Глава шестая. Ноаш
Она не справилась. Не справилась.
Ноаш не могла оторвать стеклянного взгляда от парящего в воздухе красного рисунка, мерцающего на свету. Значит, ее неудачник-отец даже близок не был к решению проблемы, а она и подавно. Мелиос обречен. Или нет? Ноаш, конечно, уловила уже знакомый голос. Многообещающую фразу. “Ты знаешь, где искать спасение.” Южанка была достаточно умна и открыта к неясному и новому, чтобы не принимать оное за простое безумие. Любопытство прожигало ее насквозь. Она должна была узнать, что таит в себе Черный замок, и как она может использовать это. Ноаш думала, что, только выбравшись из лап изворотливой судьбы, могла сделать это, однако судьба была на ее стороне – ей стоило только поддаться.
А пока нужно было держать лицо. Делать вид, что все в ее руках. Сердце тяжелыми ударами било по грудной клетке, когда Ноаш, перекрикивая стальной гул, невозмутимо произнесла:
— Ваши травы никуда не годятся.
Покрасневший от возмущения Артос выждал несколько секунд, чтобы подобрать слова, пораженный чужой наглостью.
— Госпожа, — выдавил советник, — они были собраны в аптекарском огороде при храме Четырех в верхней части города. Лекарственные травы оттуда используют королевские лекари. Думаю, вам стоит поискать лучшее оправдание своей некомпетентности...
— Эттель Д’Эвассейр, сам наследный принц Северных королевств, будь он здесь, мог бы собственными устами подтвердить компетенцию Ноаш, — за время промедления Артоса, на ноги успел подняться Вентеркелль и теперь участливо подыгрывал южанке. — Но его здесь нет. Мальчишке хватило сил покинуть город. И это само по себе подтверждение.
Колдун стоял спиной к советнику и позволил себе подарить девушке поддерживающую улыбку. И пускай все нутро разрывало от вопросов о том, что именно произошло с принцем, и какова вероятность, что тот все еще болен, Ноаш приняла улыбку, поблагодарив усилившейся внешней уверенностью.
— Травы, которые я привезла с собой, были дикие, — покачала она головой, скрестив на груди руки, — выращенные под южным солнцем. Север не славится подходящим климатом, но работаем с тем, что имеем. Нужно будет заново вымерять количество, иначе вываривать экстракт. Алхимия привередлива. Мне потребуется время.
Медленно Артос прошелся по помещению. Он занимал время для самого себя, неожиданно не мог быстро принять решение. Артос был человеком, пытавшимся отгородиться от простого люда, показывая свою привилегированность, свою отчужденность. Однако простой люд отпускать его так просто не хотел, и мысли смурного советника постоянно занимал. И теперь, как бы ни желал он исполнить свой долг, последовать приказу и раскрыть Галлет возможное мошенничество Спасительницы и ее эксцентричного помощника, Артос понимал: надежды у его города мало. Он вспомнил о Херве, о том дне, когда южанка явилась в Мелиос, и о взгляде несчастного мужа, когда он просил выслушать незнакомку, дабы не упустить единственный шанс спасти жену. Это был дерзкий жест, не достойный положения стража, что должен лишь безропотно выполнять приказы. Но Артос его запомнил и вопреки всему хотел своему городу надежду дать.
— Вас повесят, — пожал он плечами, остановившись напротив окна, - через доски в комнату просачивались свет и звуки тяжелой жизни нижнего Мелиоса, — если узнают, что ничего не вышло. Ваш взгляд, Ноаш, — Артос не обернулся, рассматривая южанку через крохотное отражение в стекле. — Это отчаяние. Вы пытаетесь его скрыть, и получается действительно хорошо, но я знаю его. Всегда замечаю. У вас, как и у Мелиоса, нет больше запасных планов и идей, и остается только полагаться на удачу.
Ноаш хмурилась, сжимая губы, Вентеркелль привычным образом надменно поднял бровь. Артос прошел мимо них, сцепив руки за спиной, бросив короткий взгляд на неудавшееся лекарство, задержался у входной двери.
— Отчаяние может спровоцировать неразумные решения, — рассудил он. — Часто оно пробуждает страх, вынуждает бежать и прятаться. Не стоит давать страху волю.
Артос вскинул подбородок, ощущая свое превосходство и облегчение от того, что он был говорящим, а не слушающим.
— Стражи будут охранять выход, помогать, если что-то потребуется. Колдуну дозволено свободно передвигаться, приносить все, что нужно, но Спасительница останется здесь. И приложит все усилия, чтобы, — его губы тронула безрадостная улыбка, — спасти нас. Используйте всю удачу.
Дверь за советником захлопнулась до того, как возражения сложились в слова. Ноаш рвано выдохнула и закрыла лицо рукой. Безмерное разочарование наконец отразилось во всем ее виде: от потухшего взгляда до опущенных плеч.
— Мне не составит труда вывести тебя отсюда, — спокойно произнес Вентеркелль. Он размеренными движениями собирал образцы зараженной крови в склянки. Беспрерывные размышления выдавал его направленный куда-то мимо цели взгляд.
— Что? — Ноаш скривилась. Неожиданно всем своим нутром она ощутила отвращение, граничащее со злобой. Предложение колдуна было немыслимым, как обычно слишком самонадеянным. И эти слова говорил человек, полагавший, что хорошо знает ее?
— Не стоит рисковать всем ради людей.
На мгновение южанке показалось, что за ее спиной стоит отец. Осуждающе качает головой, может, даже недовольно цокает. Рядом с ним - Мартье, с трудом поднявшаяся на ноги, все еще под действием злосчастной белладонны, и десятки людей с обезображенными черным плетением лицами, которые доживают свои жалкие жизни на улицах нижнего города. Зараженные, затравленные. Каждого она помнила, каждый был ее отпущением.
