слёзы омега и опускается на колени перед ним, поглаживая его руки, — надо пойти туда, надо помочь, этого не может быть, это невозможно.

— Скажи мне, зачем? — внимательно смотрит на него Хосок. — Зачем кому-то убивать его, у Юнги не было врагов. Гарем давно распущен.

— Я всё ещё в это не верю, мне нужно увидеть Юнги, — срывается к двери Тэхён, но Хосок поднимается следом и, перехватив его, прижимает к себе.

— Тебе нельзя туда. Гуук тебя убьёт, — Хосок чувствует, как деревенеет тело в его руках, и видит вспышки страха на дне любимых глаз, которые пронзают его насквозь, окунают с головой в жижу реальности, от которой он пытался сбежать, которую отказывался воспринимать.

— Зачем? — задаёт вопрос Хосок, внутренне подбирается, впервые обращается к высшим силам с просьбой, лишь бы Тэхён его сомнения рассеял, чтобы успокоил заходящееся в груди сердце.

— Это не я! — срывается Тэхён, мгновенно ударяясь в слёзы.

Хосок ослабляет хватку, отшатывается назад, не веря, на любимого смотрит, а у омеги кровь в жилах стынет. Не от страха. Он руку в ладонь Хосока вложит, с ним как клятву вечной любви давал, так и на тот свет пойдёт. От разочарования. От клубящегося на дне родных глаз разочарования, которое на Тэхёна липнет, в поры впитывается, словно грязью его покрывает. У омеги под грудиной сердце ноет, глотку горечь раздирает, он готов все пытки мира терпеть — что угодно, пусть только тот, в ком он себя потерял, на него так не смотрит, пусть не рубит красную нить, их связывающую, не отдаляется. А Хосок вновь отступает, Тэхён шаг к нему делает.

У Хосока в голове крик Тэхёна стоит, эхом от стенок отскакивает, не затирается. Только не это. Только не Тэхён. Лучше бы это был Хосок, лучше бы он умылся кровью Юнги, понёс бы заслуженную кару, но не его любовь, не тот, кого он обещал защищать и беречь. Тэхён его кровь в жилах, его сердце, его личный воздух и смысл жизни. Он заменил ему всех, стал его семьёй, которой у него никогда не было. Он усыплял его поцелуями, будил объятиями, каждый новый день сильнее прошедшего любить заставлять. Тэхён не мог так с ними поступить, не мог перечеркнуть прошлое и поставить под угрозу будущее, где Хосок показывает ему империю, где они растят сына, где альфа лежит головой на его коленях, и вся усталость испаряется. Это явно какая-то ошибка.

— Он написал твоё имя на полу своей кровью. Выйдешь из комнаты, и тебя на куски порубят, — с трудом двигает губами Хосок, так и видя перед собой выведенное кровью «Тэхён» на полу спальни. — Зачем ты это сделал?

— Этого не может быть, — испуганно смотрит на него омега. — Это невозможно, — всё ближе подойти пытается.

— Зачем? — смотрит в упор Хосок, из последних сил держится, чтобы не осесть на пол, не вцепиться пальцами в свои волосы, клоками их вырывая, не биться головой о стену, пока этот диалог не забудется.

— Я хотел, как лучше, — плачет Тэхён и подходит ближе. — Я хотел, чтобы тебя увидели, чтобы ты носил эту корону. Ты заслуживаешь весь этот мир, — размазывает слёзы по лицу. — Только ты его и заслуживаешь, — каждое слово Хосоку, как тупой кинжал, кожу вспарывает.

— Как ты мог? — с горечью спрашивает альфа. — Как ты мог убить того, кто спас тебе жизнь? Ты хотел, чтобы я носил корону? — становится вплотную альфа. — Таким путём? Лишив моего друга омеги, оставив Гукюна без папы? Ты страшный человек, Тэхён. Страшнее меня, хотя на моём счету сотни убийств.

— Не говори так, — воет омега и тянет к нему руки. — Умоляю, не говори так, не отворачивайся от меня. Ты — моя любовь, моя жизнь. Не отталкивай меня, — вцепляется в его ладонь и с мольбой смотрит. — Всё будет хорошо, всё образуется, ты ведь меня защитишь, мы придумаем что-нибудь.

— Убив Юнги, ты убил моего брата, — прикрывает ладонями своё лицо Хосок.

— Ты хоть когда-то любил меня, как его? — всхлипывает Тэхён.

— Любил, — касается губами его лба альфа. — Люблю и вечно буду любить, даже несмотря на то, что жажда власти тебя ослепила, ты у меня здесь, — прикладывает ладонь к левой стороне груди.

