13.
Я лежала, уставившись в потолок, но сон так и не приходил. Глаза закрывались, но в голове крутились одни и те же мысли. Образы — мама, больничные стены, капельница, её руки… холодные, неподвижные.
Я перевернулась на бок, лицом к окну. За стеклом всё ещё горели уличные фонари, и свет от них ложился полосами на стену. Рядом, на полу, чуть слышно дышал Ваня. Он будто спал.
Но вдруг тишину нарушил его голос:
— Тоже не спишь?
Я вздрогнула слегка и посмотрела вниз. Он сел, опёрся спиной о край кровати, вытянул ноги и уставился в то же окно, что и я. В тени его лицо казалось другим — спокойным, даже каким-то усталым.
— Мг, — только и выдохнула я.
— Иди ко мне, — сказал он тихо, не глядя, но голос был каким-то… мягким.
Я колебалась пару секунд, потом скинула одеяло и спустилась с кровати. Села рядом, на пол, поджала колени и скрестила руки на коленях. Мы сидели рядом, плечами почти не касаясь.
— Ну чего не спишь, малая? — спросил он, глядя в окно.
Я помолчала, потом повернулась к нему.
— Только никому не говори, ладно?..
Он посмотрел на меня. Взгляд серьёзный, не ироничный.
— Конечно, — сказал он просто.
Я кивнула, сделала глубокий вдох и выдох.
— Я за маму переживаю. Вроде сказали, что очнулась… но… я не знаю. Всё равно страшно. Всё это, — я провела рукой по воздуху. — Как будто всё в один момент пошло по кривой.
Ваня молчал. Смотрел куда-то вперёд. Потом тихо сказал:
— Я тебя понял. Когда мама в больнице — это как будто и дом без крыши. Всё мимо, всё не так.
Я удивилась. Не ожидала таких слов от него.
— У тебя… тоже такое было? — спросила я осторожно.
Он кивнул.
— Было. Но это давно. Не думал, что вспомню. Но, — он повернулся ко мне, — с твоей мамой всё будет нормально. Я чувствую. Она сильная. Как и ты, малая.
Я чуть усмехнулась, но глаза защипало.
— Ты не такой злой, как я думала, — сказала я почти шёпотом.
Он хмыкнул.
— Просто мало кто знает, какой я на самом деле. А ты... узнаёшь.
Мы замолчали. Просто сидели рядом, в полумраке, под слабый свет с улицы. Было тихо. Спокойно. Странно… но спокойно.
Он молчал какое-то время, просто смотрел в окно. Свет фонаря за стеклом падал на его лицо, выделяя скулы, глаза, брови, немного усталые, будто он носил на себе груз, который никто не видел. И вдруг он заговорил — тихо, будто в полголоса:
— Я, малая, никогда, наверное, не чувствовал себя… ну, по-настоящему счастливым. Не знаю даже, как это должно быть. Знаешь, бывает, люди рассказывают: "вот, у меня было детство", или "у меня мама с папой всегда рядом были". А у меня не было. Мне всегда казалось, что я... лишний. И только когда с пацанами — ну, с Хенком, с Геной, даже с тем же Мелом — вот только тогда немного легче. Не то чтоб счастливо, но хоть не один.
Я повернулась к нему, слушая внимательно. В его голосе не было жалости к себе — только констатация факта, как будто он давно свыкся с этой пустотой.
— Я тоже, — ответила я тихо. — Только с ними чувствую себя живой. Не как дома. Не как в школе. Просто собой. С Кириллом, с Никой, с Матвеем, с Аней. Они мои... не знаю... спасение, что ли.
Ваня чуть фыркнул, покачал головой.
— Да они ж все наркоманы. А Матвей — вообще пиздюк. У него в голове ветер и музыка. Ты у него в глазах хоть раз видела хоть каплю реальности?
Я нахмурилась, но не агрессивно — спокойно, как будто знала, что он скажет такое.
— Если ты про дрожжи — мне всё равно, — сказала я уверенно. — Кроме них у меня никого нет. Понимаешь?.. Я одна. Мама вечно работает, Миша… он старается, но он не мой. А они — мои. Хоть и чокнутые, хоть и делают херню. Но когда мне плохо, они рядом. Без вопросов. Просто есть.
Киса немного посмотрел на меня, чуть прищурился.
— Ты говоришь так… будто я не понимаю. А я понимаю. Пацаны у меня тоже — не ангелы. Но они — мои. Хотя знаешь, я всегда думал, что ты другая. Что ты не такая, как они. Умная, сильная, с характером. Но сейчас... — он сделал паузу, — сейчас ты как будто ближе мне стала. Мы с тобой больше похожи, чем я думал.
Я ничего не ответила. Просто посмотрела на него. И впервые за долгое время в его взгляде не было ни колкости, ни бравады. Только честность. Настоящая, уличная, немного огрубевшая — но честность.
И в этот момент между нами повисла тишина. Но это не была неловкая пауза. Это была та тишина, в которой люди по-настоящему понимают друг друга.