Ноаш не смогла сдержать злую усмешку.
— И ради чего, по-твоему, мы здесь? — спросила южанка.
— Ради памяти. — Вентеркелль не колебался, ответил все так же невозмутимо. — Памяти о твоем отце, которую ты не могла так просто отпустить. Мы здесь из-за вины, которую он тебе передал по наследству словно дряхлое разваливающееся поместье, от которого больше неудобств, чем пользы. Эта вина не должна погубить тебя.
За дверью послышались тяжелые шаги - стражи встали на службу по приказу королевского советника. Вентеркелль вздохнул, окинув ни в чем не повинную дверь презрительным взглядом. Он подошел к Ноаш почти вплотную и осторожно, точно боялся, что она бросится на него, подобно змее, взял руку южанки в свою. Аккуратная маленькая кисть затерялась среди крупных ладоней.
— Ноаш, — колдун понизил голос, — если у тебя есть какие-то идеи... помогу. Но если ты собираешься идти вслепую по дороге, ведущей к виселице, я не допущу этого.
Ноаш размышляла. Мыслям вторили неспокойные бегающие глаза. Когда они замерли, категорично воззрившись на мужское лицо, Вентеркелль сокрушенно понял - некое решение уже принято. Южанка поднялась на носочки - так, чтобы ее не было слышно никому, кроме колдуна - и не сказала, а едва ли не выдохнула:
— Мне нужно попасть в Черный замок.
Сбитого с толку колдуна видели немногие. Ноаш была очевидцем феномена.
— Помнишь, с чем там столкнулся? Думаю, то, что вело тебя, — прерванная сомнением, Ноаш замолчала, по привычке отсчитывая три удара сердца, нужных для решения, — обратилось и ко мне. С помощью.
С улицы в отдалении послышался гул подъезжающей повозки: перестук копыт, треск старой древесины, дребезжание колес, ржание напуганных лошадей. Колдун, казалось, не обратил внимания: слушал Ноаш подозрительно, вкрадчиво, вдумчиво. Он слишком хорошо помнил стенания мертвых, навечно замурованных в стенах из черного камня. Он помнил инородную магию, что заставила их вновь обрести голос. И ему, очевидно, не нравилось, к чему ведет южанка.
Осторожным движением Вентеркелль убрал за ухо ворох упавших на лицо Ноаш волос.
— Это нечто древнее, некое темное плетение магии. Что я говорил? — Палец Вентеркелля надавил на висок девушки. — Оно заставляет думать, что ты действительно хочешь того, о чем раньше и не помышлял. — Он представил полное раболепское подчинение, и ощутил горький вкус отвращения. Появилось желание окунуться с головой в бадью. Нюанс был в том, что от себя отмыться бы не получилось. — Это может быть куда хуже виселицы.
— Это может быть шанс.
— Это риск.
— Ты не понимаешь. — Тихо выдохнула Ноаш и сделала шаг назад, не замечая нарастающий людской гомон за окном. — Ты живешь сотню лет и не понимаешь. Каждая минута может стать поворотной для человека, изменить всю его короткую жизнь. У нас нет времени выжидать и гадать, мы живем риском, поиском возможностей. И я не собираюсь упускать даже намек на ту, что подвернулась мне...
Суматоха. Звуки с улицы наконец прервали спорящих, охладили пыл. Они становились все сильнее, настырно привлекая к себе внимание. Две головы обернулись к расщелинам в окне. Тяжелая повозка неслась мимо, распугивая толпу, целеустремленно направлялась к жилому дому. Возница был без сознания. Возница был болен. Ноаш видела в этом результат своих неудач, а колдун - всего-навсего отличный пример. Он поднял руку, щелкнул пальцами. Сломалось одно колесо, другое. Лошади начали замедляться. Поздно. Ноаш закрыла глаза, вслушиваясь в грохот, ставший последним аккордом в симфонии скоротечного хаоса после того, как неуправляемая повозка врезалась в здание. Аккомпанементом были крики людей.
— Нужно принять, что что-то в этой жизни ты не можешь изменить, — сказал Вентеркелль. — Сколько бы возможностей у тебя не было.
Ноаш поморщилась.
— Так у тебя иногда все просто.
— А в этом и нет ничего сложного.
Тяжелый вздох стал привычным окончанием первого акта в споре. Гомон за окном притих, преобразившись в монотонные причитания и стенания, назойливо царапающие душу. Отмахиваясь от них, Ноаш пыталась собраться с мыслями, понимая, что на горизонте зияет только никчемная пустая перепалка различными в своей изящности словами. У нее совершенно не было на это времени. Отвернувшись от окна к спасительной тени, что закрывала собой мешающий мыслям внешний мир, Ноаш облокотилась на стол, оставшийся молчаливым доказательством, свидетелем и соучастником ее провала.
Край глаза ухватился за разрезающий тень осколок света. Вентеркелль был рядом, золото магии еще не уснуло на его коже. Свет игриво падал на склянку с зараженной кровью, заставляя ту блестеть, почти прозрачную, чистую.
Ноаш хмыкнула. Глаза загорелись азартом, какой просыпался в ней, когда экстракты смешивались с настоями, становились микстурой, когда смертельный яд прокладывал путь к исцелению, а непривычный запах отвара сулил новое открытие.
