Гукюн

— Вот так вот воюешь, прикладываешь все свои усилия, создаёшь империю, а потом приходит маленький омега, и твой народ любит его больше, чем тебя, — Чонгук натягивает поводья Маммона рядом со стоящим на площади в окружении стражи Юнги. — Я ревную, — спрыгивает с коня альфа, которого толпа приветствует громкими возгласами, и, подойдя к омеге, легонько касается губами его виска.

— Что вы знаете о ревности, мой господин? — вскидывает брови Юнги. — Слышал, вы опять в поход собираетесь, в котором обязательно себе кого-нибудь найдёте, — обиженно бурчит под нос парень, продолжая протягивать руку проходящим мимо шеренгой, благодарящим его людям.

— Мои глаза видят только тебя, — без тени сомнения заявляет альфа.

— Ну да, вы никогда мне не изменяли, — говорит Юнги, улыбаясь ребёнку, который под руководством папы протягивает ему цветы. — Учитывая, что ваши походы порой месяцами длятся, я не удивлюсь измене.

— Захочу — не получится, — кладёт руку на его поясницу Гуук и притягивает к себе. — Даже когда ты не рядом со мной, ты во мне, так что можешь не сомневаться и ждать меня, потому что я вернусь очень голодным.

— Вы смущаете меня перед своим народом, мой господин, — отстраняется Юнги. — И зачем вы меня искали?

— Соскучился, — улыбается Чонгук. — Они тебя правда боготворят, — говорит после короткой паузы альфа и кивает в сторону толпящихся на площади людей, каждый из которых хочет дорваться до Юнги.

— И это меня тоже сильно смущает, — опускает глаза Юнги. — Я ничего необычного не сделал, скорее, только начал что-то делать, но стоит мне выйти в город, то я слышу слова благодарности. Мне даже подарочки делают, узнали как-то, видимо, повара из дворца доложили, что я сладкоежка, мне столько сладостей приносят. Биби правда доносит их до меня уже опробованными, мол, кто-то хочет супруга господина отравить, — смеётся. — Детишки из цветов браслеты и венки плетут. Я этого всего не заслуживаю.

— Ещё как заслуживаешь, — уверенно говорит Гуук. — Ты открыл им школы, бесплатные библиотеки, выступаешь за отмену телесных наказаний и оплачиваешь лекарей для неимущих семей. Тебя есть за что любить.

— Зубы мне всё равно не заговаривай, — держась за его руку, поднимается на цыпочки и шепчет ему на ухо Юнги, — никаких омег в походах, или у тебя родится только один сын.

— Я хочу минимум пятерых, так что никаких измен, — Чонгук вновь целует его в висок и взбирается на Маммона.

Юнги поглаживает фыркающего и ластящегося коня и провожает супруга теплым взглядом.

<b><center>***</center></b>

Со свадьбы прошла уже неделя, но кажется, будто год. Последние гости разъехались ещё позавчера. Юнги вернулся к своим каждодневным делам и заботам. Чимин вновь сутками сидит у себя, только в этот раз он сам обрёк себя на одиночество. Тэхён пользуется тем, что Хосок, который только недавно вернулся с большой битвы, пока отдыхает, проводит время со своим альфой. Чонгук с Намджуном пропадают за городом, занимаются войсками, строят очередные планы. Жизнь в Иблисе вернулась в привычное русло.

Сегодня Юнги решает пообедать с Чимином, даже если тот будет против. Омега сильно соскучился по другу и надеется своим присутствием поднять ему настроение. Юнги приказывает набрать на поднос вкусностей и следует в покои Чимина. Пак сидит на кровати, на которую же прислуга водружает поднос, а Юнги опускается напротив.

— Мне надоело, что ты почти не выходишь, — отломав лепешку, макает её в густой мясной соус Юнги. — Так что я сам к тебе пришёл.

— Прости, что я себя так веду после свадьбы, просто мне о многом надо подумать, многое решить, поэтому я провожу время в одиночестве, — тихо говорит Чимин.

— А друзья зачем нужны? — фыркает Юнги. — Поделись тем, что у тебя на душе, расскажи, о чём думаешь, может, я помогу тебе решить или сделать выбор.

Чимин отворачивается к окну и пару минут молчаливо созерцает прыгающих с ветки на ветку птиц.

— Я даже не знаю с чего начать, — вновь смотрит на друга.

— Начни сначала, — набитым ртом отвечает Юнги.

Через пару минут поднос уже на полу, а уставившийся на друга Юнги отказывается верить в услышанное.

— У меня нет слов, — наконец-то выдаёт Мин.

— На что именно? — вымученно улыбается Чимин.

— На всё! — восклицает омега. — Я в шоке от всего, что ты рассказал. Что ты теперь будешь делать? Зачем ты ответил ему положительно?

— Да не придёт он! Никто не придёт! — Чимин отбрасывает в сторону подушку, которую до сих пор обнимал. — Я уверен, что никому это не нужно. Кто в своём уме пойдёт против правителя империи черепов. И из-за чего? Из-за меня? Глупости всё это, и у меня проблема куда поважнее этой. Мне надо решить один вопрос, а я так далеко зашёл, что понятия не имею, как его решу.

— Я верю, что если это реальная любовь, то война не страшна, — хмурится Юнги. — Я не сомневаюсь, что Гуук из-за меня войну развяжет. Так же я не сомневаюсь, что я ради него босоногим землю обойду. Потому что люблю. Потому что он любит меня. Если тот красивый альфа и правда влюблен в тебя, то, боюсь, он придёт, и это очень плохо, потому что речь не только о тебе и том альфе, речь о моём муже, о его братьях, — пристально смотрит на друга. — Я против войны, против всего, что может навредить Гууку, поэтому я настаиваю, чтобы ты не оставлял это всё на авось и решил этот вопрос с Намджуном до того, как в ворота прилетит первая стрела, иначе я тебе этого не прощу. Не втягивай империю в войну.

— Я сглупил, я сказал, не думая, — прикрывает лицо ладонями Чимин, — но я всё равно уверен, что никто не придёт, и войны не будет. Юнги, я бы никогда не подставил под риск тебя и твою семью.

