Телохранитель | +18

— Я приказываю тебе не делать этого! Я приказываю тебе не уходить!

— Теперь я понял, почему вы плачете. Но сам я никогда не научусь.

(из к/ф «Терминатор 2: Судный день»)

***

В воздухе стоял тёплый аромат ночных цветов, смешанный с пряной прохладой приближающегося дождя. Гул вечеринки остался за спиной — смех, звон бокалов, музыка, наполняющая воздух лёгким шипением шампанского и шелестом дорогих платьев.

Там, в вилле, жизнь текла своим роскошным, неторопливым ходом: танцы, улыбки, флирт, всё искусственно-совершенное. Кадр из глянцевого журнала. Картинка, к которой я должна принадлежать.

А здесь было тихо.

Я прошла по каменным дорожкам японского сада, каблуки глухо постукивали по гладкому камню. Фонтан перешёптывался с водой, листья едва слышно шевелились в тёплом воздухе. Ночь замерла, затаила дыхание.

Я почувствовала его прежде, чем увидела. Как и всегда.

В тени, за пределами света, где обычные люди сливаются с темнотой, он стоял так, будто всегда был здесь.

Неяркий свет выхватывал его силуэт: широкие плечи, руки, спрятанные в карманах. Капюшон толстовки был натянут низко, а под ним — маска, белый череп на чёрной ткани.

Он не двигался, не издавал ни звука, просто смотрел.

Если он был здесь всё это время, значит, видел, как я танцевала с Грейвзом. Отсюда открывался прекрасный и такой явный вид на бальный зал.

Но какая разница, если ему всё равно?

За моей спиной — вилла, полный зал людей, сверкающих ювелиркой и фальшивыми улыбками, бал дебютанток, мой отец, его друзья, их планы. Их ожидания.

А здесь — он.

Там — жизнь.

Здесь — её противоположность.

Там люди смеются, пьют шампанское, строят будущие браки и судьбы.

Здесь он. Один. Совсем один.

И почему-то мне казалось, что на самом деле я была той, кто стоит не там. Я принадлежала другому миру. Между мной и Саймоном лежала пропасть.

Я прошла дальше. В груди всё дребезжало, глухо, надрывно, словно внутри что-то надломилось. И уже давно.

Я не оглядываясь. Знала, что он идёт за мной.

Добравшись до мостика, положила ладони на холодный бортик и слегка наклонилась вперёд. Спина ныла от долгого стояния на каблуках. Одним движением я скинула туфли, позволяя ногам ощутить прохладную древесину подушечками пальцев.

Голос прозвучал рядом, слева.

Глухой, низкий.

По коже пробежали мурашки.

— Почему ты закрыла меня собой?

Я прикрыла глаза.

Этот голос...

— Потому что это то, что делают люди, когда любят. Они отдают свою жизнь.

Он молчал. Я тоже. Я смотрела на тёмную, холодную воду, журчащую под мостиком.

— Ты не должна была этого делать, — наконец сказал он.

Я сжала пальцы на бортике.

— Я готова ради тебя умереть. Ты что, ещё не понял?

Какое-то время ничего не происходило. А затем я почувствовала лёгкое, едва ощутимое касание в волосах. Его пальцы. Осторожные, почти нерешительные. Я застыла, боясь нарушить эту хрустальную тонкость.

— Ро - ри, — медленно произнёс он моё имя по слогам, будто пробуя его на вкус.

Только он называл меня так. Я закусила губу.

— Почему ты любишь меня, Рори? За что?

Я развернулась к нему, вскинула голову. Без обуви я была совершенно крошечной рядом с ним, едва доставала до плеча. Он нависал надо мной тенью.

Капюшон скрывал и без того скрытое лицо. Но в тени я различала его сфокусированный взгляд. На мне. Пронзительный и прожигающий до самого нутра.

— За что человек любит жизнь, даже если она ломает все кости? За что держится за воздух, даже когда он холоден и жжёт лёгкие? За что цепляется за свет, даже в самой кромешной тьме? Ты — это всё сразу. Моя любовь была со мной всегда, Саймон. С первого дня. Это было в моей крови... А теперь, кажется, и ты тоже.