— Ты ведь спасёшь меня? — с надеждой всматривается в потемневшие от боли и обиды глаза омега. — Ты защитишь меня от него, и мы сбежим.

— Спасу, — впечатывает его в себя альфа и крепко обнимает. Он так сильно сжимает Тэхёна в руках, что омеге даже больно, но он не противится, в его руках себя защищённым чувствует, впервые за последние часы выдыхает, даже Гуука больше не боится, с ним его альфа. Хосок вдавливает его в себя, жадно любимый запах вдыхает, чувствует, как трясёт омегу в его руках, но не выпускает. Именно эти объятия те, ради которых он возвращался во дворец, ради которых выживал, даже будучи прибитым кинжалами, часть себя бы на вражеской территории оставив, всё равно бы дополз. Хосок любит Тэхёна так сильно, что его это чувство наизнанку выворачивает, так доверяет, что своё сердце в его руки вложил, и теперь оно медленно остывает.

Ветер за окном всё больше разгуливается, до ушей крики и плач доносит, Хосок ничего не слышит и не видит, он свой личный мир в своих руках держит и, прикрыв веки, эти несколько секунд живёт.

— Я люблю тебя, — шепчет Хосок, без остановки повторяет. — Люблю больше своего меча, земель, всех корон мира, люблю так, что вечности не хватит всю мою любовь тебе показать, — шумно сглатывает, Тэхён поднимает лицо и видит, как из глаз альфы слёзы вниз катятся. — Я люблю тебя, — в глаза смотрит, — поэтому не позволю ему сделать тебе больно.

Тэхён не успевает открыть рот, как Хосок сжимает пальцы вокруг его горла и валит пытающегося ловить воздух губами омегу на постель. Он очень хочет прикрыть веки, не хочет смотреть в глаза, полные застывшего ужаса, но взгляда оторвать не в состоянии. Тэхён брыкается, сопротивляется, ногтями в его руки впивается, раздирает, Хосок хватку не ослабляет, давит и давит, под его руками жизнь утекает, он в глазах цвета мёда тонет. Он душит Тэхёна, а задыхается сам, чувствует, как все его навеки оставшиеся несбывшимися мечты верёвкой вокруг горла обвиваются, плоть рассекают, до костей добираются. Тэхён резко обмякает, всё так же в самую душу смотрит, будто смиряется. Хосок убивает Тэхёна, убивает себя, их так и не родившихся детей, то утро, в котором они под лучами солнца на постели нежатся, друг от друга оторваться не могут, все их мечты и надежды. Хосок убивает Тэхёна кровоточащими руками, гасит огонь их жизни, угли слезами поливает.

Тэхён перестаёт бороться, а ужас в глазах на абсолютную нежность сменяется. Перед самой смертью о короне и престоле не думается, думается только о его руках, которые заменяли Тэхёну дом, а сейчас зажимают его горло, так бессердечно прекращают его путь. Тэхён не злится, даже обиду, вспыхивающую внутри, душит. Хосок не отступит — он это в его глазах отчётливо видит, но что видит ещё лучше — это его любовь, это слёзы, которые текут по Тэхёну, это глухие всхлипы оплакивающего его альфы, которого омега всем своим пусть и не совсем чистым сердцем до самого конца любил. И Тэхён улыбается. Пусть улыбка и болезненная, но он улыбается ради Хосока, оставляет себя в его памяти с улыбкой, не осознавая, что альфа с этой ночи только свои руки на его горле запомнит. В его глазах гаснет жизнь — для Хосока навеки гаснет свет. Он расслабляет пальцы, прислоняется лбом к его лбу, прижимается губами к его губам и тонет в океане тьмы, которая станет теперь для него домом.

— Люблю, люблю, люблю, — как полоумный хрипит и, обняв утонувшего в нежно-голубого цвета простынях омегу, кладёт голову на его грудь.

Серебристый свет луны заливает огромную спальню, которой одному было мало, а для второго она была всем миром, потому что омега был рядом. Они лежат в постели, которая из брачного превратилась в смертное ложе, которая всё ещё хранит теплоту тела того, кто, умерев, погасил для Хосока все звёзды. Ветер колышет занавеси, а языки пламени свечей отбрасывают причудливые тени на стены, в которых Хосок Тэхёна среди цветов видит, его голос во вражеском дворце впервые слышит, его губ своими касается, вкус жизни и тепло чувствует. Для Хосока всё здесь в этой комнате и заканчивается. Отныне он брошенный в развалинах когда-то прекрасного дома, никому не нужный калека без души, ведь его душа так в руках омеги и осталась. Отныне он сплошная пустота, которую ничем и никем не заполнить, эхом в голове оставшийся крик не стереть. От Тэхёна в Хосоке только воспоминания, его имя по буквам в убитом монстре выводимое, его последняя улыбка, как пытка, и взгляд, который альфа с собой в могилу унесёт.

