(2005)

«К Деве Марии послан не просто ангел, а архангел Габриэль. Действительно, величайшему из ангелов надлежало прийти и возвестить о величайшем из событий. Писание дает ему особое и значимое имя: его называют Гавриил, что означает сила Божья. Поэтому силой Божьей ему было уготовано возвестить о рождении Бога воинств, сильного в битве, пришедшего победить силы воздушные».

Габриэль отступил в тень, кривясь, будто откусил недоспевший плод. Человек, активно выписывающий тонким почерком буквы, задумчиво взглянул на заполненный до конца пергамент и тяжело вздохнул: он устал. И Габриэль, недолго думая, возложил два пальца на его висок и позволил сновидениям захлестнуть горящий мозг пророка-писателя. А ведь человек даже не знал, что он Пророк Господень. Думал, что пишет историю, основываясь на всех заветах и собирая информацию по частям. И ничего более.

Он даже представить не мог, насколько важной являлась та роль, что была ему отведена.

В будущем люди будут цитировать «Евангелие от Луки», написанное пророком. Они будут считать его священным, верить каждому его слову, изучать в некоторых церковных школах и цитировать слова самого Габриэля, обращённые к Деве Марии перед рождением Иисуса.

«Радуйся, Благодатная! Господь с Тобою... И вот, зачнешь во чреве, и родишь Сына, и наречешь Ему имя: Иисус. Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего».

Габриэля уже тошнило от того, сколько раз он видел эту фразу перед собой в черновиках Луки. Каждый раз тот переписывал её прежде, чем в своём сне не услышал правильные слова. А Габриэлю приходилось сидеть тут, рядом с ним, и по приказу Отца охранять пророка.

Что вообще могло угрожать старику во время написания книжки?

Вот и Габриэль был уверен, что ничего.

Но нет же.

Архангелы обязаны покровительствовать тем, кто родился с особенностью видеть чуть больше, чем возможно – за пределы реальности.

Габриэль протянул руку и так, будто боялся сломать, потянул старика назад, на спинку стула. Переносить его на кровать было рискованно: пророк мог что-то заподозрить, – но подложить под вечно больную шею ткань с наполнителем из перьев звучало не так уж и плохо.

Не сказать, что Лука был богатым человеком, но то, что люди вскоре назовут подушкой и изменят её вид, у него было, и Габриэль не поскупился поправить её под чужой головой.

Пророк из-за собственного возраста действительно уставал.

И пускай Евангелие в мире не одно – а целых четыре (будет в общем, по крайней мере, если учитывать других пророков, что родятся после смерти Луки) – пророк вкладывался в неё по полной. А если ещё и учитывать, что в свои шестьдесят он являлся сподвижником апостола Павла... Ясное дело, что он уставал. Но Небесное Воинство не позволит ему передохнуть, пока Евангелие не будет завершено. Это основная миссия Луки в его жизни. Хотя он этого и не знал.

Габриэль отошёл от человека и оглянулся.

Дом, в котором жил Лука, изнутри оброс пылью. Стены стали мрачными, окон не было, никакой свет кроме огонька свечи сюда не попадал. Тут оставалось место только для молитв, для скрежета кончика пера по пергаменту и для тяжёлых вздохов, срывающихся с губ Луки.

Габриэлю было его жаль. И он определённо не хотел бы оказаться на его месте. Старик же буквально был заключённым собственной роли, не в силах ничего сделать, не в силах избежать реальности, не в силах…

Резкая вспышка головной боли пронзила его голову и Габриэль в ужасе приоткрыл рот. Он отшагнул назад, его глаза разбегались в разные стороны. Апартаменты Луки оставались неизменными, но отчего-то перед глазами рябило, жгло, трещало. Голова стала словно каменной. Тонкий свист будто бы пронзил его изнутри и разнёсся по голове, выбрасывая вспышку адреналина вверх. Крылья сами по себе взметнулись вверх, словно к ним кто-то прикоснулся и напугал. Всё тело покрылось слоем мурашек.