— Мы уже применяли магию в помощь алхимии, но мы никогда их не смешивали, — задумчиво проговорила южанка, и с каждым словом голос ее становился возбужденнее. — Древнее нечто тянется из Черного замка, того самого замка, где неожиданно излечился Эттель, глотнув моего варева, — Ноаш ударила рукой по пустой склянке из-под мутной жидкости, — от которого проку нет. Ты прав, Келль, в этом нет ничего сложного. Это не возможность, но очевидное решение. Простое смешение компонентов. Я могу спасти людей.
Дело было далеко не в людях, и в очередной раз Вентеркелль был заворожен самозабвенной одержимостью новым открытием, которая преображала Ноаш каждый раз, стоило той приблизиться к нему. Колдун видел в этом красоту, схожую со светом магии на своих руках. И как удачно, что в такие моменты ни опасность, ни риск не могли отвлечь его взгляда. Все слова уговоров и сомнений забывались, и свободный Вентеркелль снова был в чужой власти. Без единой крупицы древней и темной магии.
— Даже если захотим, — произнес он наконец, — мы не сможем попасть в столь неприступное место.
Размышляя, Ноаш вышагивала по комнате, отбивала неровный ритм каблуками. Более хаотичная версия советника, производившего те же действия минутами ранее. При каждом повороте мысли южанка разворачивалась, меняя ограниченный стенами путь. Она вычеркивала неподходящие варианты, заходила в тупики в невидимом лабиринте, до того самого момента, пока не врезалась в колдуна, поймавшего ее одной рукой. Перед глазами светом в конце лабиринта мелькнул знак ордена Грез.
— Богам открыты все двери, — прошептала Ноаш.
Вентеркелль осмотрел руку с любопытством калеки, чудесным образом отрастившего конечность. Ненавистное клеймо, о котором колдун предпочитал временами забывать, распахнутым пронзенным пером глазом воззрилось в ответ. Навечно сохранившийся кусочек прошлого, цепь, что никак нельзя было разорвать, с оковами на конце, которые нельзя разбить. Доказательство зависимости, от которой не избавиться окончательно. Вентеркелль ни раз помышлял о том, чтобы клеймо срезать, залить кровью место, некогда уязвленное, но каждый раз осознавал: даже бесформенный шрам будет явным отголоском знакомой метки.
— Растолкуешь?
Вентеркелль спасительной толщей ткани спрятал постыдное отличие.
— Дома божьи всегда связаны с домами монаршими. Так вторые в очередной раз подтверждают свою равноценность первым.
— И получают возможность защиты во времена бунтов.
Ноаш удовлетворенно кивнула.
И все же было в верующих в Четырех нечто достойное уважения. Они и в самом деле старались быть необычайно праведными. Они неустанно следовали правилу: никогда не оставлять просящего без помощи и не допускали кровопролития на территории храма. Даже если те, кто просил убежища, были причиной или предводителями кровавой бойни за его стенами. Правители знали свою уязвимость и всегда искали пути к отступлению.
— Но кто имеет власть в храме Четырех большую, нежели сама королева?
Колдун недовольно повел носом.
— Озаренный их возлюбленными богами, — выдавил он.
— Мне нужна закрытая одежда. — Женская рука оказалась на шее колдуна, нежно задерживаясь на месте, где колотилась в вене жизнь. — Ты выведешь меня отсюда, Вентеркелль. Как и собирался. Но мы не сбежим. Потому что я этого не допущу.
Колдун опешил. Он позволял человеку собой помыкать. Она смела ему приказывать. Вентеркелль хотел бы злиться, но злость не смогла преодолеть иное, более глубокое и цепкое чувство. Колдун в конце концов глядел с ошарашенным восхищением. Без желания подбирать слова, он склонился за поцелуем как жаждущий склоняется к пиале с водой.
Ноаш отвечала. Благодарная, но холодная, задумчивая. Перед глазами проносились воспоминания. Жестокие и ясные как вчерашний день. Отец, хворь, огонь. Побег, вина и отчаяние. Бесконечный ворох мучительных чувств, которым хотелось положить конец, завершив то, что начато.
“Помнишь, за что он поплатился?”
Я слышал, как Ноаш думает, мысленно возвращает ответ, чеканит беззвучные слова, оставляя их в интимной близости только между нами. Она помнила.
“Я исправлю это.”
“Любой ценой?”
“Любой.”
Большинство людей не отличаются доверчивостью, в особенности люди, которым приказывает правая рука королевы. За Вентеркеллем следили. В нижней части города задача то была не сложная: яркий оттенок мантии выделялся в посеревшей, как зайцы к лету, толпе, но уже за каменными воротами, где жизнь являла себя во всем великолепии, безымянному стражу пришлось приловчиться, чтобы не спутать фигуру колдуна с выряженным аристократом. Вентеркелль не вилял, безмятежным пятном прогуливаясь по городу, держа во внимании медлительный хвост.
Умело орудуя кошелем с монетами, колдун провел в верхнем Мелиосе остаток дня. Он не оставил без внимания пекарню, лавку с украшениями, портного, небольшую, но привлекающую внимание палатку странствующего алхимика на рынке, в целом оставляя о себе впечатление бедняка, которому в руки попало непомерное количество денег, с которым он никак не может справиться. Бессмысленные, похождения колдуна стражу начали надоедать, и, пускай пост он не оставил, решил, что посещение храма Четырех на закате дня - право любого верующего, которому не стоит препятствовать.