Счастье выдаётся временно, и, потеряв его, без него не живётся, Хосок тоже не сможет, всю оставшуюся жизнь воспоминаниями волочить будет, а на рассвете сам себе отрубит правую руку.

Ту самую, которая забрала у него самое дорогое, что было.

<i>Третий раз Мин Юнги убил в двадцать три года, и это было его последнее убийство.</i>

<b><center>***</center></b>

Чимин, сидя на корточках, обнимает ничего не понимающего Гукюна, которого Биби привез в Чин на время похорон и, поглаживая его волосы, шепчет «что всё будет хорошо». Чимин плакать перестал только полчаса назад, узнав, что Гукюн в городе. Все эти дни омега даже Тааном не занимается, заперевшись в комнате, рыдает, оплакивает друга и засыпает, обнимая детей. Арэм не понимает, что случилось, но знает, что что-то плохое, только на его вопросы никто не отвечает. Сокджин уехал в Иблис поддержать Гуука, и Чимину даже болью поделиться не с кем. Омега, который взял на себя занятия Гукюном, на прощание поехать не смог. Гукюн, узнав, что папа заболел, от Чимина не отходил, даже спал с ним, пока Биби не вернулся в Чин. Чимин делал всё возможное, чтобы отвлечь ребёнка, и всё своё время посвятил сыну друга, надеясь, что хотя бы за него Юнги будет спокоен. Чимин решил, что поедет прощаться с Юнги позже, и они смогут побыть наедине, где он наконец-то выплакает кипящую в нём днём и ночью и выжигающую его изнутри боль потери.

<b><center>***</center></b>

Иблис одет в траур. На дверях и окнах домов завязаны чёрные ленты, на улицах стоит давящая на барабанные перепонки тишина. Город прощается с любимым сыном, который нёс ему надежду на лучшее будущее, поднимал вопросы, которые доселе не поднимались, и был реальным примером, на который равнялись. На похороны Юнги прибыли из самых дальних стран, кто-то приехал, чтобы выразить Дьяволу своё почтение, но большая часть пришла именно из-за омеги, который незаурядным умом и обаянием никого не оставлял равнодушным. Даже солнце в это утро зашло за тучи, словно отказываясь наблюдать за тем, как предадут земле того, кто каждый новый день встречал его с улыбкой.

Юнги хоронят на западе Иблиса, в отдельно отведённом месте, где в будущем Гуук планирует построить мавзолей. На огромной территории, которая уже обводится стенами, также похоронили и Маммона, сердце которого остановилось в ту же ночь в конюшне.

Гуук за одну ночь лишился и любимого, и верного друга.

Гуук стоит у могилы за счёт удерживающего его Намджуна. Альфа будто лет на десять постарел за эти дни, вся передняя часть его волос белая, как снег. Он бесцветным взглядом смотрит в могилу, в которую только что сам же положил свою любовь, а потом достаёт из ножен свой меч и с помощью Намджуна кладёт его рядом с омегой.

— Я обещал, что ты будешь за ним присматривать, чтобы ты не переживал, вот и забирай, только жаль, что он всё равно убил меня, — пытается приподняться Гуук, но сил не находит, так и сидит на коленях у могилы, просит Намджуна не подходить.

— Я выполню обещания, я поставлю Гукюна на ноги, а ещё подарю тебе подарок, который должен был украшать Идэн, но теперь украсит твою гробницу, — с горечью улыбается ему Гуук. — Ты запретил мне умирать, обрёк меня на одиночество, но я не буду злиться. Ты всё равно только мой, как и я навеки только твой.

Хосок на похоронах не присутствует. Несмотря на вовремя оказанную ему помощь, альфа пару ночей мучается от боли, которой даже рад — она притупляет моральную. Хосок хоронит Тэхёна в парке, за которым ухаживал омега, среди белых роз, и сам там и остаётся.