— Но подставил, — поднимается на ноги Юнги. — Заварил кашу, найди в себе силы и расхлебывай. Реши этот вопрос с тем альфой. Если он придёт, ты сам выйдешь к нему и вернёшь его обратно ни с чем. Войны не будет. Я никому не позволю навредить империи и моему альфе.

— Я всё исправлю, — кусает губы готовящийся разрыдаться омега.

— Я на это надеюсь, — Юнги покидает спальню друга.

<b><center>***</center></b>

Следующие два дня Чимин мрачнее тучи, но несмотря на подавленное настроение, он стал выходить из спальни и каждый вечер проводит время на закрытой в преддверии холодов террасе у бассейна. Несмотря на то, что на дворе ранняя осень, ветер уже прохладный, он гоняет по ежечасно подметаемому двору листья и заставляет ёжиться, сильнее кутаясь в лёгкую накидку. Чимин сидит в кресле и продолжает всматриваться в мелкую рябь воды, по которой плавают сорванные ветерком листья. Всё это время Чимин собирается силами, готовит себя к разговору с тем, кто, может, даже и слушать не станет, но он должен попробовать. Чимин ещё никогда так сильно разговора не боялся. Юнги прав, он положился на случай и ответил положительно правителю другой империи, не подумав, что если Сокджин говорил на полном серьёзе, то между империями может вспыхнуть война, в которой пострадают невинные люди, а самое главное, близкий, чуть ли уже не родной человек.

После купальни Чимин не дожидается, когда к нему придёт Намджун или вызовет и, натянув на себя шелковый халат, сам отправляется в его покои. Омега проходит в освещаемую свечами спальню и видит пытающегося дотянуться смоченной в воде тканью до правого бока альфу. Намджун сидит с обнаженным торсом на кровати, бок альфы покраснел, видны ссадины. Чимин, мягко ступая по ковру, проходит к кровати и, отобрав у него тряпочку, сам прикладывает её к ссадинам.

— Я собирался за тобой послать, — разминает затёкшую шею альфа.

— Я решил сам прийти, — тихо говорит омега, нежно проводя по ссадинам. — Кто вас так?

— Дамир, — усмехается Намджун.

— Дамир? — распахнув глаза, удивлённо смотрит на него омега. — Ваш конь?

Намджун кивает.

— Он был с утра не в духе, а потом в степи со змеёй повстречался, — морщится от прикосновения ткани к открытой ссадине альфа. — Я сам виноват, был не внимательным, в итоге он меня скинул. Приземление получилось болезненным. Зачем ты пришёл? Не говори, чтобы за мной поухаживать.

— Я пришёл поговорить, — опускает тряпку в миску с водой Чимин и отодвигается к изножью кровати.

— Не думаю, что мне этот разговор понравится, — хмурится Намджун, — поэтому сними халат и иди ко мне, — хлопает по бедру.

— Пожалуйста, — не сдаётся Чимин, — я о многом не прошу. Просто выслушай меня, потому что так продолжаться не может, потому что я на грани.

— Знаю, что твой разговор ничем хорошим не пахнет, — Намджун поднимается на ноги и натягивает на себя чистую рубаху. — А ты знаешь, почему под доспехами мы носим шелковые рубашки? Почему я и мои братья тратим огромную часть казны на шёлк для войска?

Чимин отрицательно качает головой, не понимая, куда клонит альфа.

— Когда в нас попадает стрела, то она в очень редких случаях может пробить шелк, — опускается вновь на кровать Намджун. — Её наконечник не в силах пробить ткань, зарывает её вместе с собой в плоть. Это существенно уменьшает боль, пусть и не всегда спасает от смерти. Потом, если рана не смертельная, мы просто стрелу выдёргиваем вместе с тканью, останавливаем кровь, а рана быстро затягивается. Так вот, что бы ты сейчас не хотел сказать, я по тебе вижу, что твои стрелы будут бить прямо по оголённому телу, а вынимая их, я оставлю огромные дыры и разворошённую плоть. Ты правда хочешь поговорить?

— Думаю, твоя кожа, как броня, иначе я бы давно её пробил, — треснуто улыбается Чимин и, подняв глаза, внимательно смотрит на альфу. — Скажи мне честно, хотя бы один раз за наше знакомство, что дают тебе эти взаимоотношения? Тешат твоё эго? Показывают, что ты такой сильный и можешь человека против воли тут хоть всю жизнь продержать? Потому что я правда не вижу, чтобы тебе эти отношения давали хоть что-то ещё.

— Куда ты клонишь? — мрачнеет Намджун и поворачивается к двери, на пороге которой стоит стражник.

— Вас срочно желает видеть повелитель в главном зале, — кланяется стражник альфе.

— Скажи, буду позже, — отсылает его Намджун и вновь смотрит на Чимина. — Что ты хочешь от меня услышать?

— Я просто не понимаю, зачем нам состоять в отношениях, где мы оба несчастны, — подползает ближе омега. — Зачем таскать на себе такой груз, ведь ни тебе, ни тем более мне от них не хорошо. Я же знаю, что ты страдаешь, ты это мне ночами после вина рассказываешь. Зачем друг друга мучить?

— Если ты начнешь сейчас петь про то, чтобы я тебя отпустил, то пустая трата времени, — зло говорит Намджун, сжимая пальцы на своих бедрах. — Я не могу, — поворачивается к нему лицом. — Я серьёзно не могу, и дело не в том, что я упёрся или делаю это тебе назло. Я от тебя зависим — ты мой меч, мой дом, моя судьба. Я не могу отказаться от тебя.

— Но ведь это не так! Это и рядом с любовью не стоит! — с горечью восклицает Чимин. — Потому что любимого человека не мучают, для него хотят только лучшее, а то, что ты делаешь со мной, и твои чувства ко мне — это не любовь.

— Плевал я на эту любовь! — подскакивает на ноги Намджун, и Чимин видит вспыхнувшие на дне его глаз костры ярости. — Что она перед моей одержимостью тобой? Я тобой болею, и я готов ждать вечность, чтобы и ты заболел, — подходит он к омеге и, опираясь руками о кровать, нависает сверху.