Вентеркелль почувствовал себя загнанным в угол, когда над головой сомкнулись гнетущие своды. В образовавшейся тягучей духоте в нос ударил запах множества горящих свечей - единственного источника света. Каменное, мертвое здание, сильно контрастирующее в своей простоте с остальным верхним городом, представляло собой оплот покорности и скромности, о которых прихожане забывали, стоило ветру за порогом заглушить новоприобретенную набожность. Храм был вытянутым, разрастающимся не в ширь, но ввысь, заставляя верующих чувствовать себя крохотными и недостойными прикоснуться к тем, кто стоял выше: своды украшали четыре барельефа с высеченными знаками богов. Колдун знал, что они наблюдают, судят его поступки. Знал, что грешен. Вера не была сильной стороной отступника, но, находясь в доме божьем, он вспоминал о том, кому должен был служить и кого предал. Идиот. Четверо были не более чем хворью, которую стоило искоренять, а не страшиться.
Храм распирало от наивных глупцов, как чрево ненасытного монарха за ужином. Они толпились, желая найти прощение у тех, кто никогда им не ответит. Голосом богов выступал священнослужитель. Тучная масса, скрывающаяся за множеством слоев ткани, крупными глазами-дырами выдающая свою человеческую натуру, он обращался к пришедшим, выказывая волю незримых богов. Он слышал, он прощал, он наставлял. Голосами богов были безликие трусы, боявшиеся показать истинный лик лжецов.
Вентеркелль смешался с прихожанами, прокладывая свой путь к богослужителю. В толпе колдуна окружали трепетные перешептывания, из которых состояли молитвы и причитания. Просили здоровья, достатка, просили простить зависть, что привела к чужому мучению, простить гнев, заставляющий роптать прислугу, простить похоть. Многие голоса просили за других: молили простить недалеких соседей из нижнего Мелиоса за непокорность, за разжигание ненависти, что навлекли на столицу кару богов. Просили огородить себя от подобной участи. Вторили желчи, которую распространяла Галлет.
— Четверо всегда с нами.
Четырехконечная звезда в сокрытых тканью руках священника коснулась запястья левой руки прихожанки. Та в тихом благоговении склонила голову и скрылась в направлении выхода, надеясь скорее забыть свою исповедь. На смену женщине, в отличие от нее надеясь, что встречи с богами не случится, явился колдун.
— Подходящий день для помощи ближнему, — шепнул он, поднимая ткань мантии на левой руке, не нуждавшейся в божественной метке.
Безликие глаза округлились, заполнив все пространство прорезей в одеянии. Приглушенное тканью, послышалось посвистывающее сопение.
— Как и любой другой, — не заставил себя ждать ответ.
— Этой ночью двери храма должны быть открыты. Сюда явится женщина, которой нужно временное убежище. — Вентеркелль достал из небольшой сумки, куда умещалось все, на что у него ушли монеты, яркий желтый топаз. — У нее будет этот камень.
— Господин, ей что-то угрожает? Может ли это навлечь беду на наш храм?
Вентеркелль был уверен, что может. Виду не подал и горделиво вскинул голову.
— Разве боги задают вопросы тем, кому помогают? — с недовольством спросил он.
Дородный священник каким-то образом на фоне колдуна, под его властным взглядом, совсем потерялся. Едва заметно склонив голову – так, чтобы не растерять статусности у прихожан, он пролепетал, выталкивая слова сквозь зубы так, будто это растрачивало все его силы:
— Да простят Четверо мне себялюбие. Времена нынче такие, господин. Иной раз не знаешь, позволит ли судьба увидеть тебе утро.
— Увидите, будьте спокойны, — обнадежил Вентеркелль и, понизив голос, нагло солгал: — Четверо будут вам благодарны.
Сопение прекратилось - судя по всему, безликий задержал дыхание в моменте истины, о котором никогда не сможет забыть.
— Могу ли я знать, — на выдохе начал он, — отчего вдруг Озаренный богами решил посетить нас, простых смертных?
История то была незамысловатой и не особенно длинной, однако детали, из которых она складывалась, разрушали самое основание набожной фигуры, которой Вентеркелль должен был представать перед служителем храма Четырех. Поэтому колдун несколько сократил свой ответ.
— Желал узнать, каково живется грешникам.
На долю секунды взгляд колдуна поднялся к сводам храма. Никто не взглянул в ответ.
Шелест бумаги продолжительное время разносился по комнате. Пожелтевшие, потрепанные временем, переворачивались в женских руках страницы. Ноаш могла поклясться, что до сих пор чувствует от записей отца едкий запах гари. Он дразнил, будто насмехаясь. Каждый раз Ноаш надеялась, что до того была невнимательна, и теперь ей откроется некая тайна, что-то, чего она раньше не замечала. Но страницы оставались ровно такими же, какими были день, неделю и месяцы назад.
Однако в этот раз запах гари стал сильнее. Переворачивая страницы, как завороженная, Ноаш не заметила, как ладони начало жечь. Тогда ее движения стали резче, быстрее. Она не могла оторваться от записей, кончиками пальцев касаясь раскрасневшихся, как железо, чернил, запоминая каждую выведенную размашистым почерком букву.
Бумага с треском полыхала. Огонь жадно пожирал платье девушки. Чернела на руках плоть, щипало глаза, но Ноаш не могла оставить записи, поглощая их в противовес огню, желая разгадать эту тайну. До того самого момента, пока не стало слишком поздно.
— Проснись.
Девушка вздрогнула. Она отбросила записи, покоившиеся на коленях прежде, чем она задремала, продираясь через них. Вентеркелль сидел рядом с ней на корточках, разглядывая ее лицо. В комнате стоял полумрак, старательно догорала единственная свеча.
— Снова дурные сны?
— Всего лишь сны.
Ноаш качнула головой, стараясь не придавать значения фантомному жару, который до сих пор окутывал ее с ног до головы.