Габриэлю за всё его существование так было страшно только во время первого наказания. После – он привык. Но сейчас… сейчас страх, разъедающий его изнутри, обрушился на него непоколебимой волной.

Заключённый.

Заключённый.

Заключённый.

Он тоже был заключённым. Пускай и не своей роли, а своего брата. Пускай и закованный в бесконечную клетку воспоминаний, что терялись в голове и рассекали кожу. Пускай и оставшийся один, наедине с бесконечным ужасом.

Стены дома Луки сдвинулись к нему и будто сдавили его со всех сторон. Тонкие пальцы стиснули шею и Габриэль, неясно когда закрывший глаза, распахнул их.

Перед ним стоял Михаил. Его лицо вращалось, сменялось, переходило то на образ Люцифера, то на образ Отца. И человеческих лиц у них не было. Только сущность, которую видел Габриэль в Раю, в доме своём. Их тусклое мерцание крыльев. Их глаза, которые сосчитать не представлялось возможным. Их языки и изначально непонятные, а после – чётко разборчивые голоса.

– Вина.

Габриэль дёрнулся назад, но чужая хватка оставалась железной.

– Твоя.

– Вина.

– Твоя.

– Вина.

Лицо Отца сменилось другим. Глаза, те, которые были у его человеческого сосуда, сотворенного им же, с тёмных превратились в яркие голубые, знакомые до боли. Мурашки пронеслись вдоль позвоночника Габриэля.

– Твоя вина.

Голубые глаза разбежались по яркому свету, который окружал архангела со всех сторон. Крылья Габриэля затрепетали и он жадно втянул воздух, будто бы хватка на его горле могла убить.

Задушить.

Хотя тут скорее проблема была не в пальцах на его горле.

Проблема была в вине.

– Твоя вина, Габриэль. Твоя вина.

Габриэль отчаянно помотал головой, но Кастиэль всё наступал и наступал на него, пока не вжал в стену позади. И его голубые глаза были повсюду. И боль была повсюду. И немой ужас – ведь у ужаса не было голоса, только крики, мольба и тишина – захлестнул Габриэля.

Он знал, что, может быть, это был конец.

– Кас, – прохрипел он, и со рта сорвался свист – енохианский вступил в силу. – Пожалуйста. Пожалуйста, Касси.

– Мы даже не были близки. А я пал ради тебя, – Кастиэль сцепил зубы, будто слова, произносимые им, приносили боль. – Я умер за тебя. Я бился за тебя. И это то, чем ты мне отплатил? Ты забыл меня, Габриэль. Забыл.

Лицо Кастиэля корчилось от какой-то невысказанной муки. Но разве мёртвый мог что-то чувствовать? И если да, значило ли это, что он, Габриэль, уже был мёртв?

Кастиэль перед ним оставался ненатурально бледным.

– Я никогда… – прохрипел Габриэль, но хватка на его горле только усилилась и он замолк, ударяясь затылком о деревянную стену позади себя.

– Я равнялся на тебя, – продолжил серафим, и в Габриэля вонзился взгляд голубых глаз, что постепенно формировались на его сосуде – по бокам от носа Джимми Новака… А ведь Джимми так и не дожил до тех дней, когда ему нужно было сказать «да» Кастиэлю. – Я знал, что не стал для тебя младшим братом. Знал, что всё моё благоговение в честь тебя – наказание. Я знал, что когда-нибудь ты проиграешь. Ведь что стоят…

– …Пятьдесят миллионов против миллиардов ангелов… – закончил свою фразу Габриэль и отрывисто выдохнул.

А Кастиэль медленно подтвердил.

– Ничего.

После чего резко отпустил, позволяя Габриэлю мешком свалиться на пол, в через мгновение – вскочить на ноги вновь.

