Бессилие и ужас в театре кукол

2.

Внезапно Марк очнулся в незнакомом, странном месте. Одетая в белый с синим отливом халат медсестра вела его за собой по многочисленным коридорам, разобраться в которых было решительно невозможно. Они поднялись на этаж выше, прошли по бежевой анфиладе – совсем пустой и невзрачной, – а затем оказались перед большой железной дверью. Её отперли. Внутри находилась белая комната, заставленная цветами и разномастными полочками, в общем-то, симпатичное помещеньице, в котором было приятно находиться. Как выяснится позже, этот коридор был местом, где больные встречались со своими родственниками, а уже за ним, скрытый от посторонних глаз, находился настоящий блок, в котором и предстояло прожить какое-то время Марку. И только к этому моменту времени он стал понимать, что здесь происходит – родные положили его в психиатрическую лечебницу.

– Но ведь я не сошёл с ума, я всего лишь спал... – прошептал недоумевающе мальчик. К счастью, медсёстры его не слышали.

Ещё одно «к счастью» заключалось в том, что положили его пока ещё только на осмотр, а не на полноценное лечение. Так что больным он не был, оставалось лишь доказать это врачам.

Быстро пройдя через приёмную с цветочками, они подошли к большой белой двери и отперли её. Один шаг и вот их маленькая процессия оказалась в совершенно ином мире. Вместо лицеприятно, дружелюбного коридора, предстал коридор уже совсем другой. Он был очень широкий, просторный, похожий скорее на некий зал, нежели коридор. Потолок в нём так же был очень высоким, но всё равно атмосфера стояла душная и пропитанная теснотой, не хватало воздуха. От этого помещения расходилось в стороны шесть проходов, ведущих в четыре палаты, столовую и туалет, и всё это было лишёно каких-либо дверей, кроме, разве что, туалета. Стены здесь были абсолютно голые и бесстыжие, разве что выкрашенные в неприятный, блеклый голубой цвет. Этот оттенок сразу не понравился Марку. Было видно, что дизайнеры сего заведения начитались статей о том, как синий и голубой цвета успокаивают людей, и, видимо, руководствуясь этими статьями, они взяли да выкрасили всё в блоке в ужасный голубой оттенок, от вида которого хотелось блевать и убивать. Пол также представлял из себя не что иное, как чистый бетон, частично выкрашенный в заочно ненавидимый Марком голубой цвет. Посередине коридора стояла белая будка, в которой располагались медсёстры, следящие из неё за порядком. Марка подвели к ним.

– Вот, Марк Юмалов, принимайте! – сказала медсестра и тут же, развернувшись, ушла.

– На, распишись, – две оставшиеся протянули ему какую-то бумажку. – Пролежишь тут недельку-две, а там посмотрим, что с тобой делать будем.

Затем они стали проверять его портфель, который всё это время висел у него за спиной. Женщины, обе очень неприятные, худые до гадости и будто слегка отёкшие, искали в его рюкзаке любые острые или хотя бы твёрдые предметы и, находя, нещадно отбирали их и прятали в железный шкафчик. Не пожалели они даже ложку.

– Так, сигареты давай сюда. Мы будем выдавать только три штуки в день.

– Я... не курю, – поборов первичный шок, произнёс Юмалов. Кажется, он так давно ничего не говорил, что язык едва ворочался во рту, будто проржавевший механизм, мысли, к слову, тоже только начинали приходить в движением.

– Пф, – послышалось от одной из медсестёр. Она, к слову, была горбатой, как цифра «2», поэтому Марк так и решил называть её Двойкой, а вторая, соответственно, стала Единицей.

– Брехня. Ещё и крашенный, ты посмотри на него! Тьфу! Ах да, самое важное чуть не забыла, не смей мне тут устраивать драки, а то я твоё дело-то, – она ткнула своим костлявым и бледным пальцем в тоненькую папку, – подправлю, усёк? А если будешь вести себя хорошо, то выйдешь отсюда без лишних проблем, – на том его и отпустили, забрав предварительно телефон.

Поселился Марк в большой палате с одиннадцатью одинаковыми советскими койками. Правда, лишь пять из них были заняты – Марк оказался шестым. Войдя внутрь, он осмотрелся. На кроватях, кто как, лежали молодые парни, всем не больше восемнадцати лет. Двое были одеты в какие-то спортивки и домашние тапки, а оставшиеся выглядели и вовсе оборванцами: ходили в рваных кофтах и подштанниках, а на лицах имели то типичное нахальное выражение, что мы обыкновенно видим у хулиганов в фильмах и сериалах. Завидев этих парней, Марк даже удивился: «Не думал, что такие существуют вне кино». Он чуть вздёрнул подбородок вверх и стал их рассматривать, а они в ответ поначалу глядели на него удивлённо, а затем злобно и насмешливо.

– Вот Ромка когда проснётся охуеет-то, – произнёс кто-то, пока Марк стелил свою кровать.

– Эх, повезло ведь мне так, – пробубнил Марк себе под нос. – По крайней мере скучно тут не будет...