Он склонил голову, нахмурился — задумчиво, почти отстранённо. Иногда он странно реагировал на слова, особенно на те, где была близость, намёк на душу... Будто у него её не было вовсе.

Сердце пропустило удар, когда он протянул руку и... взял прядь моих волос. Наклонил голову к плечу, и намотал локон на пальцы, неторопливо. В его взгляде не было ни тепла, ни холода — там вообще ничего. Только сосредоточенность, в которой я терялась. О чём он сейчас думал? Непонятно. Он словно ушёл в себя. Очень далеко. За те границы, которые мне никогда не пересечь.

Почему-то стало страшно.

Я отвернулась и вновь посмотрела на воду. Он не выпустил мой локон из руки.

— Ты когда-нибудь любил?

— Любовь — это для тех, у кого есть будущее. У меня его нет.

По коже пробежал холодный ветер, но куда сильнее морозило изнутри

— А тебя любили?

Наверное, у него есть родители, семья. Мама, например. Или отец, который держал его за руку в детстве и учил быть сильным, как мой. Но я спрашивала о другом. Я знала, что он это понял.

И я зажмурилась, почти задержала дыхание, готовая услышать чьё-то женское имя, что выстрелит в меня больнее любой пули.

Но он молчал.

И это был его ответ.

Я повернула к нему голову и вздрогнула. Он смотрел на меня, склонив голову, а в глазах... в глазах такая тоска, такая боль, что мою грудь словно стиснули тисками, и вдруг стало трудно дышать.

— Мне всё равно, какое у тебя прошлое. Я уберегу его вместе с тобой. Мне всё равно, какие бури внутри тебя — я останусь, даже если все убежали. Мне всё равно на твои шрамы — я целую их каждый из них.

Из виллы донёсся всплеск аплодисментов. Должно быть, аукцион подошёл к концу.

— Ты понятия не имеешь, что говоришь... — его голос звучал хрипло, приглушённо, будто внутри него заговорили сразу двое: тот, кем он стал, и тот, кем был когда-то. — Ты этими словами будишь того, кто сдох давно во мне и сгнил. И лучше бы ему сгнившим и оставаться.

Я моргнула. Не сразу осознала, что вижу. Саймона трясло. Вся его сдержанная, контролируемая мощь дала трещину.

— Как я смогу разлюбить тебя, если ты живёшь в моих венах?

Он дёрнулся, как от удара. Пошатнулся. Сделал шаг назад, отступая.

— Мне всё равно, кто ты под маской — Саймон или Гоуст. Я готова отдать жизнь за вас обоих, — сказала я просто, потому что это была истина.

Он шумно втянул воздух ноздрями, задержал его в лёгких, а потом выпустил рвано, словно этот выдох был последним.

Его рука дернулась, потянулась ко мне, пальцы сжались в кулак, будто хотели сомкнуться на моей коже, сокрушить, стереть... но вместо этого, теми же самыми пальцами, что намеревались раздавить мою голову до хруста, он провёл по волосам. Осторожно. Почти бережно.

Господи... Где заканчивается Гоуст и начинается Саймон? Или, может, Гоуст — это просто то, что осталось от Саймона?

— Мой контракт закончен, — произнёс он.

— Что? — я расслышала, но мой мозг ещё не успел осознать услышанное.

— Я больше не твой телохранитель.

Удар, выбивший воздух из лёгких. Едва не сбил меня с ног. Но я не пошатнулась, не дала дрожи пробежать по телу. Сейчас не из-за гордости. Нет. Просто потому, что устала бороться. Пора раскрыть всё так, как оно есть.

— Я буду писать тебе. Я просто хочу знать, что ты жив. Что с тобой всё в порядке.

Он шумно втянул воздух, и на какой-то миг мне показалось, что ему так же больно, как и мне. Что его ломает изнутри. Я ждала ответа, какого угодно — отрезающего, грубого. Господи! Да пусть хоть бы ударил до крови... Но он молчал.

Значит, правда. Значит, ломает.

Не может быть...

— Саймон, меньше, чем через два года мне восемнадцать. А если быть точной, через один год и семь месяцев. Это ничто. Я не прошу ни ждать меня, ни даже помнить. Я всё понимаю, ты взрослый мужчина. Я просто прошу допустить мысль, — голос дрогнул, по щекам потекли слёзы. — что где-то есть я. Всегда буду.