— Этого не будет, — смотрит прямо в глаза Чимин, пусть и волдырями от пламени в чужих глазах покрывается, взгляд не выдерживает, но он должен всё решить. Чимин должен перестать оставлять на завтра этот разговор, потому что завтра для него может обернуться войной. — Ты можешь разрушать города и строить новые, но ты не можешь заставить биться при виде тебя сердце, которое сам же своими зубами вырвал! Я тебя не полюблю! Я не вещь, которая будет стоять так, как ты её поставишь!

— Не провоцируй меня! — кричит на него Намджун, заставляя стражу за дверью нервно сжимать в руках мечи. — Перестань говорить мне, что это невозможно, перестань меня отталкивать! Ты мой омега!

— Никогда им не был, — тихо говорит Чимин.

— Умолкни! — рычит Намджун, который уже на грани того, чтобы вырвать Чимину язык. Пусть омега ничего нового и не говорит, всё, что слетает с его губ, и так известно, но озвученным оно становится смертоносным. — Наша связь нерушима! — скорее себя убеждает, потому что Чимина вряд ли переубедить.

— После всего, что у нас было, ничего не выйдет, — толкает его в грудь Чимин, пытаясь встать на ноги, но вновь опускается на кровать, понимая, что они его не держат. — Поэтому я прошу тебя, если ты испытываешь ко мне хоть минимум чувств, отпусти меня домой, к отцу.

— К отцу? — продолжает кричать мечущий молнии взглядом Намджун. — Твой отец кормит червей со дня, как ты покинул город. У тебя нет семьи, кроме меня. Я твоя семья!

— Что ты говоришь? — всё-таки встаёт на ноги Чимин и, не понимая, смотрит на альфу.

— Твой отец мёртв, — уже спокойно отвечает Намджун, поздно поняв, что сказал лишнее.

Омега продолжает растерянно смотреть на него, чётко видит в своей голове предложение, сказанное Намджуном, но не понимает его. Хочется стереть это предложение из мыслей, вылететь в дверь, прыгнуть в окно, хоть куда-то себя деть, только не быть здесь. Не стоять в этой комнате — в темнице без решеток, — не смотреть на того, с кем ложе делит и чьи руки по локоть в крови родного человека. Намджун не лжёт, он не на эмоциях, не от злости. Чимин эту горькую правду в его резко спокойном взгляде видит. Намджун своими словами ещё одну мечту зачеркнул невыполненной. Чимин домой больше не вернётся, дома у него больше нет.

— Ты убийца, — вырывается из груди с хрипом после первичного шока. — Ты убийца моего отца, — подлетает к альфе Чимин, но тот оказывается проворнее, перехватывает его поперёк талии и валит на кровать. Омега вопит во весь голос, молотит кулаками по его груди и, сорвав голос, давится сухой истерикой, раздирающей горло, затихая в его руках выпотрошенной оболочкой. Намджун крепче сжимает его в кольце своих рук, вслушивается в выравнивающееся дыханье и, почувствовав, как обмяк омега, расслабляет объятия.

— И после этого ты говоришь, что мы будем вместе, — бесцветным голосом говорит Чимин, смаргивая застилающие глаза слёзы. — После этого ты позволяешь себе думать, что наша жизнь наладится и вспыхнут чувства, — криво улыбается, вонзаясь ногтями в его плечи, пытается до костей дорваться, разодрать в своих руках ненавистного человека.

— Я никому не позволю встать между нами! — встряхивает его альфа, пытаясь привести в чувства, потому что у омеги безумный взгляд и уродливая улыбка, рассекающая лицо.— Никому не позволю отобрать тебя у меня. Я все войны переживу, со всех боев живым вернусь, но тебя потеряю — вмиг умру.

— Ты убийца моего отца, — резко подавшись вперёд, кусает его в плечо Чимин, рвёт хвалёный шелк зубами, пачкает подбородок в чужой крови, задыхается, но крепче зубы сжимает, потому что боль в нём нечеловеческая, потому что вынести один не сможет, делится, хотя бы минимум её ему показывает. Намджун зарывается пальцами в его волосы, с трудом от себя отрывает, кажется, даже с собственной плотью, в чужих зубах зажатой, и, обхватив рукой за горло, просит успокоиться.

— Ты лишил меня всего, — хрипит измазанный в крови и в своих слезах парень, всё равно руки тянет, мечтает его кости переломать. — Ты отобрал у меня всё, а я лишил тебя сына, — безумная улыбка расползается по окровавленному лицу. — Я убил твоего сына, — улыбку сменяет громкий хохот, эхом отскакивающий от чужих ушей. От его истеричного смеха кровь в жилах стынет, пульсирующая на висках венка грозится лопнуть. Намджун слышит, как глухо стучит в ушах собственное сердце и думает, что лучше бы он оглох.

Чимин видит, как в ужасе расширяются зрачки нависшего над ним альфы, всё повторяет последнюю фразу, пусть и чувствует, что пальцы вокруг горла всё сильнее сжимаются, вместе со свистом изо рта всё равно «я убил твоего сына» срывается.

— Что ты говоришь? — прикладывает его головой о кровать обезумевший от вести Намджун. — Что ты такое говоришь? — пальцы с горла омеги медленно сползают.

— Я забеременел от тебя и избавился от него, — заходится кашлем Чимин. — Потому что даже мысль о том, что я рожу тебе ребёнка, мне претила, — он подтягивает к себе ноги и бесцветным взглядом смотрит на впечатанного в пол чудовищной правдой альфу. Намджун отшатывается назад, ничего перед собой не видит, прислоняется к стене — подальше от омеги, подальше от ещё одной смерти.

Чимин своими словами его будто на куски расколол, и Намджун сейчас о свои же осколки режется, чувствует, как под ногами чёрное болото своего же эгоизма хлюпает. Он смотрит безжизненным взглядом куда-то сквозь, а Чимин словно слышит, как чужое сердце сперва замедляется, а потом вовсе биться перестает. Чимин не солгал, и вся жизнь Намджуна на двое поделилась. Как раньше больше не будет, а дальше ничего не будет. Намджун только что опору, его на земле удерживающую, потерял. Он узнал про смерть ребёнка, а будто про свою собственную. Боль от новости живая, она пульсирует, растягивает кожу, потому что не умещается, но никогда не вырвется, вечность только одного человека мучить будет, его наказанием станет. Намджун не стал Чимину альфой, не станет теперь и отцом его сына. Он натянул красную нить судьбы до предела, истощил её, как мог, а Чимин её перерезал.