Но и в том он ошибся: в психбольнице было очень и очень скучно. Первый вечер прошёл довольно спокойно. Он как-то скомкано поздоровался с остальными парнями и, хотя до отбоя оставалось всего часа два, он успел наслушаться от них шуток по поводу цвета волос на всю оставшуюся жизнь, особенно был возмущён и активен этот самый «Ромка». Когда этот парень проснулся, его ткнули в плечо и указали пальцем на Марка. Тот округлил глаза и лаконично выругался. Впрочем, ничего хуже шуток не случилось, и Юмалов лёг спать со вполне спокойной душой, хотя и не совсем мог уместить в голове тот факт, что ему придётся жить в этом месте ближайшее время.

На следующее утро он получил свою кличку: Малина. В палате с ним лежал ещё и «Белый»: парень лет шестнадцати, блондин. Марку казалось, что это был натуральный цвет волос, но остальные люди в палате почему-то всё равно были очень недовольны им, словно тот виновен в этом. К счастью для Белого, он хорошо умел отшутится от любой ситуации, а потому особых трудностей не испытывал.

У Юмалова – медсёстры почему-то произносили его фамилию с насмешкой и издевкой – это был первый полноценный день пребывания в психиатрической клинике, а потому с самого утра его ждало огромное количество открытий. Самым первым из них был будильник, звеневший ровно в семь утра, – им была какая-то весёлая мелодия, созданная, наверное, для успокоения, которая играла целых три минуты без перерыва. Все больные ненавидели этот будильник до скрипа зубов, отчего этот поющий ублюдок даже сближал их, в какой-то мере.

Самым неприятным из открытый для Марка стала еда, которая и так выглядела, будто кого-то вырвало в тарелку, но в которой помимо этого ещё и почти не было соли. На обед им в тот день подали шарики из слипшейся лапши. У каждого было по одному такому размером с яблоко. И это плавало в какой-то подозрительного вида коричневой жиже с кусочками самой дешёвой тушёнки. И ни в чём не было соли – полностью пресная гадость.

Помимо вышесказанного, Марк удивился и тому, насколько часто его соседи по палате ходили курить. Они были ещё совсем молоды, но уже до смешного зависимы. Курилка находилась на лестнице, ведущей на этаж ниже, где содержались агрессивные больные. На пролёте меж этажами. Так эти парни, стоило медсёстрам на минуту отойти, сразу бежали курить. И ходили они в курилку около десяти раз на дню, не меньше. При том совершенно очевидно, что это никакое не преувеличение, а чистейшая истина, о которой осведомлён любой, знакомый с заядлыми курильщиками. Десять раз, не меньше. А Юмалов всё недоумевал: откуда у его соседей по палате столько сигарет, ведь их должны забирать. Впрочем, и это скоро выяснилось. В тот же день под окнами палаты (они, кстати, были все с железными решётками, почему-то погнутыми так, будто кто-то пытался их выломать или сломать) появились какие-то люди с пакетом в руках. Ромка, заведующий всем мероприятием, заставил каждого, и Марка в том числе, отдать шнурки со своих ботинок. Из них он связал верёвку и, открыв окно, спустил один её конец вниз. Там они привязали шнурки к пакету, полному сигарет, и совсем скоро сокровище, протиснутое через прутья решётки, оказалось в руках подростков. Дальше драгоценное содержимое пакета нужно было как можно быстрее попрятать подальше от глаз медсестёр, а дело это было непростым. Сигареты были, что называется, сныканы повсюду: в трусах, носках, подушках, матрасах, и даже в щели подоконника кто-то умудрялся их прятать. В те дни Марк то и дело удивлялся находчивости парней, когда дело касалось того, чтобы спрятать сигареты. К слову, и Единица и Двойка тоже очень много курили, не меньше больных уж точно, отчего их приближение легко можно было определить по запаху табака, который вонял не так противно, как более дешёвые сигареты сокамерников Марка. И только к воне подростков примешивалась менее противная вонь, как сразу становилось ясно: идут.

Ещё одним неприятным сюрпризом стала несносная разговорчивость больных. В больнице было банально скучно – разбавляли бесконечное лежание на койке лишь приёмы пищи да редкие обследования, а потому чаще всего разговоры были единственным развлечением для пациентов. И всё бы ничего, да вот толки эти крутились вокруг одних и тех же, очень гадких для Марка тем. Каждый день он слушал «удивительные» истории о том, как кто-то пробовал самые различные наркотики, в самых фантастических смесях, как кого-то чуть не посадили в тюрьму, а другого так и вовсе уже садили. Так же там были рассказы про то, как они целой толпой «гнобили пацана», который позже из-за этого вскрыл себе вены, и прочее, и прочее... От этих историй Марку становилось дурно и как-то ужасно тоскливо, казалось, будто весь мир такой же гнусный, глупый и жестокий, как эти подростки. Неужели они так и живут? Неужели это и есть жизнь для них? Об этом думал Марк, лёжа на кровати и смотря в потолок. И поначалу взгляд его выражал лишь тоску, но уже начинал приобретать нотки той беспринципности, жестокости и всеподавляющей ненависти, что будет гореть в его глазах спустя время.

