Глава 11
Она лежала, не двигаясь, прислушиваясь.
«Он не будет меня кормить…» — пронеслось в голове, как ледяной ветер.
Страх и гнев сцепились внутри, но не нашлось ни сил, ни выхода. Просто тишина и пульс в висках.
Она прижалась боком к прутьям клетки, вглядываясь в них. Следила. Смотрела. Запоминала.
Работорговец подошёл к столу. Слышно, как скрипнула обложка книги. Он перелистал страницу, наклонился и взглянул на знакомые строки, что Драконье Крыло просматривал.
— Ах… я помню эту книгу, — его голос был почти ласковым, но в нём сквозила жестокость. — Помню, как ты использовал её… держал тех, кто тебе больше не нужен, кормишь травами — на удачу. Иногда жили, иногда нет. Ты всегда любил экспериментировать.
Он обернулся, глядя на Рыжую.
— Вот в этом углу, — указал он лапой, — до сих пор осталась та старая цепь. Ты помнишь? Крепил её к ошейнику, чтобы не убежали во сне. Бесполезные, но живые… пока ты не решал иначе.
Он снова усмехнулся, разглядывая страницу.
— А не хочешь нового раба — травника? Чтобы заполнял твой сборник. Всё ж не зря же ты их раньше кормил дозами. Некоторые даже умирали. Но ты записывал. Всё записывал...
Рыжая сжалась.
Она видела, как легко у них на устах пляшут жизни других. Как весело они вспоминают то, что должно было быть ужасом.
Она не спала. Не дышала громко. Не двигалась. Просто слушала и злилась — молча.
Драконье Крыло медленно поднялся с постели.
Тени скользнули по полу от его движения, как вода. Он подошёл ближе, и Работорговец оторвал взгляд от книги. Некоторое время они смотрели друг на друга — один с маской безразличия, другой с насмешливым интересом.
— Я её брал не для этого, — наконец заговорил Драконье Крыло. Его голос был спокойным, но под поверхностью пульсировало что-то тяжёлое. — Она мне нужна для других целей.
Он бросил взгляд в сторону клетки. Рыжая не шелохнулась. Но она почувствовала его взгляд — ледяной, ровный. Как будто смотрел не на неё, а сквозь.
— Знаешь, Работорговец, — продолжил он, — у тебя ведь есть рабы, которые тебе почти не нужны? Бесполезные, забытые…
Я готов отдать за одного из них одну чешую. Огненно-рыжего цвета.
В комнате повисла тишина. Только шорох страниц, да треск угля в очаге.
Работорговец медленно отошёл от стола. Его лапы ступали мягко, бесшумно. Он приблизился к клетке, склонил голову, вглядываясь в Рыжую. Молчал.
Она снова почувствовала, как её разглядывают — не как живое, не как личность. Как товар.
Он кивнул, не отрывая взгляда.
— Такие есть, — сказал он медленно. — Приведу его тебе. Потом — заплатишь.
Он отвернулся, и его мантия шуршала по камням, пока он уходил прочь, оставляя за собой запах железа и сухих трав.
Рыжая впервые за много времени вдохнула глубже. Но облегчения не было.
«Он отдал за кого-то чешую. За неё не дал бы ничего».
Она чувствовала голод, глухо и назойливо, как ком в горле. Он не уходил, только становился тяжелее. Внутри всё клокотало — от злости, от слабости.
Драконье Крыло стоял неподалёку. Его голос прозвучал тихо, почти ласково:
— Будь рабом — и получишь еду.
Рыжая подняла на него глаза. Сухие, усталые, упрямые.
Он ждал. Но ответа не было. Только тишина, тяжёлая, как цепь.
Она отвела взгляд.
Он пожал плечами. Безразлично. Будто её отказ ничего не значил.
Спокойно сел на стул. Помолчал, потом взглянул на угол у стены.
Там, рядом со столом, на тёмном каменном полу, лежала старая шкура. Пыльная, тёплая на вид. Рядом — миска, выточенная из чёрного камня. И цепь: один конец вбит в стену железным кольцом, второй — с тяжёлым, замком на ошейник. Всё было готово. Ожидающее. Предназначенное.
Он не сказал ничего. Только смотрел.
Рыжая отвела взгляд и свернулась плотнее. Она не дрожала — просто не хотела, чтобы дрожь увидели.
Прошло немного времени — шаги.
Дверь распахнулась без стука. Вошёл Работорговец. За собой он тянул кошку — грязную, слипшуюся, с выдранной шерстью на боку. Она не сопротивлялась, но и не шла сама. Просто волочилась. На морде застыло что-то пустое.
— Как просил, — бросил он. Голос был сухим, усталым. — Не нужна. Уже давно. Может, ты из неё что-то выжмешь.
Он кинул тело на пол, будто мешок с тряпками.
Кошка ударилась боком об камень, шевельнулась, но не всхлипнула. Рыжая видела это. Всё. Как падала. Как не встала.
И как Драконье Крыло подошёл.
Он молча передал Работорговцу что-то — то самое, что обещал: сверкающая, гладкая чешуя. Ярко-рыжая, будто горящая в свете факелов. Работорговец довольно кивнул и ушёл, дверь за ним тяжело закрылась.
Тишина вернулась.
Драконье Крыло опустился на колени рядом с новой кошкой. Мягко, медленно, не касаясь, словно боялся потревожить. Несколько мгновений он просто смотрел. Потом заговорил:
— Кто ты?
Кошка не ответила. Только дыхание — быстрое, мелкое.
Он повторил, чуть тише:
— Как тебя зовут?
И снова тишина.
Рыжая из клетки смотрела, не моргая. В его голосе не было злобы. Но в его глазах — не было жалости.