— Ты задержался, — произнесла она, растирая веки.
— За мной следят. Пришлось любоваться красотами города, чтобы не вызывать подозрений, — он мягко коснулся лица девушки кончиками пальцев. — Прости.
Ноаш вздохнула, опуская взгляд.
— Значит, придется идти одной. Как мне попасть внутрь?
Вентеркелль ухмыльнулся, довольный собой, и достал из сумки желтый камень.
— Красивый, — улыбнулась Ноаш, прокручивая драгоценность в пальцах, поверхность – идеально гладкая.
— Говорят, приносит удачу.
— Полагаюсь на удачу, значит? — Южанка усмехнулась, все же надеясь, что объяснение будет чуть более подробным. — Как и наставлял советник.
— Покажешь этот камень священнику в храме. Я обеспечил тебе… убежище.
Ноаш нахмурилась, размышляя. Без колдуна под рукой и без того не самая простая из ситуаций еще сильнее осложнялась.
— А вот дальше уже придется надеяться только на приметы людей, — проговорила Ноаш, не отрывая взгляда от приносящего удачу топаза.
— Не надумала оставить эту затею?
Девушка недовольно вскинулась и сжала камень в руке.
— Думается мне, ты потратил достаточно денег на это. Будет расточительством им не воспользоваться.
Вентеркелль не надеялся на чудо, а потому лишь утвердительно кивнул.
— До сих пор не уверен, что именно, — произнес он, — но все получится.
Ноаш вымученно улыбнулась.
— Как всегда.
Южанка приняла накидку, принесенную колдуном – черный моток ткани с капюшоном, достаточно простой, чтобы не выделяться в нижнем городе, и недостаточно заношенный, чтобы беспрепятственно проскользнуть по улицам верхнего. Ноаш скрылась под ней, едва ли не повторяя образ безликого в храме, и выглянула в окно.
— Оба на выходе. Сюда не смотрят. — Ноаш хмыкнула. — Думаю, они дремлют, но все же... постараемся вести себя потише.
Вентеркелль протянул руки к заколоченным доскам и, призвав магию в помощь, начал осторожно вытягивать глубоко посаженные в дерево гвозди.
— Что бы сказали члены клана, узнав, что я использую драгоценный дар для работы плотника?
Доски падали. Ноаш ловила их и бесшумно отставляла в сторону. Маленькое и неловкое занятие прокладывало их путь к чему-то существенно более значимому.
— Если что-то пойдет не так, — прошептал Вентеркелль, когда дело было завершено, — я вытащу тебя. Придумаю как, потрачу всю магию, может даже выведу ее из себя, но вытащу тебя из этого проклятого места.
Не дожидаясь ответных обнадеживающих слов, колдун обнял Ноаш на прощание, запоминая ее запах, и вышел за дверь. Не успела унять тревогу от образовавшейся пустоты, Ноаш вскоре вновь услышала его отдаленный голос.
— Все никак не пойму, как вы, люди, можете всю жизнь задерживаться на одном месте.
В ответ послышалось неразборчивое вялое бормотание.
— Я к чему клоню... Вам же весь мир открыт.
Девушка усмехнулась тому, что колдун решил отвлечь стражей, заведя песнь на свою излюбленную тему. Вентеркелль поначалу задавал ей те же самые вопросы, но каждый раз с наивностью ребенка все ее аргументы отметал. Он настаивал на том, что люди упускают бесконечное множество возможностей, но, несмотря на уверенность в своей правоте, продолжал коллекционировать ответы иных представителей людской расы. Которые, к колдовскому разочарованию, в большинстве своем были довольно прозаичны.
— Так семья у нас, господин колдун...
— Вентеркелль. Не стесняйся.
— Господин Ветркель, семья и дети они же не попутчики для путешествий.
— Да и без монеты в кармане как же куда-то выбраться? А здесь жизнь, ста... да как же ее... ста...
— Стабильность?
— Стабильность. Наслышан. Неприглядное понятие.
— Да и безопаснее за стенами-то, господин Ветркель.
— А не вы ли эту безопасность обеспечиваете?
— Так, вроде как, мы.
— Не значит ли это, господа, что там, где вы - там и безопасно?
На данном заявлении все внимание стражей было захвачено в конец.
Используя представившуюся возможность, Ноаш осторожно перевалилась через оконную раму.
Мелиос уснул. Он пыхтел, как загнанный зверь с гноящимися ранами, боролся за жизнь, пока к нему уже приглядывались стервятники. Ноаш поежилась в прохладе и огляделась, намечая короткий путь сквозь улицы, в которых она еще плохо ориентировалась. Желая как можно скорее убраться от новоиспеченной тюрьмы, Ноаш, оставляя колдуна наедине с его попытками совратить неприхотливые умы городской стражи, двинулась вперед, молясь, чтобы не потеряться в переулках. Туман молчаливым сообщником заметал шаги, пока луна, в противовес, подсвечивала путь там, где ее не могли скрыть крыши домов, заставляя силуэт то выныривать, то вновь растворяться в тени.
Очередная бессонная ночь выманила Херва на крыльцо. Обняла его в тоскливой тишине, заменяя объятия жены, растрепала прохладным дыханием волосы. Мужчина осел на деревянные ступени. В сторону от него юркнуло проворное черное пятно - скрылась поджидающая отбросов крыса. Херв проводил взглядом единственное живое существо, оставившее его наедине с подмигивающими звездами, и наконец позволил себе осунуться, укрывая лицо мозолистыми руками. Во рту все еще явственно ощущался горький привкус браги, призванный заглушить иную, куда более терпкую и терзающую, горечь, крутил танец пострадавший разум. И в этот танец вдруг вступил кто-то еще, присоединился легким прикосновением. Когда Херв поднял неустойчивую голову, пред ним предстал силуэт, обрамленный ярким светом. Он склонялся над стражем, протягивал ему руку.