Обратный путь Гуук проделывает пешком, окружённый воинами и близкими людьми, он еле волочит ноги, но от коня отказывается. По всему пути ему попадаются плачущие и выражающие соболезнования люди, он видит и чувствует боль народа, у себя в голове с Юнги общается, рассказывает ему о том, как его любят и ценят. Внезапно среди всего этого плача он чётко различает крики старого обезумевшего омеги:

— Дьявол, это кара небес, за всю кровь, что ты пролил, только небеса забирают лучших.

Гуук останавливает метнувшихся к омеге стражников и, разбито улыбнувшись старцу, продолжает путь.

<b><center>***</center></b>

Десять лет спустя мавзолей «Колыбель солнца» готов. Покрытое белым мрамором трехкупольное сооружение, возвышающееся над Иблисом, расположено посередине раскинувшегося на огромной территории парка. По шести каналам, проходящим по территории парка, перекинуты стеклянные мосты. Над главным входом в мавзолей золотыми буквами на белом мраморе высечено «и в этой, и в следующей». Изнутри стены мавзолея покрыты изразцами и росписями, украшенными драгоценными камнями. Мавзолей поражает своей роскошью и богатым убранством. Прямо посередине главного зала под надгробием этажом ниже, находится могила Юнги. На строительство мавзолея Гуук приказал созвать лучших мастеров со всего света и лично контролировал весь процесс. Территория мавзолея превосходит по размеру территорию Идэна. Ко входу в гробницу ведёт выложенная плитами из гранита широкая дорога, по краям которой бьют высокие фонтаны и раскинулись огромные сады, в одном из которых стоит статуя Маммона, под которой лежит сам конь. В саду слева в основном растут красные розы, которые Гуук приказал посадить, помня, как красиво Юнги смотрелся в красном. Жемчужиной мавзолея является ниспадающий со стены водопад — подарок правителя своему любимому, который он так и не успел подарить при жизни. Со всего света к гробнице стекаются люди, те, кто хочет отдать дань памяти омеге, и те, кто хочет посмотреть на чудо-водопад.

Надгробный камень омеги сделан из полупрозрачного белого мрамора. Стены гробницы украшены драгоценными камнями и позолотой, а пол вокруг надгробья застлан дорогими коврами. Потолок над надгробным камнем стеклянный, что позволяет солнцу падать прямо на надгробие. Камень меняет цвета — днём он белый, на закате, благодаря красным лучам солнца, розоватый, а под луной — серебристый. По краям камень инкрустирован сапфирами и кристаллами. Любимый рубин Юнги так и остался на его шее. На его могиле приглашёнными каллиграфами высечено: «Тут лежит сердце Дьявола, и осмелившемуся его побеспокоить грозит вечность боли».

<b><center>***</center></b>

Войны за земли сменились войнами за камни и богатства, из которых Гуук собирал гробницу любимого. Строительство только закончилось, но Намджун не может уговорить его прекратить свои кровавые походы. Империя горит от восстаний, недовольств, врагов у Дьявола всё больше, но он видит целью только мавзолей. Гуук словно одержим идеей построить для Юнги самую красивую усыпальницу в мире, он будто ради этого и живёт. Гуук топит в крови целые города и государства, не знает жалости, за ним кровавый след расползается, и он сам каждый новый день в плаче павших от его меча погибает. Десять лет Гуук заставляет себя жить, называет это чудовищной пыткой и продолжает собирать гробницу любимого. Ради только покрытия пола главного зала он целое племя вырезал, которое отказывалось допускать Гуука к камням. Никто не знает, куда Дьявол двинется дальше, что ему ещё понадобится, государства в спешке объединяются в союзы, но всё равно проклятое «Гуук» слышат и в своей крови захлёбываются. Дьявол не просто вернулся, он вернулся оголодавшим по крови и без того, кто смог бы его удержать.

Гукюна растит Биби, альфа часто гостит у Чимина, только этим двум омегам Гуук доверяет своё главное сокровище. Гукюн благодаря им и пережил смерть папы, потому что отец на пару месяцев ушёл в себя и из башни выходил только, чтобы на могилу сходить. Гукюн с годами превратился в хмурого, помешанного, как и Гуук, на битвах на мечах юношу, который все свое время проводил, тренируясь с отцом. Хосок в Идэн так и не вернулся, он выбрал жизнь отшельника, ухаживает за цветами, самые пышные растут на безымянной могиле его омеги, там же в лачуге и живёт, слывёт безумцем. Его часто навещает Намджун. Гуука он не видит, никто из них в глаза второго посмотреть так сил и не нашёл.

<b><center>***</center></b>

В день, когда мастера накладывают последний камень на гробницу, Гуук празднует кровавый пир на Севере, куда взял и сына. Альфа допивает вино и швыряет кубок в огонь, забирающий город. Намджун собирает войска выдвигаться дальше, а Гукюн идёт рядом с отцом в сторону разбитого за городом шатра.