— Как думаешь, омега, убивший ребенка из-за того, чей он, способен полюбить его отца? Выйдет у нас счастливая жизнь? — добивает Чимин, ковыряется невидимыми мечами в кровоточащем нутре. Намджун думал, это он Монстр, но вырастил того, кто похуже.

— Заткнись, — дрожащим от нервов голосом требует Намджун и подходит к кровати. — Заткнись. Заткнись.

— Живи с этим, как и я живу, — по словам выговаривает Чимин, уже не боясь того, кого собственными словами в пыль стер, по комнате развеял.

— Заткнись! — кричит альфа и, размахнувшись, бьёт его по лицу.

Чимин отключается, а Намджун сползает на пол и, обхватив голову руками, монотонно бьётся затылком о кровать, повторяя в пустоту одно и то же «как ты мог?». Пропитанный агонией мозг отказывается осознавать масштаб трагедии, которая разом все нити надежды обрубила. Дело ведь не в ребёнке, хотя всё пережёванное больной реальностью нутро о не родившемся малыше скорбит. Дело в том, что этим Чимин показал, что без вариантов, что двигаться некуда, что никогда и ни за что. Омега не оставил приоткрытой дверь, потушил разом все огни, а землю солью посыпал. Намджун может эту землю сутками слезами орошать, но на ней даже ростка надежды больше не появится. Чимин вырвал её с корнем. Это конец. Несуществующая могила их ребёнка — это пропасть, где они с Чимином по разные стороны, и пусть Намджун до костей ноги и руки раздерёт, ему через неё не пройти. Одна мысль об этом, и он, взвыв, ладонь ко рту прикладывает, кусает, горло ногтями раздирает, лишь бы душащие его раскалёнными цепями рыдания выпустить. Но Намджун не умеет плакать. Его боль слезами в горле собралась, клокочет, он задыхается, но она наружу не вырывается. Наверное, это тоже наказание, наверное, он своей болью вечность давиться будет, жизнь, которую не получил, даже оплакивать не сможет. Он трёт лицо ладонями, но оно всё такое же сухое, ни одной дорожки из слёз, которая хотя бы немного эту перемалывающую внутренности боль сняла. Каждую следующую секунду Намджун думает, что больше она уже не станет, что он получил полный объём, но она только разрастается, заставляет поражаться своей выносливости, ведь кто такой человек, чтобы такой масштаб вынести.

Он смотрит на свои ладони, обагрённые кровью своего ребёнка, и глухо стонет. Это он убийца, а не Чимин. Он довёл омегу до того, что тот убил их ребенка, и нет отныне для Намджуна спасения. Можно отобрать у человека всё, но если оставить надежду, то он, только на неё и опираясь, вновь на ноги встанет, опять учиться ходить будет, но Намджуна её лишили. Оставили без ничего. А ведь начни он всё по-другому, у него был бы Чимин, который одной улыбкой когда-то давно заставил альфу слышать пение птиц и любоваться закатами, который заставил полюбить каждое утро, ведь оно начиналось с него, и который одним точным ударом отправил Намджуна живым в могилу, не засыпав её, оставив его, сидя в ней, доживать свой век. У него мог бы быть ребенок от того, в ком он голову потерял, такой же красивый, с золотыми волосами, тот, смотря на кого, он бы видел Чимина, тот, кто мог бы его полюбить, в отличие от папы, хотя бы немного открыть для него своё сердце. Намджун лишил Чимина семьи, дома, будущего, а омега взамен лишил его всего одним махом в лице крошечной жизни, которой не дал зародиться и которая могла бы стать началом того, чего у них уже не будет. Как же он его всё-таки ненавидит — Намджун рычит раненным зверем от этой мысли и ложится грудью на пол.

Он проиграл эту битву с самого первого дня, но тешил себя призрачными надеждами, которые после новости о ребёнке, как дымка, рассеялись. У них нет будущего, оно погибло, не родившись, у них нет даже прошлого, потому что там одна сплошная боль, выедающая двоих сразу — у них ничего нет. И даже Чимина сейчас в этой комнате нет, пусть он и пришёл в себя, сидит на кровати и смотрит на пронизанного иглами боли, расползающегося по полу альфу, его нет, потому что он не чувствует к нему ничего. В этой битве нет победивших, но бой официально закончен. Впервые за время их знакомства внутри Намджуна абсолютная пустота, оставленная после безумной боли. Словно она острыми лезвиями всё нутро выскоблила, остатки того, что он сердцем называл, забрала и, оставив пустую оболочку того, кого люди Монстром называют, ушла. Вот что, значит, Чимин с ним чувствует. Это очень больно.

Намджун, опираясь о кровать, поднимается на ноги, ни разу не глянув на Чимина, пошатываясь, идёт к выходу. В голове покой, на языке привкус крови, горло по-прежнему невыплаканные слёзы раздирают, зато под грудиной нет больше огня, нет жизни, нет ничего. Одна сплошная пустота.

Он подходит к лестнице, ничего перед собой не видя, спускается в коридор, стража что-то говорит, распахивает перед ним двери. Он заходит в зал, идёт прямо к своему месту, сквозь смазанную картину реальности видит братьев, Сокджина, опускается в кресло под пристальным взглядом всех присутствующих и затихает.

<b><center>***</center></b>

Сокджин отбыл из Иблиса на следующее утро после свадьбы. Альфа уехал с визитом в соседнюю империю и по пути обратно всё же заехал вновь в Иблис. Сокджин всё время проводит в раздумьях и понимает, что просто так, собрав всю свою армию, обрушиться на империю не может. После всего, что для него сделали три правителя, он не будет действовать так подло. Сокджин не боится смерти, а она его точно настигнет, ведь он заранее знает, что ему против Гуука не устоять, но всё равно это сделает, всё равно попробует, потому что он сказал Чимину, что он этого стоит, потому что иначе вся его жизнь пройдёт в самобичевании и муках. В то же время Сокджин не из тех, кто забывает добро, и терять новоприобретённых друзей не хочет, жаль, что другого варианта не видит. Он оставил войска за стенами, демонстративно дошёл до Идэна только с двумя людьми и вот уже как полчаса стоит в главном зале перед двумя правителями в ожидании третьего, именно того, из-за кого вернулся и отказывается просвещать их в причину визита. Стоит Намджуну войти в зал, как Сокджин чувствует, как останавливается время, даже ветер прекращает свою игру с занавесями.