В ту ясную ночь в хмельном сне к Херву явилось доброе знамение, дух из старинных легенд. Он, сливаясь с ночью, точно единое с ней целое, неслышным шагом провел стража к воротам города, не замечая грязи и смерти вокруг. Он манил сладкими речами, сулил спасение и возвращал надежду. И отчаявшийся мужчина желал верить, полагаясь на счастливое проведение. Он заключил с духом сделку: взамен на скорое прекращение страданий Мартье, страж должен был провести духа через стену, через каменные ворота. И Херв выполнил свою часть уговора, провел чудесное создание, плывущее в лунном переливчатом свете, через ход для стражи. И увидел, как тот скрылся в священных стенах храма.
Это было даже легче, чем Ноаш могла предположить в лучшем своем раскладе.
Южанка с трудом сдержала истеричную улыбку, полную неверия и наслаждения удачей случая. Она закрыла за собой тяжелую дверь, которую, как и обещал колдун, оставили незапертой, и прислонилась лбом к холодному металлу, успокаивая разгоряченное дыхание.
— Госпожа?
Мужской голос напомнил Ноаш о том, что из одухотворенной фигуры ей нужно было наскоро перевоплощаться в просящую убежища подопечную Озаренного богами. Бедную и безвредную, как прикинула Ноаш. Неловким, нарочито боязливым движением она достала топаз из внутреннего кармана плаща, вытягивая его перед собой, когда оборачивалась. Священнослужитель, которому так и не довелось на ночь избавиться от своего служебного облачения, стоял поодаль, не осмеливаясь приблизиться к незнакомке. Его глаза с наглым любопытством разглядывали темную кожу девушки.
— Четверо всегда с нами, господин. — Ноаш склонила голову, но, понимая, что одной доброжелательности было недостаточно для расположения к себе, добавила: — Я не хвораю.
То уже лучше. Предположительно нацепив на лицо улыбку, священник распростер руки, жестом охватывая пристанище Четырех.
— Добро пожаловать в дом божий, дитя. Что привело тебя сюда? — Все же спросил он, понимая, что, в отличие от Озаренного богами, девушке так просто слукавить не хватит духу.
— В этом городе я чужая, вы видите, а люди не хотят принимать чужих. У меня появились недоброжелатели, — ответила южанка, не оправдав уверенности богослова. — Но свет Четырех укрывает всех нас, и Вентеркелль, слава его доброму сердцу, обещал мне укрытие.
Судя по всему, полное благоговения лицо южанки убедило столь же преисполненного веры человека. Он цыкнул, печально осуждая выдуманных недоброжелателей, и поманил девушку за собой. Богослов, коего, как вскоре выяснилось, звали Юдий, провел Ноаш под взглядами молчаливых богов, отворил маленькую дверь, за которую ниже их достоинства было заглядывать. За дверью – скромное жилище с резко упавшими потолками, которые, можно было предположить, и были причиной коренастости большой части священнослужителей. Их встречали простецкая лежанка и письменный стол с раскатанным на нем пергаментом, пестрящим тем, что в скором времени должно было стать праведными речами.
Увидев место, где отдыхал священник, Ноаш было подумала, что ей не удастся ускользнуть из-под его наблюдения, но они не остановились, и стало ясно – для тех, кто ищет укрытие, есть отдельное, спрятанное еще дальше от взора богов, место. Юдий, освещая дорогу единственной свечой в руке, когда иных источников света уж не осталось, провел Ноаш в каморку, в маленькое помещение со всем необходимым, чтобы выжить и совершенно без чего бы то ни было для жизни. Тусклый подрагивающий свет выцепил лежанку из наваленной соломы с тряпками поверх. Желание правителей выжить было единственным, что могло заставить их поступиться гордостью. Ноаш представила Галлет в ее красном платье, ютящуюся в душном пространстве этих четырех стен, ощущая покалывание жесткой соломы на своей изнеженной коже, задыхаясь от страха, о котором раньше и не подозревала.
Ноаш улыбнулась. Малозаметно, но искренне.
— Гостеприимство скудное, понимаю. — Юдий возник из-за ее спины крупной тенью.
— Чтобы переждать одну ночь, этого более чем достаточно, — успокоила южанка. — Я безмерно благодарна.
Она поклонилась, стараясь не развивать диалог и надеясь, что священник покинет ее как можно скорее.
Свеча осталась у Ноаш, когда Юдий отправился на ночной покой. Воск монотонно стекал в железо подсвечника, предвосхищая скорое господство тьмы. Девушка испытывать королевское ложе не желала и, выждав некоторое время, прислушалась, приникнув к толстым стенам. Тишина. Лишь ленивое насвистывание ветра сообщало о недостатках священного строения. И тогда тишину спугнул приглушенный крик. Он потянул Ноаш за собой, выманивая из укрытия. Тень южанки мелькнула в коридоре. Прикрывая рукой свет, пока не отдалилась достаточно от места отдыха священника, Ноаш наощупь, вслушиваясь во вновь воцарившуюся тишину, двигалась в неизвестность. До того самого момента, пока не зашла в тупик.