Он резко дёрнулся ко мне. Я отшатнулась, сердце бешено застучало в груди. Мне стало страшно.

— Ты не должна меня любить, — его голос срывался на рычание, грубый, почти болезненный. — Ты... Блять, да ты даже слабого представления не имеешь о том, кто я на самом деле.

Я смотрела на него, слёзы всё ещё текли по щекам, но я даже не пыталась их вытереть.

— Подожди меня чуть-чуть, Саймон. Пожалуйста. А когда мы встретимся вновь... Я твоя. Если попросишь, я отдам тебе своё сердце, свою кровь, свою девственность, свою жизнь. А что не попросишь — отдам сама.

— Замолчи!

Он резко отвернулся. Спина вздымается. Дышит глубоко.

— Не подходи! — прорычал. — Иначе я...

Его рука поднялась к лицу, пальцы поправили маску.

— Так ты попрощаться пришёл? — осознание ударило, как нож под рёбра. Мучительное. Неотвратимое.

— Да.

Саймон повернулся. Снова собранный. Снова без доли эмоций. Гоуст.

Я кивнула, стараясь не показывать, как внутри всё сжалось, как воздух стал тяжёлым, как в груди что-то невыносимо саднило.

— Слишком много чести для меня.

Он молчал.

— И я даже не смогу писать тебе?

Горло сдавило так, будто сама мысль об этом уже перекрывала воздух.

— Нет.

Внутри с хрустом что-то надломилось. И что-то растекалось по нутру жгучее, непримиримое...

— Я сейчас вернусь туда, — голос уже не звучал ровно. Он дрожал. Пальцы дрогнули, когда я указала на виллу. — Щёлкну пальцами, и ко мне сбежится добрая половина самых завидных женихов.

Он медленно убрал руки в карманы тёмной толстовки, пожал плечами.

— Тебе, всё же, лучше щёлкнуть.

Казалось, он меня убивал.

— А ты что думала? Я с тобой отплясывать буду? — он рассмеялся, но как-то натянуто, холодно. — С плясками тебе не ко мне, а к Грейвзу.

Видел, значит. Хорошо. Я сцепила пальцы в кулаки, заставляя себя не моргать, не отводить взгляда.

— Я — молодая, красивая, богатая, из очень влиятельной семьи. А ты — вояка, без рода и племени, с сомнительным прошлым и со скопом проблем, к слову, стопроцентно лежащих в плоскости психиатрии.

Вот теперь его взгляд сверкнул, а я сдавила пальцы ещё сильнее.

— Иначе, зачем ты прячешь своё лицо? Из-за анонимности? Чушь! У всех вокруг наикрутейшая охрана и никто из них не додумался напялить на себя долбанную маску с долбанным черепом.

Он молчал, но я видела, как на миг его челюсть сжалась, как сверкнул взгляд в прорези маски. Значит, задело. Замечательно. Значит, я всё делаю правильно.

— Ты прячешься не от врагов. Ты прячешься от самого себя, — продолжила я, чувствуя, как злость внутри смыкается с болью в одно целое, гремит в голове раскалённым набатом. — Потому что если посмотришь в зеркало без этой маски, не узнаешь, кто ты. Гоуст? Саймон? Или вообще никто?

Он шагнул ко мне, и я тут же отступила назад, но спиной наткнулась на холодные перила. Дыхание сбилось.

— Ты видишь во мне сраную романтику — таинственного мужика в маске, своего личного телохранителя. Чёрт, да, Уитни Хьюстон и Кевин Костнер даже прихерели бы с твоей фантазии. Идиотка. — Он рассмеялся. — Не знаю чего ты там намечтала в своей хорошенькой головке, но это всё полная херня. Ты живёшь в сказке, Аврора, а я — в её кровавом эпилоге. Я возвращаюсь в свою реальность из твоих ночных кошмаров. А ты продолжишь порхать во дворце, золотая девочка.

Ударил наотмашь. Словами.

Воздух между нами стал гуще, натянулся, готовый вот-вот разорваться. Он смотрел прямо мне в глаза, неподвижный, словно высекал внутри себя решение: отступить или сломать меня окончательно.