— Мы настолько большие, что не можем это контролировать, — говорит юноша, возвращаясь к недавнему крупному восстанию на юго-западе империи, в подавлении которого погибли около трёх тысяч человек.

— Ты так похож на него, — остановившись, внимательно смотрит на него отец.

— Отец, хватит войн, папа не хотел бы, чтобы ради его гробницы погибло столько людей, мы воюем не за земли, — пытается повлиять на него Гукюн.

— Умирать он тоже не хотел, но она забрала его, — хмурится Гуук. — Пусть забирает и их, — разводит руками, показывая на полыхающий город. — Пусть заберёт столько душ, сколько хочет, я устроил для неё пир. Почему моё забрала, почему поцеловала того, кто принадлежит мне?

— Отец, глупо объявлять войну смерти, — настаивает юноша.

— О нет, я воюю не с ней, а с жизнью, пусть не даст мне убивать, пусть попробует меня остановить, — выплёвывает слова альфа.

Гуук пинает обломки, проходя по пустынным улицам, усеянным трупами, и внезапно слышит стон боли. Альфа подходит к обломкам, и пока воины поднимают завалы, видит выползающего наружу подростка лет четырнадцати.

— Лучше бы ты умер, — усмехается Гуук, — ибо пленных я не беру.

— Ты Дьявол? — подползает ближе раненный парень.

— Он самый.

— Вы убили всю мою семью, — придерживая рану на боку, поднимается на ноги парень. — Сожгли наш дом. Что я теперь буду делать? — спрашивает парень, в глазах которого нет и намёка на страх.

— Как тебя зовут? — хлопает его по плечу Гуук, восхищаясь его смелости.

— Шенхуо.*

— Будешь теперь служить мне? — кривит рот Гуук, поглядывая на нервного Гукюна, который хочет вернуться в Иблис.

Парень кивает.

— В этом вся наша разница, ты будешь служить тому, кто тебя всего лишил, убил твоих родных.

— А что бы вы сделали? — крепче сжимает рану на боку подросток.

— Убил бы, — усмехается Гуук. — Иди к войскам, найдём тебе место, — кивает в сторону альфа и брезгливо морщится, пока парень, схватив его руку, покрывает поцелуями.

Гукюн замечает блеск метала в чужих руках слишком поздно. Он успевает замахнуться, следит за отлетевшей в сторону головой подростка, но, повернувшись к отцу, видит торчащую из его груди рукоятку кинжала. Гуук после боя часто снимает доспехи, отправляясь в шатёр, в этот раз это стоит ему жизни.

— Десять лет без него. Я устал, — обхватывает пальцами рукоять Гуук. — Ты рубишь головы, как Хосок, — довольно ухмыляется.

— Отец, — обнимает его Гукюн, не слыша крики и суматоху воинов.

— Меня убил мальчуган кривым кинжалом за свою семью, а я мечтал умереть в бою, — сокрушается Гуук и, оттолкнув подбежавшего лекаря, несмотря на крики сына, выдёргивает кинжал, усиливая кровотечение. — Я не увижу твоего папу, потому что он в раю, а мне гореть в аду. Передай всем, кто будет приходить на мою могилу, чтобы плюнуть на неё, что вечность без Юнги — моё самой большое наказание, — жмурится альфа. — Ты уже большой, ты со всем справишься, а с чем не справишься, тебе помогут Намджун и Хосок, — договаривает и закрывает глаза.

Гуук умирает тихо, сам ей руки протягивает, кладёт голову на костлявую грудь и, наконец-то, отправляется на вечный покой, избавляет себя и мир от боли. Намджун, опустившись на корточки, прикрывает лицо, а Гукюн, продолжая обнимать отца, тихо плачет.

— В Иблис ты вернёшься воином, — утирает слёзы Гукюн, — Я не знаю, встретитесь ли вы на том свете, но на этом вы будете вместе, — обещает отцу убитый горем парень и поднимает глаза к небу. Гукюн протягивает ладонь, и об неё разбивается первая капля дождя. Вечернее небо покрыто чёрными тучами, отблеск молний завораживает. Гукюн хочет думать, что это небеса душу того, у кого она, вроде бы, не была, встречают. Он вздрагивает от очередного раската грома и вспоминает слова безумного старца, часто сидящего на дороге в Иблис, который, принимая от него лепёшку и монеты, утверждал, что у каждого есть шанс прожить ещё несколько жизней. Гукюн хочет верить, что в одном из них его родители встретятся, папа насытится мужем, а отец научится вновь улыбаться.