А теперь можно сказать и о приятных вещах, которые нашёл мальчик в этом прокуренном скукой месте. В коридоре было большое окно, выходящее на вторую половину психиатрической больницы, где лежали совсем уж плохие пациенты. И каждый вечер, часов начиная с пяти, внизу, у противоположного окна, стояла женщина лет пятидесяти и говорила... Дело тут в том, что все остальные больные, по большей своей части, были под какими-то таблетками и лишь бродили из стороны в сторону, почти не издавая звуков или показывая эмоций. Казалось, будто их лишили душ, оставив бродить по коридорам мертвецов, обыкновенных кусков мяса, насаженных на кости. И эти псевдоживые тела были везде, а порой казалось, будто даже медперсонал употреблял эти же таблетки, ведь и они были не лучше своих пациентов: такая же пустота внутри куклы, напоминающей человека. Так или иначе, а вид этих несчастных больных нагонял на Марка ужасную тоску. Но та женщина в окне – она была другой, она всегда улыбалась. Она разговаривала сама с собой, а если быть точнее, то с отражением в стекле, и всегда неустанно улыбалась... и не так, как бабушка Марка, а как-то очень искренне, по-настоящему. И хотя «сумасшедшим быть красиво лишь для посторонних глаз», та женщина не выглядела жутко, как выглядят остальные безумцы, а напротив казалась по настоящему счастливой и светлой. Её вид приносил успокоение и тихую радость. Юмалов ежедневно подолгу наблюдал за ней и представлял, что сам стоят рядом с этой женщиной и это с ним она общается и ему улыбается. Он также представлял, о чём бы они могли поговорить, и всегда это были презанимательные диалоги, чаще всего повествующие о неведомом создателе, авторе сей истории, которого они, конечно, вместе ругали, как могли. Помимо неё, был ещё один человек, с которым он познакомился на второй день пребывания в этом злосчастном месте и на неё стоит обратить внимание, хотя Марк бы и предпочёл никогда с ней не встречаться. Собственно, может именно потому она и появилась в этой истории.

Марк проснулся глубокой ночью от надрывистого, разрывающегося смеха, исходящего откуда-то снизу. Там, под ним, находился блок с буйными пациентами, и каждую ночь они громко смеялись и что-то кричали. Впрочем, помимо смеха, было что-то ещё, тревожащее мальчика. Немного подумав, он понял, что ощущает странное покалывание на своей щеке. Приподнявшись на кровати, Марк осмотрелся. Казалось, все спали, но, если присмотреться, можно было разглядеть несколько любопытных и блестящих глаз, спрятанных в тени, под одеялами, и наблюдающих за ним. Тяжело вздохнув, он ощупал своё лицо. На нём была размазана зубная паста: на лице и на волосах. Нисколько не удивившись и даже не разозлившись на эту нелепую шутку, Юмалов поднялся и медленно побрёл в сторону туалета.

Его тапочки лениво прошаркали по полу, и вот он вошёл в противного вида туалет, к тому же общий и для парней и для дам. Там, внутри, неприятно пахло застоявшейся канализацией, а по полу было обильно размазано что-то тёмное, с оттенком коричневого, о природе чего думать не хотелось. Свет в туалете никогда не выключался. У одной из стен стоял бледно-жёлтые умывальник с простым зеркалом над ним, так что Марк сразу направился туда, желая умыться.

– Вот же странно, у нас забрали даже ложки, чтобы мы кого ненароком не покалечили, а тут стекло, которое можно легко разбить и которым можно кого-нибудь да зарезать, – вслух стал говорить он, подходя к зеркалу. Говорить ему, собственно, не хотелось, да и вопрос этот не сильно беспокоил его ум, но странные звуки все ещё доносились с нижнего этажа, и мальчику просто было жутко. – Что они там делают? Поют? Тц.

Включив воду, он набрал её в сомкнутые ладоши и опустил в них своё лицо. Затем умылся, втёр воду в кожу и посмотрел в зеркало. Но по ту сторону никто не стоял. Только пустая комната. Он будто бы вытер своё лицо так, что оно исчезло.

Мальчик нервно прикусил губу и, проглотив подступившие слюни, наклонился вперёд, как бы пытаясь разглядеть собственное отражение в пустующем зеркале. И вдруг из зазеркалья вылетели две коричневые липкие руки, схватили мальчика за голову и с силой потащили на себя. Он никак не мог сопротивляться этому: сил не хватало. А потому, зажмурившись, лишь ждал момента, когда его лоб разобьёт собой грязное стекло. Но его он так и не дождался. Зато Марк чётко ощутил момент, в который его голова прошла насквозь зеркала. Странное липкое чувство волной прошло по его коже и пощекотало мозг. От испуга он открыл глаза.

Находился Юмалов где-то высоко-высоко над землей, нет, даже не так... над Землей. Отсюда удивительно чётко была видна целая планета, и вид этот заставлял мальчика дрожать не только телом, но и душой. В один миг его ноги подкосились под тяжестью тела. Марк чуть было не упал вниз, едва не перевалившись через небольшое окошечко – зеркало. Зажмурив глаза, он попытался вырваться из хватки чудовищных рук и вернуться обратно, но не смог. Держали его крепко. А затем и вовсе что-то сползло с его макушки на лоб, а затем и на глаза. Тёплое и липкое, оно вцепилось в веки мальчика и сильно дёрнуло их вверх, раскрывая. И ему пришлось смотреть.