– И ты сидишь тут, в своих воспоминаниях, как потерянный мальчишка. Вместо того, чтобы пытаться выбраться, жалеешь себя, думаешь о собственном существовании. Ты глуп, Габриэль.

Голос ангела был гневным, он обрушался на Габриэля, как удары.

– Это моё наказание, – начал было тихо архангел, как его перебили.

– Раньше никакие наказания тебя не беспокоили, Габриэль! Ты пошёл против приказа, ты боролся против…

– Вы все погибли из-за меня! – выпалил Габриэль и щёки, ранее просто холодные, теперь казались влажными. – Ты, Кас, потому что последовал за мной, Изакиил, Гадриэль, Анаэль, Ханна, Бальтазар…

– Половина из названных тобой не мертвы.

– Падение и смерть – это одно и то же! – рявкнул Габриэль, закусив изнутри десну – до боли.

– Правда ли? – Кастиэль сделал шаг вперёд и навис над старшим братом. – Ты знаешь, что врёшь. И я тоже – знаю, – а через мгновение его губы искривились в отвращении. – Ты мог спасти нас всех. И меня – тоже. Я ведь был обычным рядовым ангелом, правда? Я не перечил. Я не противился. Я не был таким, каким явился тебе сейчас. Отвратительным и мерзким. Просто внутри, Габриэль, ты хочешь, чтобы тебя толкнули вперёд. Чтобы заставили выйти из кокона и проснуться.

– Кас, послушай…

– Закрой пасть, – выпалил Серафим и Габриэль теперь был чётко уверен, что это – не Кастиэль, его мягкий, покладистый братец. – Ты должен прекратить ныть и теряться в карусели из старых картинок. Мы оба знаем, куда это приведёт.

Габриэль отрывисто выдохнул.

– Я не смог спасти никого, – пробормотал он. – Я не смог спасти тебя. Я даже себя спасти не смог.

Серафим отшатнулся от него, будто от прокажённого. Его губы искривились в отвращении, благодать искрами взметнулась за его спиной и разбила окно на тысячи частей (разве у Луки было в доме окно?). Но Габриэль слышал его треск. Слышал, как осколки падают на пол, разбиваются на ещё более мелкие детали и оставляют после себя царапины на полу.

Кастиэль даже не обратил на это внимания.

– Что ж. Тогда удачи тебе, Габриэль, в жалости к себе.

На мгновение лицо ангела дрогнуло под помехами и сквозь голубые глаза просочилось язвительное выражение внутри карих – Бальтазара.

– Я пал. Помнишь, Габриэль? – Бальтазар говорил резко, будто слова резали его глотку. – Но я выжил. И видел. Видел всё. Видел, во что превратили наши братья Землю. Знаешь, во что они её превратили? Знаешь?

Габриэль не ответил. Его колени медленно подогнулись, он опустился и даже не понял, когда оказался на полу. Ледяной ветер дул прямо ему в лицо, а образ Бальтазара перед ним начал меняться, быстро, с огромной скоростью, будто у него не было дополнительного времени на преображение. И мгновением спустя вместо Бальтазара показалось чужое, незнакомое ему лицо. Глаза, цвет которых было невозможно определить, выросли перед ним. Рука – вцепилась в ремень от старой потрёпанной сумки. Тело покрывала ткань солдатской формы, которая хранила в себе уйму карманов. А нижнюю часть лица парня скрывала чёрная балаклава.

Казалось, Габриэль когда-то его видел.

Казалось, что парень – был человеком.

И, казалось, что человек не собирался его обвинять во всех смертных грехах.

Казалось.

– Габриэль, – вырвалось нерешительное из чужого рта. Парень поднёс руку к лицу и сорвал балаклаву, открывая вид на тонкие шрамы вдоль губ, на их устрашающие линии, на кровь, стекающую по подбородку и нити, спадающие с концов шрамов вниз, будто приросшие к коже.