— Повторюсь, я не знаю, что ты нам демонстрируешь, но твоему основному составу в Иблисе рады, поэтому глупо, что ты прошёл через весь город без стражи, даже я так не рискую, — потирает подбородок восседающий по центру и откровенно скучающий Гуук.

— Я показываю, что пришёл с миром, — смотрит ему в глаза Сокджин. — Показываю, что готов понести ответственность за то, что я сейчас скажу.

Хосок нервно ёрзает в кресле, теряя терпение, Намджун невидимым взглядом смотрит в стену, его будто вообще нет в зале, а Чонгук продолжает буравить Сокджина недобрым взглядом.

— Я пришёл просить, — продолжает гость.

— Опять? Ты же вернул империю, — не понимает Гуук.

— Я пришёл просить о другом, — опускает глаза Сокджин, не зная, как подобрать слова и, боясь, что не успеет договорить, лишившись головы. — Я безгранично вас уважаю и благодарен вам за оказанную мне помощь. Я бы и в страшном сне представить не мог, что когда-то между нами встанет человек, а не земли и власть. Но раз уж я дошёл сюда, то значит, по-другому никак. Я пришёл за омегой.

В зале воцаряется абсолютная тишина, а Сокджин, не теряя времени, продолжает:

— Я не крыса и тем более не трус, этот визит, если я выйду за ворота Идэна, предупредительный. Это минимум, что я могу сделать в память о нашем сотрудничестве. Вернувшись в империю, я продолжу собирать силы и в следующий раз приду с войной.

— Речь об омеге одного из нас, — подавшись вперёд, облокачивается о колени Гук. — Никакой другой омега не может стать причиной войны.

Сокджин кивает. Хосок подскочив на ноги, вытаскивает меч. Сокджин моментально реагирует.

— Хосок, — окликает друга Гуук.

— Как он посмел? Как его язык не сгнил и выдал нам такое? — ходит вокруг альфы Хосок, примеривая меч. — Я отсеку голову сыну собаки.

— Хосок, — повторяет Гуук. — Мы тоже не трусы, — прислоняется к спинке кресла. — Пусть соберёт армию и вернётся. Мы не будем нападать на одного. Хотя это не нам решать, а тому, на чьё добро он позарился, — он поворачивается к Намджуну и, нахмурившись, смотрит на альфу, который продолжает ни на что не реагировать. Чонгук сразу понял, о ком говорит Сокджин, ведь почти двое суток с ним провёл омега Намджуна.

— Ты слышал, что он говорит? — спрашивает Гуук.

Намджун не отвечает. Он всё слышал, и даже не удивляется. Подсознание Намджуна подбрасывало ему картинки почти двух суток отсутствия Чимина в Идэне, среди которых были и те, из-за которых альфа потом долго себя успокаивал. Намджун допускал мысль, что, учитывая невероятную красоту его омеги, Сокджин мог бы не устоять, но закапывал в себе эти подозрения, утрамбовывал и мысли такой просочиться не давал, иначе в порыве ревности Чимина бы убил. Теперь уже неважно. Теперь просто к боли Намджуна ещё и обида добавляется. Сокджин смог то, что не смог Намджун. Только вот агрессии никакой, тот, в ком она только из-за мысли об измене за мгновенье вскипала, сейчас, как пустой сосуд, смотрит стеклянными глазами на альф и даже не двигается. В другое время Сокджина бы уже давно в живых не было, Намджун бы его на куски порубил, испачкал бы главный зал дворца и всё равно бы не насытился, а сейчас одна пустота и желание в ней раствориться.

— Покинь дворец, город, наши земли, — ледяным тоном заявляет Сокджину Гуук. — Отныне тебе в империи не рады, и ты наш враг. В следующий раз я увижу тебя за мгновенье до твоей смерти, насладись жизнью, пока можешь.

— Что бы ты сделал? — с трудом отлепляет язык от нёба Сокджин, смотря в глаза Дьяволу. Он будто не один из самых известных воинов, не правитель империи, а придавленный к земле навешанными на него мешками с землёй старец. Ему вмиг лет за шестьдесят, плечи опущены, взгляд тусклый.

— Ты смеешь сравнивать себя со мной? — подаётся вперёд побагровевший от ярости Гуук.

— Если бы это был тот, кто пару дней назад стал твоим супругом, что бы ты сделал? Если бы он принадлежал другому и не хотел быть с ним, если бы испытывал одну только боль и с надеждой смотрел на тебя, — в отчаянии вопрошает Сокджин, следя за тем, как прямо перед его глазами рвутся нити совсем недавней дружбы. — Ты бы притворился, что ничего не слышишь и не видишь?

— Я бы не вернул его обратно, — рычит Гуук.

— Ты прав. Я виноват, — понуро отвечает Сокджин.

— Я бы умер у ворот, но не вернул бы! Не бросил бы его к ногам того, кто мог бы в порыве ярости снести его голову! — бьёт кулаком о подлокотник кресла Гуук и поднимается на ноги. — Покинь империю, мы будем ждать тебя, точить мечи, давно мой меч не пачкался о королевскую кровь.

— Ты его не отпустишь! — поворачивается Хосок к Намджуну. — Да что с тобой! Речь о твоём омеге! Встань и отсеки голову подлецу!

— Пусть уходит, — бесцветным голосом говорит Намджун и просит себе вина. — И его можешь забрать.

— Намджун, — не понимая, смотрит на него Гуук.

— Я сказал, пусть уходит и забирает того, кто никогда мне и не принадлежал. Я не желаю отныне видеть этого омегу, а ты должен уважать моё решение, — спокойно повторяет Намджун и, встав на ноги, требует вынести вино на террасу. Намджун удаляется, оставив ошарашенных правителей в зале.

— Как это понимать? — опускается обратно в кресло убравший меч Хосок.

Гуук, нахмурившись, гипнотизирует взглядом гобелен на стене и думает о словах друга. Намджун не достал меч, а доставать его за него Чонгук не должен. Речь не о землях и народе, а об омеге, поэтому решение должен принимать сам альфа, которому этот омега принадлежит.