Несчастную, страдающую планету охватил дикий, неестественный и будто бы живой огонь. Огонь, не похожий на самого себя, а словно состоящий из... кожи. Но пламени было мало, помимо него планету облепили своими гадкими телами многочисленные монстры. Они ползали по планете на своих огромных, жирных брюхах, жадно пожирая всё, до чего могли добраться и что могли сожрать. Тела их были сгнившие, покрытые множеством складок со вьющимися в них белёсыми червями. Наиболее всего эти существа напоминали собой людей, которых кто-то изуродовал и превратил в уродливые подобия червяков. Словно этих несчастных – мужчин и женщин, даже детей – откормили до неразумных пределов, вытянули в длину, переломали им все кости и пустили ползать по Земле. Самое жуткое в этом зрелище было то, как болезненно жёлтые и тонкие конечности этих существ влачились и болтались позади них, словно какие-то тряпочки. А также головы... о, эти головы, настолько чудовищно уродливые и безумные, что на них невозможно было смотреть в здравом рассудке. И Марк понимал это. Он всеми силами старался не смотреть в эти лица, каким-то образом осознавая, что, хорошо разглядев их, не выдержит и сломается, может, даже сойдёт с ума.

Это зрелище явно было не для нежных человеческих глаз, везде ищущих красоту и гармонию, и уж тем более не для глаз такого юного существа, как Марк, но ему приходилось смотреть. Ведь его уродливая, монстроподобная копия крепко держала голову Юмалова в своих лапах, не давая сбежать. Конечно, мальчик не видел ничего, помимо ладоней монстра, но он точно знал, что это был не кто иной, как он сам, просто... просто из мира изнанки.

И это существо заставляло смотреть Марка туда, вниз, будто хотело ему что-то показать. Но там не было ничего, помимо гадких червеобразных тварей, разросшихся до гигантических размеров, а также многочисленных монстров поменьше, которых разглядеть было невозможно с этого расстояния.

– Стоп... – он что-то заметил, – нет же, нет! Боги, нет!

Юмалову вдруг стало дурно, он весь сжался, его повело в сторону, и сознание начало будто бы уходить от него. Вот ещё самую малость, и он окунётся в спасительное беспамятство! Но тут руки встряхнули его, приводя в чувства и не давая уйти. Ещё слишком рано, он ещё не успел всё хорошенько рассмотреть. Рассмотреть то, что так сильно было связанно с ним самим. И Марк, не имея выбора, всё же пригляделся к тому, чего в первый раз не смог рассмотреть. О! Как он жалел потом, что опустил свой взгляд. И как до этого момента он не мог заметить эту чудовищную и абсурдную деталь? Земля уже не была простым куском камня, летящим в космосе, нет – это был огромных размеров монстр, живой монстр. Это было богомерзкое, тошнотворное существо, состоящее из розовой плоти, мышц и органов, заставляющее сердце сжиматься от отвращения, страха и тоски. Планета была живой и какой-то... обезумевшей и страдающей. Её тело то и дело пульсировало, аки сердце, заставляя тысячи чудовищ на её поверхности вздрагивать. Зрелище это было столь ужасно, сколь и печально. Каково это видеть, как твой единственный дом превращается в гадкое чудовище и заживо съедается паразитами? Так или иначе, этот образ на всю оставшуюся, хотя и совсем недолгую жизнь остался в голове Марка и так никогда её не покидал.

Неожиданно откуда-то сверху послышался язвительный смех. И смеялись именно над этим несчастным человечком, и он прекрасно это понимал, отчего Марку было ещё противнее и гнуснее. Мальчик уже совсем обмяк, когда руки вдруг отпустили его голову и резво схватили за горло. Острые когти вцепились в его кожу и перекрыли воздух. От неожиданности и испуга он тут же проснулся. Тёмная, неразличимая в ночи фигура стояла у его кровати и душила мальчика. Поначалу Юмалов был шокирован и просто смотрел, но уже через пару секунд пришёл в себя и, схватив подушку, лежащую на полу рядом с кроватью, стал отмахиваться ей от врага. Несколько раз получив по голове перовым мешком, душитель отпустил горло Марка и резво убежал, при том куда-то совсем недалеко – шаги заглохли почти сразу. В блоке снова воцарилась тишина. И сколько бы Марк не осматривался, всё было нормально. Спустя время он успокоился, откинулся на кровать и задумался.

«А вообще-то это было не так уж и больно», – подумал он, положив пальцы на шею. Почему? Немного подумав, Марк вспомнил, что с новым уровнем все его характеристики с единички поднялись на двойку. А ведь он совсем забыл про эту нелепость, засевшую на краю его зрения. Он просто забыл об этом, как о ненужной, издевательской вещи. Неужели эти раздражающие цифры как-то влияют на реальность? Наверно, он слишком несерьёзно относился к ним... Ему казалось, что это лишь глупая блажь автора, добавленная для каких-то неведомых целей, но может быть за этим что-то есть? Марк поднял подушку-спасительницу над собой и посмотрел на неё. «Кажется, я впервые рад тому, что у меня аллергия на перо и мне подсунули тебя, перового демона, так что пришлось скинуть твою тушку на пол и спать так... Иначе ведь совсем нечем было бы отбиваться... хотя разве не мог я пытаться бить кулаками? Было бы даже эффективнее. Кажется, я просто растерялся. А вот если бы тебя всё же не было, то сразу бы зарядил ему кулаком. Тьфу! Не-е-ет, всё-таки ты чистейшее зло, так что вали-ка обратно на пол, – и небрежно кинул её в сторону. – Ну да ладно... Чипсов хочется. И стоило ли сопротивляться? Будет ли у меня ещё шанс умереть?».