Архангел поднёс руки к своему лицу и в ужасе коснулся подушечками пальцев своего рта. Моргнул – и ощутил те самые твердые нити, скрепляющие рот. Он замычал в немом протесте и дёрнулся в страхе, округлив глаза.

Парень вдруг кинулся к нему и коснулся его рук, оттаскивая от лица. Он что-то говорил, но белая, непроглядная пелена накрыла Габриэля, ослепив его. Он мычал, чувствуя всепоглощающую боль, она разъедала кожу, сжимала шею, не давала нормально вдохнуть. И Габриэлю хотелось кричать. Умолять. Но тишина давила на него. Страх давил. Жгли чужие прикосновения. С каких пор они стали такими горячими?

– Эй, – прорвался сквозь бренный шум мягкий голос. – Всё в порядке, Габриэль. Не стоит бояться.

И белизна поглотила Габриэля, возвращая его в неживые, чертовски одинокие коридоры.

***

Сэм неподвижно стоял посреди белой, яркой залы, которая окружала его со всех сторон нескончаемыми стенами, и сжимал в руках охотничий нож.

Его сердце оглушительно билось, пока он смотрел на Габриэля и пытался прийти в себя. На секунду он прикрыл глаза. Через мгновение – вновь распахнул их и уставился на неизменную картину распятого на цепях архангела.

Деревянный домик Луки рассыпался карточным перед глазами – как и сам старик, как и его незавершённое Евангелие. Как и сотни образов, которые Сэм увидел глазами Габриэля – начиная от Кастиэля и заканчивая Бальтазаром. После чего узрел себя самого со стороны – и за секунду оказался в своём теле.

Искажённый, запуганный Габриэль смотрел на него так, будто Сэм собирался его убить.

Сэм же не знал, что делать.

Он видел слишком много в голове архангела, слышал слишком много, чтобы быть убеждённым в том, что Габриэль ему не навредит. Потому один нерешительный шаг, сделанный вперёд, был больше верой в это, нежели сочувствием.

Сэм долго изучал чужие неподвижные черты лица, тёмные растрёпанные волосы и голое до пояса штанов тело – почти везде испещрённое шрамами. После чего его глаза с той же нерешительностью перебежали на крылья, словно не имели права на них смотреть. Словно перья были прокляты. Словно Сэм мог потерять зрение от одного взгляда на них.

Но нет. Ничего такого не произошло. Тонкие полосы энергии, отходящие от спины, создавали три пары огромных и нескончаемых конечностей, которые со стороны больше походили на размытые кляксы от краски, нежели крылья. И Сэм двинулся к ним, не касаясь. Он просто хотел рассмотреть их. Узреть то, что было непозволительно созерцать человеческому взгляду.

И ощутить на себе такое же ответное любопытство, которое испытывал сам.

Сэм больше почувствовал, что на него смотрят, нежели увидел. Он не поворачивался, боясь спугнуть, он вообще не двигался, чувствуя тяжесть ножа в руке. Он выжидал, когда Габриэль дёрнется, двинется, выдаст своё внимание к Сэму хоть как-то.

Но Габриэль не двигался.

И Сэм заговорил.

– То, что я видел… там, в твоём воспоминании – страшно, – Винчестер затылком ощутил чужую дрожь. – Вина, Габриэль, это неплохое чувство. Особенно, у бесчувственных ангелов.

Сэм медленно повернулся лицом к Габриэлю, чувствуя себя раскрытым, слишком громким, нереальным.

– Вину я встречал только у двоих из ваших. У Самандриэля и Бальтазара, – Сэм приподнял уголки губ через силу, замечая узнавание в карих глазах. – Они сопровождают меня. И по плану, я должен донести книгу с тобой – твою тюрьму и тебя, заключённого тут – в другую вселенную. Чтобы уберечь от других ангелов.