Она отставила подсвечник в сторону и пробежалась ладонями по шероховатому камню. Пальцы повторили изъеденный временем путь, отмеченный веками случайных и намеренных прикосновений. В разочарованном вздохе, не обнаружив ничего существенного, к чему мог бы вести этот путь, Ноаш отняла руки от холодной поверхности стены. В пляшущей полутьме девушка заметила на руках красный след, который поначалу приняла за игру неясного света, и который заставил ее отпрянуть от стены, стоило южанке понять, что нечто, слишком точно похожее на кровь, было материальным. Кровавые отпечатки шли вдоль стены, тянулись от них темные подтеки.
Глухой стук.
Мороз охладил вспотевшую в духоте кожу девушки. Пересиливая окатившую ее дрожь, Ноаш припала к стене. Звук повторился: стук с обратной стороны. Он становился напористее, уводил чуть правее, раскрывался в новых интонациях: в скрежете ногтей, срывающихся с камня, в хлюпающем звуке раздираемой плоти, в каменной крошке, осыпающейся от потуг невидимого заложника. Больно от возбуждения колотило в висках. Ноаш не замечала, что не только ладони, но и щека ее уже была отмечена густой жидкостью. Перебирая руками, словно членистоногое по стене, Ноаш двигалась к источнику звука, который становился все более явным, и наконец дополнился отчаянным стоном. Ноаш замерла, чтобы не сорваться с места. Стон напомнил ей крик, приглушенный в этот раз бессилием. Южанка была точно напротив того, что скреблось изнутри.
Опущенный взгляд выхватил выделяющийся на фоне остальных камень. Его основание выпирало вперед, а границы неплотно соприкасались с соседней кладкой. От камня особенно сильно несло стальным запахом крови. Он истекал ею.
Подняв свечу, Ноаш подсветила узкие отверстия. Мрак поглотил свет, не желая его выплевывать. Сквозняк попытался затушить свечу.
Напористый стук и скрежет на мгновения сменил шелест передвижения, после чего отдалась звоном тишина. Огонь отразился от того, что заменило пустоту во мраке за стеной. На Ноаш покрасневшим одичалым взглядом смотрело исхудавшее существо, которое когда-то можно было назвать человеком. Голый череп обтягивала иссушенная, лопнувшая и разошедшаяся паутиной трещин, кожа. Обрамленные сбросившими ресницы веками глаза норовили выпасть из орбит. Две дыры на месте отсутствующего носа хлюпали в попытках дыхания, выбрасывая очередные порции крови. Существо точно раздирали изнутри.
Такой был ответ магии на зов во имя жестокости.
Свистящий хрип, вырвавшийся из приоткрытого рта, так и не наколдовал цельную фразу.
Ответив на знакомство криком, Ноаш оттолкнулась от стены, сделав несколько неустойчивых шагов назад, последний из которых оборвался, когда девушка споткнулась о камень и рухнула на спину. Свеча выпала из руки и потухла, откатившись в сторону. Мрак забрал свое.
Бедная, напуганная южанка, она лежала на холодном полу в отсутствие света, едва ли успев нащупать ведущий к цели путь. Ноаш зажмурилась непроизвольно, словно и не хотела, чтобы тьма рассеивалась и сквозь нее пробирался лик живого мертвеца. Она считала быстрые удары сердца, сбилась, досчитав до тридцати, и начала заново, так и не поняв, как долго пробыла в подобном положении. В ожидании, когда ее кожи коснутся чужие костлявые пальцы.
Настырная, любопытная южанка. Когда ожидания не оправдались, она открыла глаза. Двигаясь наощупь по границам, различимым привыкающим к темноте зрением, Ноаш поднялась на колени, вернулась к стене, пошарила в поисках выступающего камня. Болело плечо. Когда камень был найден, Ноаш навалилась на него и, к удивлению своему, ощутила легкость, с которой сдвинулся огромный валун. Она боялась, что грохот, разнесшийся по помещению, может разбудить не только священника, но и людей в близлежаших к храму домах. Скрежет шарниров, похожих на перемалывающие муку жернова, встряхнул весь скоп эмоций, разразившись в до того абсолютной тишине. Когда же все стихло Ноаш вытянула руку, ступила вперед ногой и обнаружила пустоту на месте тупика. Тревога комом подступила к горлу. Воспоминания о существе, желавшем выбраться на волю, заняли все мысли, рисуя в пустоте леденящие кровь картины. Дрожащая рука закрыла рот, чтобы не дать нервному дыханию потревожить то, что могло быть совсем рядом. И все же Ноаш не разглядела никаких очертаний, разрезающих тьму, а под ногами хрустнуло нечто до боли в сжатых челюстях похожее на кости.
Ноаш окунулась в терзающее безвременье. Оно поглотило южанку, заглушая все звуки и ощущения, оставляя ее наедине с безликим ужасом. Судя по изменению в поступи, проход начал уходить вниз. В сырости, вскоре проявившейся, потолки становились все ниже. Кривилась разбитая лестница, удлинялся коридор. Ноаш пришлось пригнуться, в сдерживаемом отвращении стараясь не касаться засаленных влажных стен. Когда нога наконец ступила на снова выровнявшуюся поверхность, темные, сливающиеся с окружением глаза впервые за бесконечно долгие мгновения ухватились за мелькнувшую в глубине искру света, манящий отблеск. Словно жертва перед атакой хищника, девушка замерла, несмотря на горящее под кожей желание выйти из тьмы, предчувствуя неладное. Белый, обжигающе холодный свет разросся и протягивал к Ноаш руки. Детские руки, стертые до крови обрамляющими их цепями. Невысокая фигурка замерла, раззявив рот в беззвучном вопле, невидящим, затуманенным агонией взглядом врезаясь в ту, кто потревожил беспокойный призрачный сон. Ей и самой показалось, что она вновь очутилась в дурном сне. Однако, Ноаш не спала и ее окружала реальность, реалии, принадлежавшие когда-то чужой судьбе.