Утром он поднялся совсем уставший и побитый, ввиду ночных приключений. Но тем не менее пытался не подавать виду и казаться крепким, сильным, непогрешимым. И с самого утра, даже до завтрака, произошёл забавный случай, сумевший слегка развеселить Марка. У входа в туалет, что располагался аккурат напротив их палаты, и который можно было лицезреть даже не вставать с кровати, стоял мужчина. То был скрюченный, дряхлый старичок-азиат с ходунками для пожилых людей и тонким, как палочка, телом. Прямо с самого утра на него кричала Двойка, ругая за то, что он опять курил в туалете. Когда же это действо кончилось, дед медленно развернулся в сторону нашей палаты и посмотрел на Белого.

– Это ты ей сказал, да, гад? – злобно выплёвывая слова и как бы отрезая у них заднюю часть, провыплёвывал он.

– Чего? – удивлённо воскликнул Белый, который в этот момент читал взятую на время у Марка книжку.

– Я знаю, это ты ей сказал, что я курил!

– Ничего я не говорил.

– Ты! Ты, ты сказал! Я знаю.

– Да я же спал, – растерянно проговорил парень, пока вся остальная палата посмеивалась и наблюдала, при том не сдерживаясь даже ради приличия.

– А как она узнала тогда? Ты, ты сказал.

– Да просто запах сигарет учухала, наверняка!

– Ишь ты! Я теперь за тобой слежу, гад, я тебя научу манерам, – прохрипел дед и, чуть приподняв ходунки в воздух, пригрозил ими парню.

И весь – буквально весь! – оставшийся день этот жуткий старикашка ходил со своими ходунками за Белым и сверлил его спину взглядом. Дошло это до того, что парень испугался лечь спать, беспокоясь о том, что безумец задушит его ночью.

Когда эта сцена уже начала подходить к концу, Марк заметил миниатюрную девушку, точнее, даже девочку, что стояла недалеко от старика и, прикрыв рот руками, тихо посмеивалась. Она была очень светленькая, отчего её лицо, даже несмотря на то, что было не очень-то симпатичным и даже местами дурноватым, казалось невероятно открытым и добрым. Однако глаза её выдавали какую-то усталость и отрешённость, впрочем, не лишены они были и доли любознательности, так идущей любому живому существу. Девочка эта, прежде чем уйти в свою палату (а все палаты были двух типов: мужские и женские), с интересом посмотрела на Юмалова, такого бледного, по-странному спокойного и задумчивого, словно тот был не от мира сего. Сам же Марк тоже не оставил без внимания эту встречу, которая была для него несколько странной. Дело в том, что он, обыкновенно, как и все юноши, если уж говорить честно, любую встречную девушку воспринимал как потенциальную свою девушку и отталкивался от этого. Но в этот раз он подумал о том, что непременно хочет видеть её своим другом. К слову, друг для Марка был важнее любой девушки, что лично ему казалось очевидным, ведь дружба менее требовательна и лжива, гораздо более долговечна и в целом даже более приятна.

Чуть позже, уже после завтрака, они встретились вновь. Юмалов прохаживался вдоль коридора и рассматривал свой интерфейс. Ничего там не было интересного. «Ур – 2», ниже буковки: «С, Л, В, У», что он воспринимал как «Сила, Ловкость, Выносливость, Удача», и рядом со всеми этими буквами стояла одинаковая цифра – двойка. Способность была одна, всё та же, которую он, впрочем, пока не решался использовать. А также там было задание: «Разозлить Романа Петрова».

– Роман... тот, что ли? С палаты? Это ещё зачем? – тихо шептал Марк, разговаривая с самим собой, когда к нему неожиданно подкрались с сзади.

– Привет! – это была давешняя девочка. – Меня Полиной зовут.

– Марк, – слегка растерявшись произнёс Юмалов. – Приятно познакомиться.

– Да-а... едва решилась, честно говоря, подойти. Надеюсь, что не пожалею.

Вот так незамысловато началось их знакомство. Совершенно обычно, так что Марк и представить не мог, что этот человек отыграет в спектакле именно такую роль.

– Тоже на это надеюсь, – сухо и немного резко ответил мальчик. – Однако зачем ты это сделала?

– Что? Подошла? Ну, скучно тут, а ты показался человеком интересным, – она пожала плечами.

Марк немного улыбнулся, и они стали уже вдвоём ходить взад и вперёд по коридору, да говорить обо всяких не очень-то интересных либо важных вещах.

– А сколько ты тут уже находишься? – Спросил Юмалов.