— Что смотришь? Я невнятно говорю? У меня есть дела поважнее, чем быть тебе нянькой. Забудь, Рори.

Сломал.

В глазах защипало, всё поплыло. Не хочу его видеть... Не хочу. Ничего не хочу.

Я отвернулась, зашагала прочь, но ноги вдруг предательски ослабели, колени подогнулись, и я упала.

Кристаллы на платье, предназначенные сверкать — сверкали там, на вилле. А здесь, впились мне в колени, разодрали их до крови.

Сильные руки подхватили меня, легко подняли.

— Не трогай меня, ублюдок!

Я ударила его в грудь. Раз, другой. Но он даже не шелохнулся.

— Ненавижу тебя, Гоуст! Ненавиижу!

А он... А он молчал. Просто держал меня, пока я колотила его кулаками, разрывая воздух рыданиями, которые не могла сдержать.

— Ненавижууу! Ты уничтожил меня, Гоуууст! Запомни! Я ненавижууу!

Я вырывалась, кричала, била, кусала его руки. Вдруг он резко сжал меня за плечи и встряхнул. Больно. Так, что зубы лязгнули друг о друга.

— Ты не знаешь почему я ношу маску и ЧТО под ней я на самом деле прячу. Ты создаешь сколы, из которых уже чернота вытекать начала. И это страшно, маленькая. Я сам этого боюсь. Бежать тебе надо без оглядки... Бежаать, девочка! Слышишь? Пока ещё можешь.

Его голос сорвался на хрип. Глухой, почти звериный. Он прижал ладони к вискам, будто пытаясь удержать что-то внутри, не дать этому прорваться наружу.

— Ты не понимаешь, с кем связалась. Всё, что ты видишь — только фасад. Ты не знаешь, что за этим скрывается. Я сам не всегда знаю... — он судорожно втянул воздух, — но точно знаю одно: рядом со мной ты сдохнешь.

Гоуст пытался мне объяснить, но тогда я ещё не понимала. Но я пойму. Потом. Через три года. Когда он найдёт меня сам. Когда всё повернётся так, как он боялся. Но будет уже поздно.

А сейчас... Сейчас слёзы застилали глаза, волосы липли к лицу.

— Я обещаю тебе одно, Гоуст. Что если когда-нибудь мы пересечёмся вновь, ты будешь молить меня. И не важно о чём: о любви, о сексе, о снисхождении. Захочешь, чтобы я скрасила твоё одиночество или просто дала денег в долг. Но я тебе откажу.

На дрожащих, едва гнущихся ногах я сделала несколько шагов от него.

— Ты был один. Ты сейчас один. И подохнешь один.

Холод пронзил кости, но внутри всё горело. Воздух стал вязким, как смола, каждое слово тянулось, оставляя след.

— Я люблю тебя настолько сильно, насколько ненавижу.

И я двинулась назад. Но я не побежала. Не свернулась в комок, не захлёбывалась всхлипами. Нет. Я гордо шагала прочь, босая, с окровавленными ступнями, в разорванном платье, чувствуя на спине его взгляд.

На виллу в таком виде мне возвращаться нельзя. Найду водителя. Я хочу домой... Но где мой дом? Кто я? Что от меня осталось?

Я ведь даже не плачу. Почему? Больно. Разве не должна? Но слёзы не идут.

Наверное, потому что эта боль другая. Глубже, чем рана в плече. Глубже, чем все синяки, кровь и шрамы. Это та боль, от которой не кричат и не плачут. Та, которую не заглушить ни пулями, ни морфием.

Послесловие автора:

Флэшбеки из школьного периода Рори закончены. Следующая глава будет продолжать "Сейчас", где они пробираются сквозь джунгли. Доходят до базы...и Гоуст приподнимает свою маску, чтобы открыть свой рот. Ведь я обещала вам, что он сделает ей приятно. Она будет сопротивляться, но его язык сильнее =)

P.S. Я ещё обязательно вам объясню почему Авроре действительно нужно было бежать от Гоуста без оглядки. Поведаю его прошлое (основываясь на оригинальных комиксах). В моей истории тру реализм. Настоящий Саймон "Гоуст" Райли. Только хардкор. И это не романтично, девочки. Это лютейший пиздец. Помяните моё слово.