— А ты давно куришь? — спросила я, чуть склонив голову, глядя на его профиль. Ваня сидел, , глаза всё ещё смотрели в окно, но я видела — он улыбнулся краем губ.
— Достаточно, — ответил он спокойно. — Лет с пятнадцати, может, чуть раньше. Ну года три точно. А чё, видно?
— Просто… — я пожала плечами. — Курение же вредит здоровью.
Он усмехнулся, не оборачиваясь.
— Малая, ты сама свою электронку дуешь, аж в коридоре туман. Или это другое?
— Электронка лучше сигарет, — я тут же отбилась. — Там нет смол. Ну, почти.
— Ага. И маме своей это тоже скажи, если поймает. Или Мише. Увижу, как он отбирает у тебя эту штуку с видом “на благо государства”.
Я чуть фыркнула, но усмехнулась. Он говорил всё это спокойно, без наезда. Просто подкол, как между своими.
Он продолжил, будто бы невзначай:
— Да и вообще, у меня выбора особо не было. Когда весь двор пахнет табаком, а старшие угощают на слабо, долго не выстоишь. Типа, если кашляешь — лох. А я не хотел быть лохом. Хотел быть… ну, своим. Ты, наверное, не поймёшь.
— Почему? — спросила я тихо, с искренним интересом. — Я многое понимаю. Больше, чем ты думаешь.
Он повернулся ко мне, глянул, как будто пытаясь это прочитать по моему лицу. Что-то в его взгляде потеплело.
— Может, и правда, — сказал он, и впервые за вечер в его голосе не было иронии.
Я подвинулась ближе. Мы сидели рядом, на полу, спина к кровати, окно перед нами. И в этой полутемной комнате с задернутыми шторами было тепло, уютно, почти нереально спокойно. Я чуть-чуть потянулась и положила голову ему на плечо.
Он чуть напрягся в первый момент, будто не ожидал, но потом расслабился. Тихо выдохнул и начал рассказывать дальше — про какое-то своё лето, когда он прятался в гараже, про свою первую сигарету, про пацанов, которых уже давно нет рядом. Его голос был низкий, спокойный, как будто это всё уносило меня куда-то очень далеко.
Я слушала, честно. Хотела слушать. Но глаза начали слипаться, а сердце билось в каком-то странном, замедленном ритме. Мамино лицо стояло перед глазами, потом комната начала терять чёткость… И вот я даже не поняла, как уснула, с головой на его плече, укутавшись в его голос.
***
Я проснулась резко, будто кто-то вырвал из сна — какие-то крики, голос Миши, доносившийся откуда-то из коридора. Всё вокруг было слегка размытое, в комнате было ещё полутемно, хотя за шторами уже светлело. Голова лежала на пледе, тело затекло, и только тёплое дыхание сбоку напомнило — я спала не одна.
Киса. Он лежал рядом, будто не шевелился всю ночь, но мы были слишком близко. Почти плечом к плечу. Он меня не трогал, даже не притронулся, но само его присутствие казалось слишком явным, будто нарушающим какое-то негласное правило.
— Даша! — уже громче сказал Миша, вбегая в комнату. — Мама звонила!
Я подскочила, волосы растрёпаны, сердце застучало, будто сейчас выпрыгнет. Я тут же, не глядя на Ваню, сказала:
— Миш, я тебе всё объясню, ладно?
Он махнул рукой, будто ему вообще не до этого.
— Да мне всё равно, — буркнул он. — Одевайся, быстро. К маме поедем. Она ждёт.
Я в панике глянула на Кису — тот всё ещё спал. Я дёрнула ногой, слегка пнув его в бок:
— Ваня, вставай, быстро!
Он зашевелился, застонал сонно:
— Чё ты, малая… — и только тогда открыл глаза.
Миша посмотрел на нас обоих с каким-то равнодушием и просто вышел, хлопнув дверью.
Повисла пауза. Я стояла в уголке комнаты, растерянная, с растрёпанными волосами, в том белом топе, в котором заснула. Он приподнялся, протирая глаза, и зевнул.
— Так, — я зашипела, всё ещё в шоке. — Мы делаем вид, что этого вообще не было. Забудь, понял?
Он поднял бровь, усмехнулся, но без издёвки.
— Ты о том, что мы спали вместе? — прищурился, глядя на меня. — А мне, если честно, очень даже понравилось. Тепло. И уютно.
— Ваня! — Я закатила глаза и схватила подушку, кинула в него. — Ты вообще…
— Шучу, малая, не заводись, — он поднял руки в жесте сдачи. — Всё окей. Никому ни слова. Тайна под одеялом.
Он поднялся с пола, подтянул свои штаны, надел чёрный свитер, поправил растрёпанные кудри. Я, не глядя на него, пошла в ванную — умылась ледяной водой, чтобы хоть как-то прийти в себя, пригладила волосы, накрасилась по-быстрому. В груди до сих пор стоял ком — от волнения, от неловкости, от мыслей о маме. Но где-то внутри ещё что-то дрожало, совсем другое. Что-то, что появилось этой ночью и никуда не уходило.