– Месяцев шесть, но это я тут уже во второй раз. До того, где-то пару лет назад, тоже с полгода пролежала. – Сказала она и, увидев, как Марк поморщился, поспешила добавить, – ну, жить тут не так уж и плохо, я должна сказать.

– Это почему так?

– Кормят бесплатно, крыша над головой, вон, даже баню топят. Кстати, завтра, говорят, ваш блок пойдёт, может, отдохнёшь, а то выглядишь ты очень и очень больным.

– В баню-то? Что-то мне это не нравится... Ладно, не важно. Так значит, вне больницы у тебя какие-то проблемы с...

– Едой да крышей? – Перебила девушка Марка. – Есть немного. А порой очень даже и много... ну, проблемы, они ведь у всех бывают?

– Ах! Господи, несчастное ты существо! Мне тебя стоит пожалеть? – Марк произнёс это довольно оскорбительным и грубым образом, но Полина, кажется, и не заметила этого, увлечённая чем-то другим. Однако сам же Марк устыдился своих непонятно откуда взявшихся раздражения и злобы. – Ну да ладно, красавица, извини.

– Эй, я надеюсь, ты ко мне подкатывать не собираешься? – встрепенулась она и недовольно посмотрела на юношу.

– Ну уж нет, мне одного раза уже хватило. Больше не надо, спасибо, – как-то лениво сказал Марк и припал лицом к окну, высматривая там старую женщину, говорящую с самой собой.

– О, расскажи об этом! Окажи услугу, пожалуйста, а то я уже и не знаю, о чём поговорить можно, а обратно в палату мне та-а-ак не хочется, там все эти бабульки такие жуткие... лучше уж разговаривать... да, разговаривать. Но, – она поспешила добавить, – я, конечно, не настаиваю. Если не хочешь – не надо.

– Ну... что сказать? Знаешь, как оно бывает? Вот в какой-то момент, лет в тринадцать наверное, тебе внезапно начинает казаться, что ты уже достаточно взрослый для отношений и тебе они срочно-срочно нужны, прямо-таки жизненно необходимы. И в это время ты начинаешь искать любой удобный случай. Так и я нашёл себе какую-то неизвестную девчонку. Мы поговорили с ней пару дней в интернете и пошли в кино. После кино я сразу же ей и сказал: «Ну, я тебя, наверно, люблю», а она в ответ: «Я тогда тебя тоже», – тут Марк не выдержал и рассмеялся, сбившись с повествования. – Так и начались эти до ужаса нелепые отношения. Первую неделю мы просто гуляли и даже почти не говорили друг с другом. Просто выйдем на улицу, пройдёмся туда-сюда, минут пятнадцать максимум, и по домам. А чуть позже, спустя время, мы остановились в каком-то переулке, и я понял – надо целовать. Целую. Ещё целую и думаю: «А когда надо остановиться?». И не понятно ничего от слова совсем. И вот стоим, целуемся уже больше часа, мне уже неловко настолько, насколько это вообще возможно. И в голове повторяется: «Когда там уже хватит? Не слишком ли? Ну, она вроде не останавливает, значит нужно ещё». А потом у неё звонит мобильник. «О, это мой парень», – говорит и спокойно так начинает с ним разговаривать.

– Серьёзно? – Девушка рассмеялась и стала неуверенно крутить в руке колпачок от ручки.

– Да-а, а это только начало истории. Весело, конечно, сейчас вспоминать, я тогда ещё совсем ребёнком был. Хотя и сейчас тоже...

– А сколько тебе лет?

– Не помню... может... ну, наверняка больше тринадцати, и я почти уверен, что меньше восемнадцати, – пробормотал он торопливо, всё ещё прижимаясь к окну и сверля его взглядом.

Вдруг позади послышался шум битого стекла. Марк с Полиной разом обернулись. У будки стояла Единица и, будто каменная гаргулья, смотрела на разбитые колбочки под её ногами. В колбочках этих были лекарства для больных, которые должны были их успокаивать, но теперь все они растеклись по полу. Видно, кто-то из пациентов неаккуратно прошёл мимо, пока Единица несла это в будку, и толкнул её. Несколько секунд ничего не происходило, а потом женщина выгнулась, заломала себе руки и истошно завопила, как вопит сирена. «Наверно, именно так гаргульи и должны кричать», – подумалось Юмалову. В какой-то момент она уже настолько выгнулась, что Поля испугалась, будто Единица вот-вот себе сломает спину.

– Да как вы смеете! Дрянь, ублюдки, гады, дерьмо, дерьмо! Я тут постоянно спину ломаю, получая одни лишь ругательства в свой адрес, а вы мне всё портите, сволочи! Ненавижу! Даже, сука, донести это сраное дерьмо не дадите спокойно! Вы меня подставить хотите! Вы меня все ненавидите! Это бесчестно! О, где же в этом мире находится че-е-е-есть, – кричала она. Затем Единица вдохнула в лёгкие побольше воздуха и заорала с новой силой. Скоро Марку стало скучно это наблюдать, и он вновь отвернулся к своему окну.

– Так... ты же сказал, что это была не вся история?