Габриэль медленно пошевелился, и Сэм сделал шаг назад, чтобы не спугнуть его. Крылья за его спиной дрогнули, покрылись вибрациями. И замерли окончательно, притягивая внимание Сэма.

– И я… я не должен был оказываться тут, в этих коридорах. Ни при каких обстоятельствах. Но я тут. И, наверное, я должен стать катализатором той твоей части, что хочет выбраться из всего этого. Разве я не прав?

Сэм говорил медленно, задумываясь над каждым словом, но всё равно терял мысль при возникающих паузах. Таких же, как сейчас.

– А я прав.

Ответа Винчестер не ждал. Просто шагнул в сторону, отходя от цепей и крыльев, и повернулся к архангелу, рассматривая его открытым, почти что голодным взглядом.

Они теперь смотрели друг другу в глаза.

– Я не желаю тебе зла, – произнёс Сэм чётко. – И я знаю, что случившееся с тобой – абсолютно несправедливо. Я не обещаю, что смогу освободить тебя. Я не люблю врать. Но я сделаю всё возможное, чтобы ты хотя бы перестал видеть те кошмары. Знаешь, это будет… – Сэм на секунду запнулся. – Это будет благодарность от всего человечества за то, что ты встал на нашу сторону и пожертвовал собой ради справедливости, чувак. Как бы пафосно это ни звучало.

Шаг за шагом Сэм приближался к Габриэлю, и широко распахнутые глаза следили за каждым его движением.

– Просто помни: я не желаю тебе зла.

Через мгновение Сэм протянул пустую руку и подцепил круглый подбородок. На пальцах отразился краткий выдох. А лёгкая, едва ощутимая дрожь, покрывавшая тело архангела, возросла и стала бить его подобно разрядам тока. Сэм стиснул губы в плотную линию и поднёс к наполненным волнением глазам охотничий нож.

– Он тоже не желает тебе зла.

Может быть, в другой раз Сэм  усмехнулся бы на собственную недо-шутку или ожидал бы ответной реакции от других. Но сейчас даже капля веселья не проникла в его голову. Изнутри со всеми прочими чувствами Сэма связала только тревожность и неуверенность в собственных действиях.

Когда кончик ножа подцепил первую нить, Габриэль в протесте замычал.

Сэм не знал, было ли ему больно, или нет, но возложив собственную прохладную ладонь на небритую щеку, он вдруг заметил, что повторяет одно и то же предложение: «…не наврежу тебе, всё в порядке, не наврежу тебе, всё в порядке… всё в порядке, Гейб».

Откуда вообще взялось это «Гейб», Сэм не знал, но продолжал повторять это снова и снова. После чего, подобрав нужный угол, потянул кончик ножа к себе и резко дёрнул.

Нить треснула и порвалась. А одновременно с этим – по залу прокатился громкий вопль.

Сэм отшатнулся, закрывая уши и глаза. Это был не просто вопль, это было то, что Сэм, если бы мыслил рационально, назвал «реальным голосом архангела». Но всё, что ему оставалось, это делать неразборчивые шаги вперёд и, концентрируясь на нитях перед собой, продевать нож между ними.

Нити срослись с кожей. Не удивительно, что Габриэлю было больно. Они стали одним целым с ним.

Большой палец очертил чужую скулу – и этот молчаливый акт утешения вызвал три судорожных вдоха архангела. Он не тянулся к нему, по крайней мере, физически. Он тянулся к теплу мысленно: Сэм чувствовал это и ощутил растущую в груди жалость, от которой его так долго отучали. Он и сам втянул воздух носом, потерянно и напряжённо, будто этого воздуха ему не хватало. И разорвал ещё одну нить.

В этот раз вопль был громче, тяжелее, СТРАШНЕЕ. Но Сэм не отступил. Он стиснул руку на рукоятке ножа и подцепил новую нить, пытаясь более не думать ни о чём. Он не смотрел на Габриэля, на ледяные капли, которые покрывали его свободную руку, лежащую на чужой щеке. Он не хотел осознавать чужие слёзы и ставить в неловкое положение. Он продолжал делать своё дело и почти сумел абстрагироваться от происходящего.