Гукюн приказывает усадить облачённого в так не вовремя снятые доспехи отца на коня, лично привязывает к его руке меч, и Гуук возвращается в Иблис на коне и с оружием в руках. Впервые родной город встречает Гуука тишиной, и только шелест травы и стук копыт коней нарушают этот покой. Выскочившее на улицы население в шоке смотрит на длинную процессию, медленно ступающую за конём альфы, и отказывается верить в то, что тот, кого они считали бессмертным — мёртв. Гукюн объявляет о том, что отца похоронят вниз по течению реки, собирает с собой небольшое войско и в тот же день процессия выдвигается за город. Обратно в Иблис Гукюн возвращается один.

Гуука хоронят в могиле, вырытой прямо у ног Юнги, и, покрыв землёй, выравнивают место захоронения, не оставив никаких опознавательных знаков. Для тех, кто спускается вниз к могиле Юнги — ничего не меняется. Гукюн казнит всех, кто принимал участие в захоронении. Отныне все будут искать могилу Дьявола у реки, кто-то осквернить, кто-то разграбить, и только Гукюн будет знать, что великий завоеватель, Дьявол с Востока лежит в безымянной могиле, под слоем земли, у ног своего любимого омеги с одним только кольцом с надписью «моя любовь». На следующее утро Гукюн объявил в империи траур на три года.

В тот вечер закат уносит не только солнечный свет. Он знаменует закат Империи черепов, Дьявола, который оставит след в истории не только ужасающими кровопролитиями, но и как тот, кто создал огромное государство, применял свободу религии и впервые ввёл обязательное образование в этом регионе. Новый день принесёт в Иблис рассвет империи Гукюн, который начнётся с момента, как юный альфа при помощи дяди займёт престол отца.

<b><center>Десять лет спустя.</center></b>

Гукюну двадцать пять лет, и он очень сильно похож на отца, на столько, что некоторые до сих пор вздрагивают при первой встрече, думая, что перед ними Дьявол. Он придерживается партнёрских отношений с империей Чин, за все дела с которой отвечает его главный советник Ким Намджун. Несмотря на сугубо деловые отношения, Гукюн два раза выслал свои войска в Чин, чтобы помочь Сокджину справиться с отражением вражеских ударов, а после открыто на большом собрании заявил, что Чин под его личной протекцией и объявивший войну империи — объявляет её и наместнику Дьявола на земле. Все вокруг думаю, что Гукюн охраняет Чин из-за слова, данного отцу, и никто не подозревает, что альфа бережёт своё сердце, каждое утро просыпающееся в соседней империи.

Гукюн, в отличии от отца, не собирал пирамид из голов и не славился своей любовью к пыткам, хотя крови проливал не меньше. Гукюн поражал врагов тем, что порой прощал то, что казалось непростительным. К примеру, после пленения ведущего военачальника вражеских войск, внимательно следящий за военной тактикой врага Гукюн не приказал казнить его, как и остальных, а предложил возглавить одну часть его войск. Так же альфа стал поступать и с воинами врага, ещё больше увеличив число своих войск. Альфу не предавали и против не выступали, ведь получить прощение от Гукюна — это как шанс на новую жизнь, никто не рисковал вызвать гнев сына Дьявола. Гибкий ум и умение крепко держать в одной руке меч, а во второй вожжи, которыми он управлял крупнейшей империей в мире, сделали Гукюна одним из самых могущественных мировых правителей. Гукюн взял от отца железную волю, умение принимать решения в самых сложных ситуациях и дальновидность, а от папы любовь к искусству и литературе. Все, кто занимался творчеством, всегда могли рассчитывать на особое положение у императора. Гукюн любил читать, владел несколькими языками и часто проводил время в беседах с учеными.

Несмотря на завоеванные города, которые превосходили Иблис по территории, Гукюн столицу переносить не стал, так и считает Идэн своим домом. «Мой папа здесь, моё место рядом с ним», — любит повторять альфа, и если возвращается домой, то первым делом идёт в Мавзолей, где лежат его родители. Иблис превратился в крупнейший культурный центр региона и в народе назывался «Сокровищницей Востока». Приток ремесленников и мастеров, которые поощрялись правителем, превратил столицу в поражающий своей архитектурой и красотой город.