– А, да. После того случая я сразу бросил эту девчонку, а через пару дней мне написал её парень. Было что-то в духе «Эй, петух, побазарим один на один?». Как-то так, я не помню, но я тогда лишь глаза закатил, прочитав. Недолго думая, пересылаю ей это. Она говорит: «Просто заблочь его». Почему-то сделал, как она сказала, даже не задумавшись. А чуть позже выяснилось, что этот парень и куча его дружков меня ищут. Они караулили меня у школы, следили за мной, пытались выяснить, где я живу. Для меня всё было скорее игрой, и три дня я прятался от них, будто в фильме про шпионов. Но... на третий день одиннадцать человек встретили меня на выходе из подъезда.

– О боже! И как закончилось-то?

– Было три человека, которые вышли именно разговаривать. Сам парень и два его друга. Один из них лишь постоянно поддакивал всему, а второй непрерывно болтал что-то невразумительное и повторял одну и ту же фразу: «Нельзя лезть к чужой девушке».

– А сам этот парень-то чего?

– Он просто стоял. Даже чуть позади двух других и лениво осматривал траву под своими ногами. Мне почему-то кажется, что ему всё это даже не надо было, его просто заставили друзья. Это читалось в его глазах, хотя, признаюсь честно, я тогда был слишком напуган, чтобы читать что-то в чужих глазах, но не слишком, чтобы нагло улыбаться, из-за чего чуть не началась драка. Благо мы всё-таки разошлись мирно, а я так и не понял, зачем это было... наверное, чтобы самим себе показать, что они не оставили дело просто так, не решённым. М? Как думаешь?

– Наверное... Эй! Почему ты постоянно в окно смотришь? Смотреть надо в глаза, когда разговариваешь. Что там?

– Видишь старушку? – к тому времени уже наступил вечер и улыбающаяся женщина вновь начала свой длинный монолог с отражением.

– Вижу.

– Нравится она мне.

– На мою маму похожа.

– А что она? Хорошая была женщина? Расскажи о ней, что ли, – он только чуть позже задумался о том, почему сказал именно «была», словно уже заранее знал всю историю.

– Мать моя... такая же, как и у всех, мне кажется. Я ещё помню себя совсем маленькой, в такой же маленькой квартире, и до того там много людей было! И вечно внутри стоял запах человеческих тел, их пота и гомон такой, даже ночью. Днём же мне и побираться приходилось... ну да пустое оно! Тебе про это слушать, наверно, неинтересно, ты прости.

– Нет, я с удовольствием всё выслушаю, – а ему и правда хотелось послушать, так что это сказано было не из простой и сухой вежливости, как то обычно бывает.

– Так вот. Мать моя тогда ещё пыталась то туда, то сюда, где подзаработать, где даже и украсть. Она, впрочем, родила меня: ещё молода была. Молодая и красивая, куда же ей было идти, кроме как в проститутки? Оно и ладно, я не осуждаю, никто не осуждает, помимо дураков, все это понимают. Да вот только оно как бывает?.. Все деньги стали уходить на платья, косметику и прочие «завлекаловки» для клиентов, не так ли? Та-ак. Жизнь сильно лучше не стала, а страдали мы уж чуть ли не больше. Очень мне это напоминает историю Сонечки Маремеладовой у Достоевского, читал, может? Она там тоже... за сущие копейки свою душу продала, жизнь свою на заклание положила. Грустно это... ну да ладно. Я хотела сказать тебе о том, что после этого, хотя толку-то и не было, мама посчитала себя героиней. Ну и ладно, пускай хоть такая радость у неё будет. Да вот только, когда человек считает себя жертвой, полагает, что на заклание себя ради других положил и всё-превсё отдал, он ведь и на мир иначе смотрит. Такие люди, которые считают себя благодетелями, хотят, чтобы те, кого они «спасли», пресмыкались перед ними, и всю-всю жизнь свою благодарны были, и на коленях от этих благодарностей ползали, ноги вылизывали. Едва ли такое когда бывает... вот эти люди и выходят из себя, в истериках кричат, покоя с миром не находят. Мать моя такая же была. До того себя довела, что и померла скоро. Оно так, я думаю, вообще с большинством родителей. Многие случайно, в молодости, рожают. И, думаю, так: «Я ребёнка родил, дал ему жизнь, молодость на него свою погубил – всё ему отдал, а это значит, что он ныне мне должен быть весьма и весьма благодарен! И вообще даже не просто благодарен, а рабом моим, фактически как... как шкаф! Я шкаф купил, пускай он выполняет все мои прихоти, так?». Но никто, никто! Не допускает и мысли о том, что дети ничего этого не просили ни-ко-гда. Дети – это не неблагодарные существа, не понимающие вложенных в них жертв, а... а сами жертвы, на которых навешивают груз ещё больших жертв. И всё так и идёт: жертва на жертве, а толку да смысла – ноль. Грустно это, очень грустно!

– И совсем это не грустно, – возразил он, но не потому, что действительно был не согласен, а потому, что ему захотелось не согласиться. Часто такое бывает у людей: что-то может быть не так с лицом собеседника, а цепляются они к его словам. – Это – никак. Оно просто есть, а уж грустный характер ты этому сама придумала. Грусти не существует до тех пор, пока тебе в голову не взбредёт, что ты её чувствуешь. Ты создаёшь её себе сама.