Светлая фигурка дернулась, разгоняя мрак, качнулась из стороны в сторону и закричала пронзительным страшным криком.
После того, как ребенок исчез, от стен еще долго отражалось пронзительное выгравированное недетскими страданиями: «УБИЙЦЫ».
— Боги, — шепотом сорвалось с женских губ.
Ноаш не намеревалась поворачивать назад. Понимала, что ее не хотят просто напугать. Как и для отчаявшегося стража, в катакомбах Черного Замка, касаясь ногами залежавшихся костей, южанка оказалась для них сулящим надежду проводником. Заточенные в муке посмертия голоса хотели быть услышанными. И я им лишь немного помогал.
По следам давно ушедших Ноаш складывала жуткую картину того, что творилось в этом месте веками. К ней пытались прикоснуться, до нее пытались докричаться, ей пытались показать. Гадкие чувства, дремлющие внутри с самого прибытия в город, начали просыпаться, разбухая от впитываемых историй сломанных судеб. Мальчика с магией, которого семье пришлось насильно отдать в услужение, дабы выжить. Женщины, что до старости лет скрывала свои способности, но которой пришлось использовать магию для спасения дочери и поплатиться за то. Мужчины, который перебил стражу, чтобы спасти еще не пострадавших магов, который расчищал подступы к выходам, будучи уже в агонии. И тех, кто так и не сумел выбраться в тот роковой день.
Но Ноаш слышала не только магов, чьи голоса гремели сильнее всего. Плакали и простые люди, не отмеченные золотом. Неугодные, слишком смелые и свободолюбивые. Те, кто посягал на власть возомнивших себя богами.
Окончательно потерявшись во времени, примеряя маски тех, кого пытали узурпаторы, проживая их часы, дни и года, Ноаш чувствовала, как вместе с ненавистью и презрением ее наполняет незнакомая энергия, обращается, заглушая иные голоса. Она была уже совсем близко.
Звякнули цепи. Хрустнули кости. Прожгла желудок боль. Прорвался из истерзанного тела крик. Пролилась кровь. Послышался удовлетворенный смех. И все затихло. Реальность накатила холодной опустошающей волной, и круглое тупиковое помещение, в котором оказалась южанка, погрузилось в приглушенный синий оттенок. Азурит.
— Ты здесь?
Наглая южанка.
— Мне была обещана помощь!
Под ногами пробежала дрожь, будто животное встрепенулось ото сна. Ноаш уперлась рукой в стену, боясь упасть.
— Я… хочу помочь. И мне нечего терять.
Возмущение незримого зверя прекратилось. Девушка выжидала, больно впившись ногтями в ладони. Думала о своем несчастном, ожидающем в городских конюшнях борхулле, о колдуне, который мог ее и не дождаться. Нужно ли говорить, что Озаренному богами стоило иметь больше смелости, чтобы остановить ту, к которой питал нежные чувства? Его счастье, что Ноаш была под защитой куда более могущественного существа.
На периферии зрения долгожданная гостья заметила быстрое движение. Юркнула по стене гибкая тень, проползла, закрывая синий свет, и остановилась перед южанкой, будто ее собственная - в точности повторяя силуэт. Ноаш почувствовала, как к горлу подступило нездоровое желание засмеяться от абсурдности происходящего. И как так получилось, что она не замечала, что до того не отбрасывала здесь тень? Южанка подняла руку, покрутила головой, сделала шаг в сторону - достаточно, чтобы понять, что темный силуэт ведет себя подобающим безвольной копии образом. Какое-то время лекарка не отводила взгляда от своей тени, надеясь, что та откроет ей ответ. Так же, как она всю жизнь находила ответы для самой себя.
Ноаш вздохнула.
— Не вижу в происходящем смысла. Ну же!
Магии нужно было время.
В звенящей тишине, - когда единственная живая душа задержала дыхание, - тень развернулась профилем к более не контролирующей ее владелице, и она увидела на черных губах улыбку прежде, чем та исчезла, когда тень открыла рот. На глазах Ноаш ее силуэт поднял руку, и та скрылась в недрах ее глотки. Ощутив, что задыхается, южанка начала судорожно хватать ртом затхлый воздух подземелья. Страх конвульсиями забился в конечностях. Плавным, почти элегантным, движением тень вытащила руку изо рта, вытягивая за собой осколок стекла. Тень осколка. Ноаш наконец закашлялась, воздух резким потоком ударил в легкие. Его сопровождало мучительное жжение в груди, горле, во рту. Пошатнувшись, Ноаш упала на колени, упираясь ладонями в пол. С кашлем с губ срывалась кровь, густо окропляя шероховатую поверхность и собственные руки.
Южанка уже не видела, как тень поднесла осколок к рукам, полоснув по запястьям. Южанка видела, как озеро крови под ней увеличилось во множество раз, когда кожа, под которой пролегали темнеющие вены, разошлась, подобно порвавшемуся шелку. Она упала, не в силах более держаться даже на четвереньках.
Ноаш стонала, молила и плакала. А когда крови было достаточно - все закончилось и осталась только убаюкивающая пустота. Все ушло. Ушла боль, ушли слезы, ушел страх. Черный камень впитал кровь, принял добровольную жертву.
О, какая сладкая она была, какая живая.
Спасительница пришла в себя во тьме, чувствуя, как велик стал вокруг нее мир, ощущая его дыхание и биение сердца. Голая сила давила на плечи.
Во тьме горели два синих глаза.
“Мы спасем этот город. Возродим прекрасный мир.”