Молчание затянулось.
Драконье Крыло выпрямился, огляделся. Его голос вдруг сорвался резко, как удар хлыста:
— Шорох! Сюда! Живо!
Эхо прокатилось по камням, отразилось от стен.
Рыжая вздрогнула. Новая кошка не шелохнулась.
Прошло немного времени — и в проёме показался Шорох. Он спешил, почти бежал, как загнанный зверёк. Его крылья — обломанные, жалкие — тряслись, и сам он дрожал. Рыжая заметила, как он замер, только увидев Драконье Крыло, и в глазах его мелькнула паника.
— Пр... простите, — пробормотал он. — Я всё прибирал, я...
Драконье Крыло пристально на него посмотрел. Долго. Тяжело.
— Ты её отмой, — сказал он, голос стал снова тихим, но в нём чувствовалась сталь. — И убери здесь. Много грязи… после неё.
Он перевёл взгляд на кошку, валяющуюся на полу, как брошенная вещь. Затем снова — на Шороха.
— Когда уберёшь и отмоешь — приведи её обратно. Чистую.
Шорох сглотнул. Кивнул.
— Д-да, господин...
Он осторожно подошёл к кошке. Потрогал её лапу, проверил, может ли она идти. Она не сопротивлялась. Он медленно поднял её, поддерживая под грудь, как раненую.
Рыжая наблюдала за всем — не мигая.
Она видела, как Шорох повёл её прочь, стараясь не греметь когтями по полу. Видела, как тот, кто всегда чистит, сам сейчас глотает пыль и кровь. Он начал убирать. Молча, торопливо, сжав крылья. Каждый его вздох отдавался в тишине, как суд приговорённого.
Она наблюдала.
Он отдал её — новенькую.
Он отдал за неё чешую.
А ей… ей предлагал еду.
«Я должна быть рабыней, чтобы поесть?..»
Но в горле — только голод. И гордость. Такая гордая, что будто сдавливает изнутри.
Шорох вернулся, ведя за собой кошку.
Теперь она была чистой — шерсть вымыта, спутанность расправлена, грязь смыта. Но даже отмытая, она выглядела чужой здесь: чужой в этом камне, в этой тишине, под этим взглядом.
Она не поднимала головы. Шла тихо, стараясь не оставлять следов. Шорох держал её осторожно, как ломкую глину, с какой-то нежностью, которая здесь казалась почти преступной.
Они остановились в дверях.
Шорох опустил взгляд и молча ждал.
Драконье Крыло сидел на своём месте. Он не шевелился, только смотрел. Его взгляд был почти ленивым — но в нём пульсировало что-то, что заставило Рыжую снова напрячься у прутьев. Он изучал ту, новую. Медленно.
— Принеси еду, — сказал он, наконец. — Одну порцию. Возможно, эта кошка голодна.
Пауза.
Он повернул голову — и на Рыжую.
— Наша Рыжая не хочет служить. Значит, ей еда не нужна.
Слова — как лёд по коже. Она не дрогнула. Но внутри — кольнуло.
Шорох кивнул, бросив на Рыжую быстрый, виноватый взгляд. В нём было сочувствие — и, может, какая-то бессильная боль. Он исчез. Камни чуть дрожали под его лапами.
Рыжая не смотрела ему вслед. Она смотрела на него. На Драконье Крыло.
Он, не отводя взгляда, поднялся. Сделал шаг — один, второй — и остановился напротив новой.
Наклонил голову, медленно, внимательно глядя ей в глаза.
— Как тебя зовут? — тихо спросил он.
Словно хотел услышать не имя — а то, кем она будет здесь. Кто она теперь. Сможет ли быть кем-то. Или станет ещё одной цепью на стене.
Драконье Крыло чуть дёрнул хвостом.
— Я спрашиваю, как тебя зовут.
Голос стал почти грубым — не кричащим, не жестоким... но в нём появилась твёрдость, как у стали под тонкой тканью.
Кошка перед ним опустила взгляд. Молча. Ни звука.
Он ждал. Несколько ударов сердца.
Потом выдохнул через нос, устало, коротко.
— Ладно. Можешь не говорить. — Он повернулся чуть в сторону. — Я тебе имя дам.
Он посмотрел на неё снова, словно взвешивая, как назвать вещь, которую только что принёс домой.
— Снежная. — отрезал он. — Ты будешь Снежной.
Слово повисло в воздухе.
— Встань, — приказал он.
Она подчинилась. Медленно, будто изнутри ломалась. Встала, дрожа, но не от страха — от истощения и чего-то глубже, острее.
Драконье Крыло подошёл. Обошёл. Лапа — твёрдая, тяжёлая — легла на её плечо, затем вдоль спины, скользнула по боку. Он не говорил ни слова. Только проверял. Как кузнец проверяет металл, как охотник — дичь.
Она стояла. И терпела.
А Рыжая...
Рыжая прижалась к прутьям своей клетки, до боли в щеке. Зрачки — узкие, тонкие, как лезвия.
Её грудь ходила тяжело, неровно.
«Он… он трогает её, как вещь. Как вещь…»
Внутри снова вспыхнуло — не гнев, не страх, но что-то обжигающее. Как будто часть её самой вытягивалась изнутри и хотела броситься вперёд. Закричать. Ударить. Защитить?
«Почему мне больно за неё?..»
Он ведь только что говорил, что она ему не нужна. Что она не хочет служить. Что без еды — и без имени.
Но сейчас… сейчас она смотрела, не отводя взгляда. И в её голове — как удары по стеклу:
«Если бы я встала тогда… Это была бы я. Он трогал бы меня. А теперь — её…»