– Наверное, – автоматом ответила Полина, хотя было видно, что она никоим образом не вслушалась в слова Марка, с головой погружённая в свои воспоминания. А затем, будто бы задумавшись немного над его мыслями, произнесла. – Стой, ты случаем с Костей Сотиным не знаком? Нет? Хм... Не говори такой фигни больше, меня аж передёргивает. Одного стоика и так хватает с головой. Хоть ты таким не становись, – и усмехнулась какой-то шутке у себя в голове.

Марк кивнул и скоро они разошлись. В тот день он решил, что Поля девушка умная и довольно приятная, но общаться с ней он решительно не может. Почему? Он и сам того не знал, хотя догадывался. Она виделась ему похожей на него же. А себя он, скажем прямо, считал умным. Да и кто же не считает? А два похожих человека, которые притом ярко выделяются среди других жителей мира и почитают себя за умных или по крайней мере разумных, никогда не могут сразу сойтись. Они могут сидеть друг напротив друга и первое время, может, даже с интересом друг с другом говорить, и даже второе время! но весь этот разговор будет непременно сопровождаться неприятнейшим чувством, будто бы всё, о чём они говорят, они слышали уже многие тысячи раз, и всё прекрасно знают, и всё прекрасно понимают. И всё об одном будто бы. Всё об одном. Это чувство напоминает наиболее остального, наверное, мастурбацию. Когда говорят два похожих и притом неглупых(а может и глупых тоже) человека, они словно ублажают сами себя. В общем-то, сложно объяснить это чувство, и Марку это сделать так и не удалось. В любом случае, сколько он ни пытался, но оно никак не давало ему сблизиться с Полиной. Хотя сама Полина была бы не прочь пообщаться получше и узнать больше, потому как бледное лицо Марка странным образом не выходило никак у неё из головы, вызывая очень... неприятные мысли, и ещё долго это лицо встречалось ей в кошмарах, особенно после.

Впрочем, в тот же день они встретились ещё раз, правда, случайно, уже перед самым отбоем. Марк сидел на кожаной лавочке, одиноко стоящей у стены, и смотрел в пол. Девушка шла в свой блок, но остановилась, заметив юношу. Несколько секунд она стояла над ним, зависнув, а затем заговорила.

– Знаешь, я тут подумала, почему бы тебе не написать книгу? Ты вроде упоминал, что уже пытался. Почему-то мне кажется, что у тебя бы интересно получилось, – как только Полина сказала это, Марк ужаснулся.

Оцепенение сковало его тело. Вены на висках вздулись и забились мыслями: «Он управляет ей! Управляет! Ни с того ни с сего не могла она это ляпнуть. Боги, так это значит, теперь это точно значит, что все вокруг – куклы в его руках. Нельзя верить, никому нельзя. Но... какое же несчастное дитя! Она даже и не понимает, что находится в его власти, что не управляет собой. Может, её вообще не существует? Может, она вообще не человек? Быть может, в этом мире только я и мыслю?». Так думал Марк, и мысли его были кипящими, рваными, будто у безумца. Но, несмотря на это, он решился ей ответить:

– Если я напишу книгу... то согрешу перед человечеством. Я не смогу написать то, что толкнёт людскую расу и культуру вверх, а значит, дам ей лишь лишний груз, который будет всё сильнее тянуть её вниз. Людское общество и так находится в состоянии неумолимого декаденса, и любая книга будет только ухудшать это положение. А камешек на камешек – там и горе недалеко появиться... Было бы лучше вообще подчистую стереть человечество, его культуру и отстроить заново. Так было бы даже проще, – Марк задумался, и, будто лампочка, в его голове загорелась Идея, которая позже превратит мальчика чуть ли не в мономана.

И полностью погружённый в свою идею, Марк замолчал, замер, раскрыв широко рот и уткнув глаза в землю. Это продолжалось несколько долгих секунд, во время которых Полина немного хмуро оглядывала мальчика, пытаясь понять, что с ним не так и почему его вид такой жуткий.

– Ты очень странно говоришь, Марк. Словно и не ты вовсе, а твоими устами управляет кто-то другой.

Эти брошенные Полей слова вызвали у Юмалова глубочайшее потрясение. Он прикрыл рот руками и с ужасом посмотрел на девушку. Несколько секунд длилось напряжённое молчание, после чего он вдруг развернулся и убежал, повторяя при этом себе под нос: «Нет, нет, быть не может, нет».

Когда же мальчик вбежал в свою палату, то чуть не врезался в массивную фигуру Ромы, смотрящего на него с нескрываемым презрением.

– Малина, знаешь, чё меня в тебе бесит?

– Что же? – едва сдерживая раздражение и злобу, спросил запыхавшийся Марк.

– Твои нравоучения.

«Это он к чему? Это он с чего вдруг? Да я ему вообще ни слова ни сказал за всё это время. Понял, я понял! Не его слова это были, его устами говорил автор. Вот же... да пошёл ты! Как же... как же я тебя ненавижу», – уткнув лицо в одеяло, думал Марк спустя пять минут и всё время злобно рычал, отчего соседи по палате поглядывали на него с недоумением.