Акт 1
- И это всё, что вы можете нам показать? – член жюри приспустил очки на переносицу, смотря на номинанта. Тот с претензией вздёрнул бровь.
- В смысле «и это всё»?! Я выложился на полную, если вы не заметили!
- Если это ваш максимум, то тогда попрошу вас покинуть сцену. Не тратьте наше время.
Мужчина вальяжно откинулся на спинку кресла, скрестив кисти рук на животе. Из-под седых кустистых бровей на актёра был направлен спокойный взгляд ожидания его скорейшего ухода. Рядом сидящая женщина даже не удосужилась поднять на выступающего голову: всю его сценку она проторчала в смартфоне, улыбаясь с чего-то в экране. И кто здесь ещё тратит чьё время?!
Актёр громко фыркнул:
- Да лучше меня вы никого не найдёте! Вы хоть понимаете, кого сейчас выдворяете? Ладно, хорошо. Учитывая ваш возраст, явное плохое зрение, я дам вам на раздумье ещё пять минут. И, возможно, когда вы начнёте умолять меня остаться, я-
- Достаточно. – перебил его член жюри всё с тем же ожиданием во взгляде. – Мы достаточно подумали и уже всё решили. Если ЭТО – ваш максимум, ваш триумф, то, прошу вас, покиньте сцену. За вами очередь из не менее талантливых пяти человек.
- А возможно, - вставила женщина, не отрываясь от телефона, - и БОЛЕЕ талантливых.
Уши парня загорелись вслед за его лицом. Кинув какое-то ругательство в зал, он резко развернулся и громко потопал за кулисы. Занавес также прочувствовал гнев начинающего актёра, так как парень нервно, чуть не ударив, вздёрнул его низы. Помимо занавеса, его ощутили и остальные номинанты, которых «Номер 11» нарочно распихал, дабы хоть как-то выплеснуть злость.
«Простолюдины! – орал недовольный голос под подкоркой одиннадцатого. – Несведущие обезьяны! Чёртовы старики с их маразмом! Как в их годы вообще можно понимать искусство?!». Актёр шёл по промёрзшей от зимнего холода улице. Моменты его подскальзывания раззадоривали гнев ещё сильнее, от чего, придя домой, он скинул с вешалок все вещи и усиленно потоптался по ним. Когда же жгучее чувство в груди унялось, он устало присел на пуф, заведя пальцы в волосы. Голову он не массировал, лишь сжимал локоны, пошмыгивая. Третий театр. Третий отказ.
И ладно бы он пробовал устроиться в городской театр, в столичный.. но нет! Он ходил по частным, никому не сдавшимся театришкам, которым, по идее, нужен кто угодно, лишь бы человек! Но кажется, одиннадцатый, восьмой и десятый ошиблись в своих расчётах. А может, в своих талантах?
Актёрское училище он закончил неважно. «Слишком много самолюбия! Мальчик, ты себя переоцениваешь!» - говорили ему на каждом экзамене год за годом. Знали бы они, как тяжело ему далось заполучить этот нарциссизм после школьных лет. Как он радовался, что наконец принял себя, полюбил, узнал свою цену и ценность! Если бы они только знали, каким жалким ничтожеством он был девять лет своей жизни: кротким, застенчивым, молчаливым, убиравшим свои желания на второй план, лишь бы угодить одноклассникам и войти в их группу. Если бы они знали, какого это, когда за худощавость и робость тебя называют девчонкой и пытаются дёргать за и так редкие волосы, хлопают по заднице ради смеха, ищут тебе «такого же голубка»... Если бы они только знали! Тогда... тогда...
А чтобы тогда изменилось?
Вряд ли бы его погладили по головке и смирились с гиперболизированным поведением на парах или на сцене. Они бы сказали, что это сугубо его проблемы, его прошлое, и что вся эта куча дерьма, которую он тащит за собой, не повод и даже не оправдание скотскому характеру и манере поведения. Как говорят мудрые люди: «Ты не виноват, что такой... недоделанный. Но ты будешь виноват, если таким и останешься». Так вот...
- Видимо, я так и не стал лучше... - пробубнил актёришка сдавлено, - Видимо... видимо, что?.. Как был на дне... так там... и...
Он закрыл лицо руками, вдавливая пальцы в глаза, как бы их массируя. Скоро из них хлынет очередная порция соли, как и бывало последний месяц. Глушил слёзы он обычно дешёвым пивом, в котором было больше спирта, чем в любом другом алкоголе. Закусывать приходилось зеленью: укропом, петрушкой, в общем, любой травой, дешевле помидора или огурца.
В начале месяца его не взяли, потому что по интонациям не дотягивал. Второй раз отказали из-за переизбытка чувств. Сейчас.. а что сейчас им не понравилось? Что?!
- Видимо, сам я... - вновь пробубнил одиннадцатый, ловя слёзы в ладошки. – Видимо, такой урод вряд ли кому-нибудь нужен... Рожа не для сцены... даже грим не поможет...
Бубнёшь начал перерастать в скуление, хныканье и вскоре воцарился вой. Он был полон отчаяния, тоски, боли, но несправедливости было уже меньше. Чем дальше он уходил в диалог с собой, тем больше ему казалось, что жюри были правы, они верно выдворили его, ведь он бездарен да ещё вдобавок некрасив. Таких разве берут в театр? Показывают публике? Да таким даже роль дерева страшно дать, разве что на Хэллоуин какой-нибудь, народ попугать! Даже в цирк уродов его побоялись бы взять – уж больно отвратителен!
Вагон мыслей уже опередил основную тему обиды – безработица – и вернулся к истокам всех проблем...
Он лгал. Лгал самому себе. Каждый день он смотрел в зеркало и бессовестно врал своим же глазам. Врал, что любит себя, что ценит. Что выше себя никого и никогда не поставит. Что именно это лицо он хочет видеть на афишах города, нет, страны! Мира! Лгал...и что же теперь делать? И как же ему быть?..
К сожалению, ему вновь не нужны советы от окружающих. Это была единственная статичная черта – своё мнение держать на самой высокой ступеньке (желательно на высоченной горе, чтобы наверняка никто не достал). Он мог бы позвонить единственной подруге, сумевшей вытерпеть его характер, спросить совета у неё: как жить, что делать? Возможно, она посоветовала бы психолога, заняла денег на первые консультации. Возможно, его жизнь приобрела бы цвет! Но...
...актёр жил на седьмом этаже. И жил он один. Поэтому, никто не помешал ему выйти в окно.