— Это его решение, мы должны подчиниться, — вздыхает Гуук и пристально смотрит на Сокджина. — Если он завтра передумает, то мы обрушимся на твою империю и сотрём её с лица земли. Если тебе подходят эти условия, то прислуга выведет к тебе омегу.

Ожидающий смерти или хотя бы битвы Сокджин, несмело кивает.

<b><center>***</center></b>

Чимин заканчивает утирать оставшейся после Намджуна тряпкой наливающееся красным после удара лицо, когда за ним приходит стража. Он не понимает, куда его вызывают среди ночи, но, переодев халат на штаны и рубаху, послушно плетётся за ними. Чимин думал, что после вести о ребёнке его страдания закончатся, Намджун собственными руками оборвёт его никчёмную жизнь, и надеется, что его сейчас ведут во двор для казни. Юнги, который вот уже полтора часа ждёт в постели вернувшегося во дворец мужа, тоже вылетает в коридор и сталкивается с другом.

— Ты куда? — ошарашенно смотрит на него Мин.

— Понятия не имею, — бурчит Пак, пряча лицо.

— Пойду с тобой, поищу за одно своего, — хмуро отвечает Юнги, заметивший синяк.

К удивлению Чимина, его провожают в главный зал, а не во двор. Стоит омеге переступить за порог, как он, увидев Сокджина, замирает на одном месте, не находя сил даже для шага.

— Что происходит? — Юнги, поклонившись Хосоку, проходит к Гууку.

— Тебе стоит попрощаться с другом, правда, не знаю, надолго ли он нас покидает, —отвечает явно чем-то недовольный Гуук.

— О чём ты? — не понимает Юнги.

— Он уезжает в соседнюю империю.

Сокджин тем временем, с трудом отлепив ступни от пола, подходит к Чимину.

— Помнишь, я спросил, выйдешь ли ты ко мне, если я приду с войском?

Всё ещё находящийся в шоке омега кивает.

— Теперь я спрашиваю, пойдёшь ли ты со мной?

Почему всё так легко, не понимает Чимин. Почему тот, которому всё даётся огромным трудом, получил сейчас долгожданную свободу вот так легко. Чимин отшатывается назад, нервно усмехается. Так не бывает. Не с Чимином. Он должен ползать, придерживая свои раны, должен поскальзываться на своей крови, испытывать чудовищную боль, давится слезами и получать минимум из того, что хотел. Чимин уже понял свою судьбу, принял, что он ей ненавистен, зачем же она сейчас подарками забрасывает, зачем поднимает полог, заставляя лучу света пробиться в скукожившуюся душу и вдохнуть в неё жизнь. Если это шутка, то жестокая, если игра, то смертельная. Чимин смотрит по сторонам, цепляется взглядом за Юнги, надеясь, что тот объяснит, ну или пальцем щелкнет, и омега проснётся. Он ищет глазами Намджуна, пытается расслышать звук меча, рассекающего воздух и жаждущего его крови, но ничего.

— Не бойся, он больше не причинит тебе зла, — мягко говорит Сокджин, понимая, кого ищет омега.

Чимин не способен воспринимать хоть какую-то информацию, он путается в мыслях, слышит голос Сокджина будто бы издалека и, увидев идущего к нему Юнги, сам первым раскрывает объятия, только от кого он ищет защиту в этот раз — не понимает.

— Иди, пока он не передумал, — мягко говорит Юнги, и Чимин прекрасно знает, что «он» в его предложении явно не Сокджин. — Мы обязательно ещё встретимся.

— Я не хочу никуда идти, я не знаю, что происходит, — цепляется за него, как за опору, омега.

— Ты начнёшь другую жизнь, лучше этой, — прекрасно понимает ошарашенного новостью друга Юнги и пытается прибодрить.

— Я обещаю тебя навестить, я обещаю думать о тебе каждый день, — нехотя выскальзывает из его объятий всё ещё ничего не понимающий Чимин и покорно идёт за Сокджином, тянущим его за руку к выходу.

Чимин выйдет за эти ворота в третий раз за всё пребывание в Идэне. Оба раза он шёл или сам на смерть, или дарить её. В этот раз он может больше не вернуться. Чимин всегда думал, что, получив свободу, расправит пусть и изодранные крылья и выпорхнет отсюда, оставив прошедший год за железными воротами. Реальность оказалась совсем другой. Каждый шаг — это трескающиеся кости, волочащиеся за ним ободранные и свешивающие лоскутками крылья, которые словно цепляются за несуществующие сучки и пеньки, ведь идеально ровный двор покрыт мрамором. Чимину резко нехорошо, мутит, слабость в конечностях, каждый шаг — это огромный труд, словно всё нутро омеги и окружающий мир подкидывают ему препятствия, не позволяют ему дойти до ворот, которые открытыми держит стража. Ещё двадцать шагов, и можно получить новую жизнь, о которой он столько мечтал, можно забыть своего убийцу и попробовать начать с нуля. Столько всего можно, но хочется ли? Он вновь останавливается, Сокджин замирает рядом. Чимин оборачивается, не переставая, ищет его глазами, не находит. Он вступает в новую жизнь переломанным, но кости срастутся, внутри каша, но он всё по полочкам расставит, заштопает рваные крылья, а что делать с этой зияющей дырой в груди слева — понятия не имеет.

Чимин угрожал Намджуну сожрать его сердце и свою угрозу выполнил. Он выйдет за порог, и Монстр завоет от боли, только Чимин в процессе и своё потерял. На одной из улиц Иблиса он своё сердце то ли за самое верное, то ли за ошибочное решение обменял. Он вплоть до самых ворот оглядывается, нет ни радости, ни эйфории, ни предвкушения, он ищет его, чтобы урвать хоть взгляд, забрать его с собой и не находит. Что бы не ждало его впереди, Чимин туда с огромным грузом из прошлого ступает, именно поэтому ничего даже близкого к счастью не чувствует. Ворота за спиной со скрипом закрываются, и он делает первый шаг в новую жизнь, оставив своё личное чудовище погибать в агонии.