Ровно половина нитей была разрезана. Сэм с неверием смотрел на истерзанные губы, на раздражённую кожу, на текущую из самых больших ранок – кое-где нанесённых случайно ножом – кровь. После чего продолжил свою работу, не останавливаясь.

– Ты будешь свободен хотя бы от этого, – Сэм говорил тихо, будто его слова могли помочь. – Я не обещаю тебе свободу, Габриэль. И покой тоже не обещаю. Но это не значит, что я не сделаю всё возможное, чтобы помочь.

Винчестер срезал новую нить, убирая её. Он не знал, что ещё сказать, как выразить те эмоции в словах, как проявить сочувствие или что-то в этом вроде. Сэм чувствовал себя каменной стеной, о которую глухо ударялись все прочие эмоции. Его не учили их проявлять.

Дерьмо.

Сэм стиснул зубы и неосторожно задел чужую губу вместе с нитью. Габриэль зажмурился, отрывисто выдыхая через нос.

– Прости, прости, прости, – быстро затараторил Винчестер и прижал большой палец к пульсирующей ране. – Я не хотел. Пожалуйста, я не хотел.

И Габриэль в этот момент впервые подал признак жизни – мотнул из стороны в сторону головой. Лязгнули цепи. Дрогнула та неясная волна за его спиной, не имеющая веса, четкости и материальности. Архангел будто требовал, чтобы Сэм продолжал, не останавливаясь.

И Сэм, стиснув зубы, продолжил, поднося нож к чужим губам вновь.

Ему было так жаль. Ему было так чертовски жаль.

Но через мгновение кончик ножа подцепил последнюю нить, потянул за неё и разорвал. И Сэм потянулся вперёд, смахивая преграду к разговору. И приподнял голову Габриэля за подбородок, чтобы окинуть быстрым взглядом проделанную работу.

Дезинфицирующих средств на руках не было. Но, может, сработает ангельское моджо, которое всё ещё было у Габриэля.

Или не сработает.

Через секунду покоя кровь хлынула из всех ран одновременно. Она сопровождалась глубоким, тем самым оглушающим криком, и Сэм поморщился, впиваясь ногтями в кожу ладони до следов-полумесяцев. Но не отступил. Не убрал руку, всё ещё сжимающую нож, от чужого лица. Не нашёл в себе силы отпустить.

– Я не знаю, что сделать, Гейб, – пробормотал Сэм. – Я правда… прости.

Кровь стекала по его пальцам и довольно быстро пропитала рукав, который прижал к истерзанному рту Сэм. Он пытался остановить её всеми доступными ему методами, чего у него, естественно, не вышло. И кровь текла. Она капала на пол и была не только на губах.

Сама зала будто истекала кровью.

Охотничий нож легко проскользнул между пальцами и упал куда-то на пол. Не найдя его  взглядом под ногами, Сэм убрал рукав от чужого лица и просто возложил обе ладони на исполосованные щетиной и ранами щёки. Он не знал, как это поможет. Не знал. Но помнил, как его таким образом успокаивал Бобби после кошмаров. Охотник всегда тянул его на себя, позволял уткнуться лицом в плечо и держал руки у его висков, проходясь по ним круговыми движениями.

Сэм не знал, как это поможет.

Но пока он держал чужую голову на своём плече, всё будто замерло. И крик чужой затих. И отрывистые вдохи и выдохи быстро переросли в глубокие, методичные, сдержанные. Пальцы выписывали круги чуть дальше глаз, найдя приблизительное местонахождение висков. И, казалось, это успокаивало не только неподвижно замершего Габриэля, но и Сэма.

