Океан

- И все же, я не понимаю, что ты собираешься делать, - Лина стряхнула пепел с зажженной сигареты и вопросительно посмотрела на меня.

- Все просто. Я не буду ходить на занятия, разве что на экзамены. Океана кладут в больницу и я буду с ним.

- Все время?

- Пока могу.

Лина подошла к окну и медленно выпустила дым в сырое небо, такого же пепельного цвета. Она редко курила, только лишь когда в ее жизни наступали серьезные трудности. Совсем недавно она была жестко предана человеком, которого она наконец смогла полюбить, и тут я еще заявляюсь к ней с новостью, что самый дорогой для меня парень умирает. Но Лина сильная, я знаю.

- Алиса, зачем это тебе? Ты просто жертвуешь собой ради чьего-то последнего месяца жизни.

- Лина, пойми, я люблю его. Я хочу быть с ним каждую минуту, пока у меня есть такая возможность.

Лина ехидно усмехнулась, из ее рта вылетели клубы дыма и растворились по комнате. Я закашлялась.

- Ты стала поэтом, Алиса. На тебя это не похоже.

- Любовь часто пробуждает в нас поэтов.

Лина ничего не ответила, лишь последний раз сделала глубокую затяжку и резко бросила догорающий окурок в пепельницу.

•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••

Со дня, когда я застала Океана на его кухне, моя жизнь кардинально изменилась. Теперь все свои дни я проводила в больнице, у постели Океана. Все пытались убедить меня, что эта жертва неоправдана, но я была непреклонна. Знаете, в моей голове были разные мысли, разные линии поведения и варианты развития событий. Но каждый раз, когда я хотела сдаться, хотела уйти и попытаться забыть, я смотрела на Океана, который медленно и печально угасал, и понимала, что ни за что в жизни не смогу покинуть его и оставить умирать в одиночестве. Я была нужна ему точно также как и он был нужен мне. У нас было мало времени и я знала, что хочу провести его вместе с Океаном.

Утро. Светлая палата и стерильный запах. Входит медсестра. К этому времени я уже не сплю - я привела себя в порядок и готова жить, и неважно, что раньше в это время я еще нежилась в кровати и досматривала сны. Теперь это утеряло свое значение. Я нежно бужу Океана и вручаю ему градусник и порцию таблеток. Он просыпается с трудом - теперь он быстро устает и много спит. Но лечение должно быть систематическим. Океан со вздохом выпивает таблетки, возвращает мне градусник и вновь отворачивается к стене. Я дожидаюсь пока его дыхание выровняется - он засыпает, а я медленно бреду в коридор. Медсестры знают меня, иногда даже считают своей коллегой. Лишь удивляются, что я даже не родственник Океану. 

- Ладно если бы сестра, или мама. Тогда понимаю, сиди у его постели сутками. Но ты же всего лишь его девушка!

- Поверьте, порой этого достаточно.

Утренний кофе с медсестрами в белых халатах - здесь мне пришлось научиться пить его. Но прихожу сюда я вряд ли ради кофе. Я знаю все сплетни в больнице, знаю, кто чем болен и что медсестры об этом думают. Знаю, кто должен умереть, а кому суждено выжить. Сердце разрывается, когда одна из девушек тихо и так печально говорит о "летальном исходе", а санитарка вытаскивает простыни с уже свободных кроватей. И я сижу и понимаю, что следующим может быть мой Океан. А потом тихо улыбаюсь и понимаю, что пока он жив - он мой, и я не имею права плакать по нему заранее.

Снова белая палата. Я отдергиваю занавески, впуская в комнату солнечный свет. Хватит спать, пора проснуться и радоваться новому дню. Океан жмурится от солнечного света - летом на улице прекрасная погода, может быть разрешат прогуляться в парке около больницы.

Завтрак. Одинаковые больничные порции. Иногда Океана приходится кормить из ложки, потому что порой он отказывается от пищи, да и не всегда ее переваривает. Откровенно говоря, никогда. Поэтому через полчаса после завтрака я выношу из палаты грязное ведро.

Приход врача. Процедуры. Лекарства. Так до самого обеда. Иногда я пытаюсь учиться - переписываю лекции или учу что-нибудь, но чаще я сижу в ногах у Океана, вытираю пот с его лица или раз за разом выношу ведро во время химиотерапии. Раньше я могла перебирать его длинные волосы, утыкаться в них носом. Океан любил это, обычно он расслаблялся и все процедуры проходили легче. Но потом его побрили и мне лишь оставалось покрывать его лысую голову поцелуями.