Намджун смотрит на него сквозь решетку террасы, сидя на полу. Он наполняет чашу вином и невидимым взглядом следит за удаляющимся омегой. Вино, разбавленное слезами того, кто их вкус впервые почувствовал, отвратительно. Намджуну плевать, отныне он вообще вкусов чувствовать не будет. Он пьёт большими глотками, всё заглушить свербящую под грудиной боль потери пытается, пусть и знает, что это безуспешно, что против того, что у него к Чимину, ни одно вино не выстоит. Намджун запоминает его каждый шаг, взгляд, пальцы, комкающие перед длиной туники, всё впечатывает в сознание, высекает на нём, чтобы только этим образом и жить. Он место укуса поглаживает, даже его на себе, как память о нём, все оставшиеся ему дни носить хочет. Тот, кого называют Монстром, должен был быть им для всех, кроме него, а в итоге стал Монстром для того, кого безумно и до самого конца.

<b><center>***</center></b>

Убитый внезапной потерей друга Юнги уныло плетётся к себе и сталкивается на выходе из зала с сонным Тэхёном, который тоже спустился проверить, почему задержался Хосок. Омеги уже доходят до лестницы, как слышат крики из зала, и бегут обратно. Юнги, крикнув на стражу, пытающуюся им помешать, выглядывает из-за двери и видит стоящего у окна Чонгука и побагровевшего от ярости, мечущегося по комнате Хосока.

— Я всё понимаю! — кричит Хосок, заставляя омег испуганно жаться к друг другу. — Я уважаю твои решения и редко когда их оспариваю! Но не в этот раз. Ты позволил чужаку забрать его омегу. Ты должен был отрубить ему голову за такую наглость!

— Я никому ничего не должен, — спокойно отвечает Гуук, любуясь из окна улицей. — И выбор сделал не я, а Намджун.

— Я не понимаю тебя, впервые в жизни я отказываюсь тебя понимать! — подлетает к нему разъярённый Хосок.

— Зачем нам война с Сокджином, когда мы планируем масштабный поход, который принесёт нам огромные территории и богатства? — поворачивается к нему Гуук. — Зачем нам бой, если они сами между собой всё решили? Я не вижу смысла.

— Я вижу, — сжимает кулаки Хосок. — Я бы убил и его, и омегу, и тебя, если бы ты такое позволил с моим омегой.

— Я не сомневаюсь, — усмехается Гуук, — но речь не о твоём омеге.

— А если бы это был Юнги? Если бы он захотел уйти с другим? — щурит глаза Хосок, еле сдерживаясь, чтобы не вцепиться в друга.

— В том то и разница, что Юнги бы и не спрашивал, — легонько улыбается Гуук, своим хладнокровием ещё больше выбешивая Хосока. — Успокойся и не сравнивай свои отношения. Намджун его чуть не убил после побега, я забрал его из-под его меча в ту ночь. Этот омега бы убил Намджуна, я видел это в его глазах. Считай, что Сокджин спас жизнь нашего друга.

— Я всё равно против, — не может успокоиться Хосок.

— Тебе нужно остыть, — протягивает руку, чтобы похлопать его по плечу Гуук, но тот руку сбрасывает. — Не хочешь смириться — иди воюй. У тебя есть свои войска и земли. Делай что хочешь, только мои решения под сомнения ставить я тебе запрещаю, — стальным голосом добавляет альфа.

— Считай, я уже поставил! — шипит Хосок и, толкнув его в грудь, идёт к выходу.

Омеги, боясь попасть под горячую руку господ, сразу же бегут на второй этаж.

— Как думаешь, они теперь враги? — сидит на ковре в коридоре рядом с дверью Юнги Тэхён.

— Да перестань, ну поругались, с кем не бывает, — пытается приободрить его Юнги.

— Я так боюсь, что они подерутся и что с Хосоком что-то случится, — у Тэхёна от испуга даже челюсть дрожит.

— Ничего не случится, они братья, сегодня поругаются, завтра помирятся, — подползает к нему Юнги и кладёт голову на плечо.

— Твой пусть и не носит титулов, но это его империя, если он что-то сделает моему альфе, я не переживу, — бурчит Тэхён.

— Гуук без меня проживёт, но без Хосока вряд ли, — смеётся Юнги.

— Ты только и делаешь, что шутишь, — злится Тэхён.

— Лучше иди к себе, успокой своего, а я займусь моим, — поднимается на ноги Юнги и, кивнув страже, идёт в сторону покоев Гуука.

<b><center>***</center></b>

После ухода Хосока Чонгук пару минут стоит в зале и, уставившись в одну точку во дворе, думает о последних событиях. Хосок категорически не прав, и Гуук тут даже не сомневается. Его думы сейчас занимает только Намджун и то, что же всё-таки послужило тем толчком, который привёл к тому, что альфа отпустил того, кем одержим. Гуук не понимает, что должно произойти, чтобы человек вырвал своё сердце из груди, а потом молча проследил за тем, как его забирают. Но даже больше, чем этот вопрос, его интересует, как Намджун с этим справится. Альфа идёт к выходу и до того, как отправиться в спальню, решает навестить друга. Намджун находится сидящим на полу террасы в окружении трёх уже пустых и одного только принесённого кувшинов вина.

— Намджун, — опускается рядом Гуук и, не дождавшись чаши, пьет из кувшина. — Я надеюсь, ты поступил правильно.

— Уйди, — утирает рукавом губы альфа.

— Не могу, — удобнее устраивается Гуук и отсылает выбежавшую с подушками прислугу. — Ты мой друг. Я хочу выпить с тобой. Хочу тебе немного помочь.

— Мне никто не поможет, — болезненная гримаса портит красивое лицо Кима. — Я сам во всём виноват, а сейчас расплачиваюсь. Позволь мне остаться одному, пока я чувствую его запах, пока он окончательно не развеялся. Позволь мне оплакивать своего так и не родившегося ребенка. Оставь меня. Мне не нужна компания, и я полностью отвечаю за свои действия. Я должен был так поступить.

Чонгук, услышав о ребёнке, всё сразу понимает, прислоняется затылком к парапету и, так и не найдя правильных слов, изучает взглядом ровные плитки на полу и прикладывается к кувшину.