– Вот так, – тихо промолвил Винчестер. – Всё в порядке. Всё будет в порядке, Габриэль.

***

Сэм проснулся от растекающейся по груди влаге.

Он будто всё ещё существовал внутри тех белых коридоров, той огромной нескончаемой залы и карих глаз Габриэля, что неотрывно следили за ним. И потому узреть перед собой тёмные оттенки леса и вытягивающиеся вверх деревья было сродни чуду.

Сэм моргнул. Растерянно, не понимая, где находится. После чего медленно потянулся вперёд и уселся, спиной упираясь в дерево позади. Его глаза быстро соскользнули со стволов деревьев на безмолвно выжидающих его вдали Мэг, Альфи и Бальтазара. А спустя мгновение перебежали на лежащую прямо на груди сумку.

Увидеть растекающуюся под ней лужу крови было довольно… необъяснимо?

– Вставай и сияй, Винчестер. Отоспался?

Сэм не слышал чужих слов. Он оставался неподвижным, чувствуя противную липкую влагу на ткани одежды. Его пальцы рассеянно коснулись сумки и стащили её вниз – со всё тем же непониманием. Кожа с хлюпаньем отлипла от его одежды.

– Что такое? – Бальтазар навис над ним за считанные секунды, но Сэм только отшатнулся от него, прикладывая руки к груди и поднося их к лицу. – Откуда…

– Я не знаю, – прохрипел Сэм всё ещё заспанным голосом.

Рядом возникла Мэг и Сэм увидел в её глазах то редкое, практически неосязаемое беспокойство.

– Ты ранен?

– Нет, я… – и тут Сэм запнулся. Он не чувствовал боли. Он не чувствовал ничего, кроме непонимания, и от того не сразу сообразил, что произошло.

За считанные секунды он подорвался и оказался стоящим на коленях. Его руки сами нашли сумку, потянули к себе и чуть не сорвали пуговицу, пока открывали. Кожа была пропитана кровью, она словно текла из всех её уголков. Казалось, она просто смешалась с водой и была на самом деле краской, вот только Сэм был уверен.

Был уверен, что это – чёртова кровь.

Та самая, которую он пытался остановить во сне. Та самая, которую он узрел, когда вынул книгу и распахнул её посередине.

Красные оттенки пропитали белые страницы. Бумага слиплась между собой. Над ней будто четвертовали человека, омочив со всех сторон в его останках… И Сэм сам не почувствовал, как книга выскользнула из его рук – прямо как охотничий нож тогда, во сне.

Чьи-то голоса галдели вдали. Сэм не слышал никого, он смотрел на книгу, распластавшуюся на сумке, и просто не понимал. Он не хотел понимать, чёрт возьми, не хотел и не планировал.

Он же… он же разрезал нити на чужих губах. Он не хотел вредить или причинять боль, а теперь что-то пошло не так. Он правда…

– …Не хотел, я не хотел , пожалуйста, я не хотел делать больно, нет, я бы ни в коем случае, – прохрипел сдавленно Сэм, его груди будто железные кольца сжали. Зубы вонзились в десну и чудом её не прокусили. – Я не знаю, что сделал, я только пытался помочь, я клянусь!

– Проблема в книге, он не ранен, – услышал он со стороны, когда пара рук обхватила его  предплечья.

– Сэм, – перед ним возник Альфи со своим мрачным, но слишком спокойным выражением лица, – ты должен мне сказать, что случилось. Давай. Не смотри туда.

Не смотреть он не мог.

Он не мог просто взять и отвернуться.

Сэм стоял на коленях, казалось, ещё час, наблюдая, как плавно высыхает на земле кровь. Слышал демоницу и двух ангелов будто сквозь плёнку. И не мог пошевелиться, словно прирос к земле корнями.

Он не хотел вредить.

Он правда не хотел.

Габриэль пережил слишком много боли, чтобы вновь предаваться ей.

Сэм не хотел.