В тронном зале Идэна, где восседал Дьявол, сидит сейчас его наместник, а со стены напротив на него смотрит заказанный у лучшего художника портрет его родителей. Гукюн обновил дворец, но менять цвета на стенах главного зала запретил. Он оставил выбранные Юнги цвета, где чёрный — это Тэхён, красный — это Юнги, а золотой — Чимин.

Три омеги, которые повлияли на события и оставили огромный след в истории империи и про которых историки писать не будут, говоря только об их альфах.

В перерывах между войнами и делами империи Гукюн любит проводить время со своей правой рукой и верным другом Арэмом. Альфы ходят в походы вместе, и Арэм, который уже давно знает, что он не наследник империи Чин, относит себя к империи Гукюн и не разлучается с отцом.

<b><center>***</center></b>

— Отец, почему бы нам тогда не пойти в обход? — не понимает тактику Намджуна Арэм, пока альфы сидят вокруг расстеленной в зале скатерти и обсуждают будущие планы.

— Потому что не ты один умный, и я уверен, что они нас там ждут, — отпивает вина Намджун.

Время альфу не пожалело, но несмотря на морщины, пересекающие красивое лицо, Намджун так же уверено держится в седле и может легко справиться сразу с несколькими нападающими.

Арэму было десять, когда папа рассказал ему про Намджуна. Ребёнок тяжело принял новость и первое время отказывался видеть Намджуна, делая тому очень больно, но со временем альфа нашёл подход к сыну, сколько бы тот не прогонял — не уходил, и Арэм, который сам очень сильно любил отца, возобновил их общение. Отцом Намджуна он долго не называл и впервые это слово слетело с его губ в ходе битвы, где Арэм испугался подошедшего к мужчине с тыла врага. Намджун тогда от счастья чуть не задохнулся, а Арэм, глядя в блестящие глаза отца, прижал его к себе и больше никак, кроме как «отец», не обращался. Арэм для Намджуна вечная память его безумной любви к Чимину, и альфа бережёт его так, как не смог сберечь его папу. Он всё так же почти не дышит, когда видит Чимина, в его присутствии даже своё имя забывает, но омегу не беспокоит, только взгляд с него не сводит, и как бы Чимин не хмурился в ответ — эту войну с собой Намджуну никогда не выиграть. Прошло двадцать лет, у Чимина свой дом и семья, но для Намджуна он по-прежнему под рёбрами сидит, вместо сердца бьётся и его любовь к нему только вместе с ним и умрёт.

Арэм сильно похож на отца внешне. Он такой же отличный воин, всегда бросается в самую гущу битвы и часто из-за этого ругается с Гукюном, который любит его, как брата, и боится потерять. Несмотря на постоянное отсутствие в Чин, Арэм искренне привязан к семье, обожает своего брата и шутит, что тот, кто захочет получить его руку, должен будет победить в бою его самого. Чимин полностью ушёл в дела империи, редко бывает в Иблис, только если начинает скучать по общению с Юнги. Он приезжает, и Гукюн приказывает закрыть мавзолей для визитов на целый день, оставляя двух друзей побыть наедине. Если Арэм не занят делами Гукюна, то он лично сопровождает папу, ни на шаг от него не отходит и всячески оберегает. Чимин гордится успехами своих детей и всегда может положиться на крепкое плечо своего мужа. С Намджуном Чимин говорит только о сыне, наедине не остаётся. Несмотря на то, что прошло столько лет, Сокджин по-прежнему ревнует, и омега мужа не провоцирует. Сокджин счастливый муж и отец, занят своей империей, по-прежнему без ума от своего сына и так же зовёт и Арэма, который к нему обращается, как к отцу.

<b><center>***</center></b>

Гукюн часто ходит к Хосоку, оставляет за калиткой свои войска и подолгу сидит на ковре перед домом альфы, который отстроил для него насильно прямо в парке и, любуясь цветами, с ним разговаривает. Бывший воин полностью ушёл в цветы, и пусть он так никому и не сказал, но Гукюн знает, что под белыми розами слева от дома лежит тот, кто убил его папу, и тот, кого безумно любил Хосок.

— Я простил тебя, — сказал в свой первый визит молодой альфа, принимая от Хосока чашу воды. — Я не держу на тебя зла.

— Я себя не простил, — опустился на землю рядом Хосок. — Никогда не прощу.

— Я знаю, что ты не вернёшься в Идэн, но я хочу, чтобы ты знал, что я всегда стою за твоей спиной.