<b><center>***</center></b>

Юнги ложится в постель и, намочив одну сторону подушки слезами, переворачивает её. Он отказывается верить, что не увидит больше Чимина, что не сможет побежать к нему делиться своими хорошими и не очень новостями, что просто не сможет обнимать «золотого» мальчика, пахнущего самой душистой специей в мире. Юнги понимает, что Чимину так будет лучше, но обида на судьбу, которая забрала единственного друга — не отпускает. Кровать прогибается, и заплаканного омегу прижимают к сильной груди. Чонгук молча распил с Намджуном кувшин вина и, оставив альфу на террасе, вернулся к супругу. Он целует его в затылок, поглаживает плечи, чувствует, как дрожит от сдерживаемых рыданий парень.

— Любить по-настоящему — это хотеть счастья этому человеку, — тихо говорит альфа, крепче сжимая Юнги в объятиях. — Ты сам говорил мне, что он здесь страдает. Учитывая, как легко он пошёл за Сокджином, думаю, он будет с ним счастлив. Ты только не плачь, потому что я плюну на решение Намджуна и заберу того омегу обратно только ради тебя.

Юнги поворачивается к нему лицом и зарывается лицом в грудь.

— Он мой друг, — хлюпает носом. — Я очень его люблю, и я хочу ему только хорошее, просто я буду сильно скучать, — отпускает себя Юнги и срывается на беззвучные рыдания.

— Твой друг не умер, он в соседней империи. Посмотрим, как всё будет дальше, и, может, ты его ещё увидишь. Тебе нельзя переживать, пожалуйста, не плачь, — целует мокрое от слёз лицо Гуук.

— Вы же не поругались с Хосоком? — трёт раскрасневшийся нос омега.

— Нет, просто у нас отличаются взгляды на некоторые вопросы. Хосоку нужно время, и он успокоится.

— Я никому так никогда не доверял, как Чимину. Он для меня, как Хосок для тебя. Я будто часть себя потерял.

— В этом дворце его уход сломал двоих, но ты восстановишься, — устало говорит Гуук. — Второй не восстановится.

— Твой друг сам виноват, что довёл всё до этого, — хмурится Юнги.

— Когда что-то случается, уже неважно, почему так произошло и кто виноват. Важно суметь понять последствия, справиться с тяжестью потери. Боюсь, Намджун не справится. Никогда его таким не видел.

— Главное, чтобы он не передумал. Если у Чимина с Сокджином любовь, я не хочу, чтобы злость Намджуна её уничтожила, — зевает Юнги.

— Если это и правда любовь, то что клинок Намджуна перед ней? — улыбается Гуук, поглаживая волосы засыпающего омеги. — До встречи с тобой я и думать не мог, что когда-то такое скажу.

<b><center>***</center></b>

— Намджун, — бьёт по щекам спящего прямо в одежде друга Хосок. Слуги приволокли отключившегося господина с террасы в спальню на рассвете. — Вставай, пойдём к войскам, развеешься.

— Я не умер? — открыв глаза, смотрит мутным взглядом в потолок альфа.

— Нет.

— Тогда почему мне кажется, что я мертв? — присаживается на постели Намджун, который никогда до этого утра не думал, что когда-то захочет не просыпаться.

— Намджун, нырни в бассейн, и пойдём, — пытается стащить его с постели Чон.

— Я никуда не пойду, — отталкивает его Намджун. — Вина мне! — кричит он страже у двери. — Если ты не уйдёшь, я тебя заставлю, — шарит по кровати в поисках меча альфа, морщась от головной боли.

— Я уйду, но приду завтра, — смотрит на потерянного друга Хосок. — Ты воин, и только потом ты чей-то альфа. Не забывай об этом.

— В том-то и дело, что я ничей альфа, — сползает с кровати Намджун и стаскивает с себя рубаху. Два слова, и столько в них боли и отчаяния, что Хосок взгляд опускает, не выносит чужую агонию. Намджун будто сплошь перетянут верёвками, чтобы не развалиться, но даже они лопаются, перед ней не выдерживают. Он даже двигается неестественно, постоянно замирает, обдумывая следующий шаг, опирается о стены. Хосок хотел бы думать, что это после ночи с вином, но это не оно человека надвое перемалывает, заставляет, склоняясь к земле передвигаться, будто бы на плечах огромный груз тащит. Это боль, оставленная для Намджуна Чимином.

— Ты не встал между мной и Тэхёном, хотя мог, а я хорошее не забываю, поэтому я буду приходить каждый день, пока ты не выйдешь из этой комнаты, — твёрдо заявляет Хосок и идёт на выход.

<b><center>***</center></b>

— Пусть начинают скапливаться на юго-востоке, передай всем нашим, мне нужна видимость масштабного похода. Пора Дьяволу начать беспокоиться, — Чжу проходит мимо прислонённых к стенам штыков, на которые вдеты головы павших в недавнем бою противников. — Он должен отойти очень далеко, дать мне время уничтожить город. Я хочу сравнять Иблис с землёй, чтобы никто из горожан не выжил. Ничего в этом мире напоминающего Дьявола не останется. История должна запомнить одного повелителя.

— Да, мой господин, — кланяется семенящий за ним Бохай.

— Основная сила остаётся в запасе и идёт со мной на Иблис, союзники и часть войск нападают на империю с юго-востока. Пусть шпионы будут начеку, я должен знать всё о передвижениях Дьявола. Прекрасно, что Сокджин так сглупил и стал врагом в глазах империи, — скалится Чжу. — Омеги не просто слабы и никчёмны, так они ещё те, кто губят своих альф. Какая ирония. Правители империи идиоты, которые из-за сладких речей и костлявых задниц разрушили свой союз и поставили под риск своё будущее.

— Нам это только на руку, — ехидно улыбается Бохай.

— Однозначно, — проходит в шатёр Чжу. — История не должна запоминать слабаков, как Гуук, она должна запомнить меня, потому что для меня нет ничего ценнее моего меча.

— Поговаривают, его омега очень силён духовно, а ещё его в Иблисе боготворят, — докладывает помощник.

— Не смеши меня, — кривит рот Чжу. — Уверен, что этот якобы сильный омега будет ползать у моих ног, моля подарить ему жизнь. Человек в первую очередь думает о своей шкуре, и этот омега пожалеет, что его альфа Гуук, только будет поздно. Нет ничего сильнее клинка. Что их любовь перед моим мечом? — брезгливо морщит рот альфа.