— Какая ирония, ведь это должно было быть моё место, — горько усмехается Хосок, и стоит опустить взгляд на отрубленную руку, мрачнеет, каждый раз по новой переживая события той ночи. Он носит его тепло на ладони, нюхает его запах со своего запястья, каждый новый цветок, поднявший к солнцу голову — его именем называет. Хосок умер с ним вместе, рядом под чёрной землёй лежит, вылезает только, чтобы цветы полить, чтобы от его омеги миру самое красивое с каждым новым днём дарить. Он чертит веточкой на сырой земле узоры, надолго в себя уходит, а Гукюн не отвлекает, попивает воды и благоухающий садом любуется.

— Ты когда-нибудь убивал своего любимого? — вдруг поднимает на него полные животного ужаса глаза Хосок. Он всё помнит, и то, как последний вздох любимого забрал, как сам ему одной рукой могилу рыл и сам его закапывал. Помнит, но иногда воспоминания особо яркие, в голове молотком стучать начинают, мозг в кашицу превращают, и в такие моменты от подкатывающей истерики Хосока почти ничего не спасает.

— Мы только это и делаем, мы убиваем друг друга, называя это любовью, — смотрит вдаль Гукюн. — Мой отец убил папу, сделав его своим, мой папа убил его, умерев. Видимо, это и есть любовь, когда один из двоих рано или поздно убивает второго, и неважно, словом, мечом, руками — смысл один — один из двух всегда умирает. Я не хочу быть её жертвой, поэтому я и отказываюсь любить.

Хосок опускает глаза в землю и долго молчит, тянется потом вновь за веткой, и когда Гукюн уходит, даже не замечает. С того дня, каждый раз возвращаясь в Иблис, Гукюн обязательно проводит день в самом красивом парке города и общается с Хосоком.

<b><center>***</center></b>

Ослепший от старости на один глаз, а вторым еле различающий лица Биби сидит в кресле на террасе дворца, слушая доносящиеся из-за стены крики, приветствующих возвращение правителя горожан. Гукюн обходил империю, встречался со своими людьми, а Биби ждал его не раньше как через три дня. Гукюн приветствует встречающих его с поклоном людей во дворе и сразу идёт к старику. Альфа нагибается к омеге, который заменил ему родителей, касается губами его щеки и, положив руку на его плечо, смотрит во двор.

— Ты вернулся, мой мальчик, — слабым голосом говорит Биби, поглаживая руку на своём плече.

— Не могу я тебя надолго оставить, — улыбается Гукюн, якобы следя за спорящими внизу Намджуном и Арэмом, а на самом деле поглядывая за нюхающим цветы у бассейна Тааном, который приехал в Идэн с папой и гостит здесь уже как неделю.

— Расскажи мне ещё о папе, — садится на пол у его ног воин, не сводя глаз с невероятно красивого омеги с лисьими глазами.

— О его красоте слагают песни, а о сердце пишут историю, — сразу же наполняются слезами глаза старика, который зарывается пальцами в отросшие чёрные волосы своего любимца. — Он смог то, что никому не под силу — он усмирил Дьявола, стал для него божеством. Он сделал словами и руками намного больше, чем все вы делаете оружием. Их любовь была безумна и прекрасна. Я хочу пожелать тебе такой же.

— Я почти не помню папу, меня не учили нежности, и я не знаю, что такое любовь, — тихо говорит альфа.

— Открой своё сердце, когда она постучится, и больше от тебя ничего не надо, — утирает слёзы омега.

— Я не хочу, — хмурится Гукюн, чуть не сорвавшись вперёд, увидев уколовшегося о шипы Таана, но сам себя в пол вбивает. — Она убила моего отца. Она убила моего папу.

— Она заставила твоего отца жить, — поворачивается к нему Биби. — Именно эти шесть лет Гуук и был живым, всё остальное время он был мёртв. Выбор за тобой, — прослеживает за ним взглядом омега, — но я уверен, если бы можно было заранее рассказать твоим родителям то, как закончилась бы их история на земле, они бы всё равно протянули к друг другу руки. Ты плод бессмертной, пусть и трагической любви, перед которой и время, и смерть бессильны. Никогда этого не забывай.

— Мне всё равно их не понять, — глотает забившийся в горло ком Гукюн.

— И именно поэтому, мой мальчик, ты, бросив всё, примчались в Идэн, узнав, что Таан здесь гостит, — грустно улыбается старый омега.

Гукюн молчит, вновь возвращает взгляд ко двору и, поймав адресованную ему затмевающую яркость солнца улыбку Таана, чувствует, как слева под грудиной льдина тает.

<b><center>Конец.</center></b>

<i>*Шенхуо — в переводе с китайского означает «жизнь».</i>