Обед. Снова съеденная с огромным трудом порция в ведре. Капельницы. Таблетки. Иногда пускали на улицу - около больницы был парк, а этим июнем он был в зелени, там приятно пахло травой, а легкий ветер щекотал кожу и теребил волосы. Я выкатывала коляску и долго возила ее по дорожкам парка. Океан не мог ходить самостоятельно, это было трудно и больно, поэтому я укрывала его ноги пледом и он дремал сидя в кресле. В парке в это время было немного людей, в основном это были такие же жители больницы, вышедшие погулять в послеобеденное время.

Иногда я перекладывала плед на землю и мы усаживались под каким-нибудь раскидистым деревом и молча слушали пение птиц.

- Знаешь, почему птицы поют? - спросил меня как-то Океан. Я не спешила перебивать его, пусть выскажется. - Они поют, потому что они счастливы.

- Далеко не все птицы счастливы. - возразила я. - Кто-то не может добыть пищу, кто-то теряет семью или место обитания. Но несмотря на это поют все.

- В этом и заключается их главная особенность. Они убеждают себя в том, что они счастливы, и поют. - Как это всегда было, Океан смотрел вдаль задумчивым взглядом, но потом он повернулся и заглянул мне прямо в глаза. - Мы просто умирающие птицы, Алиса. Просто птицы.

Я сидела у него в объятиях, а он, умирающий и слабеющий, но такой же теплый и такой же любимый, как всегда философствовал, глядя вдаль и обнимал меня крепкими руками. Теперь весь мой мир заключался в этом человеке, в том, что он говорил и чувствовал, в том, что он делал и переживал. Я запрещала себе думать о том, что будет дальше - я просто пыталась сделать нас счастливыми.

У Океана было много друзей, но все они были временными, преходящими. Поэтому нас почти никто не навещал, а если это и происходило, то обычно люди приходили, приносили апельсины или еще что-нибудь и где-то полчаса сидели, разговаривая на общие темы, вроде природы-погоды. В таких случаях мне хотелось уйти, потому что меня тошнило от этой фальши, от этого ненастоящего интереса. Но я сидела и с улыбкой разбавляла их разговоры ничего не значащими репликами. Потом посетители вежливо откланивались, и долгие вечера мы проводили вдвоем с Океаном.

Это было время только для нас двоих. Как правило, к вечеру у Океана поднималось настроение и мы вместе смотрели фильмы, читали газеты, играли в настольные игры, занимались всякой подобной ерундой или просто пили чай и разговаривали. В эти часы он был собой. Не убитым, не расклеившимся, а просто собой, настоящим Океаном. Иногда мы хохотали до упаду, так, что аппараты начинали пищать и прибегали взволнованные медсестры, а иногда просто сидели рядом, рассуждая о жизни, счастье и да, смерти. Океан не боялся говорить об этом, он знал, что умирает и уже почти смирился с этим. Он говорил, что успел в жизни все, что хотел, кроме одного - умереть в один день со мной. Я улыбалась ему в ответ и говорила, что совсем не собираюсь умирать, а он целовал мои ресницы и говорил: "Правильно. Ты должна жить и радоваться. И забудь эту глупую историю со мной. Впереди тебя ждет еще моего счастья." А я думала о том, что даже если мне сотрут память, Океан никогда не исчезнет из моего сердца.

Не могу не согласиться, что моя жизнь стала более однообразной. Но я предпочитаю говорить "устойчивой". Хотя об устойчивости не стоит вести речь, каждый день был чем-то новым и непредсказуемым. Иногда Океан был уставшим и безжизненным, похожим на овощ, и я прилагала все усилия, чтобы развеселить его или обрадовать. Иногда он был хмурым и капризным, и я или обжалась на него, или ссорилась, или отшучивалась - это тоже зависело от моего настроения. А бывали дни, когда Океан был веселым и радостным, и почти всегда в таких случаях - любвеобильным, и в такие дни я была счастлива, тая в его объятиях и нежных взглядах. Моя жизнь несомненно была разной каждый день, лишь одно оставалось неизменным - Океан рядом со мной. Ведь каждый вечер, несмотря на настроение и на состояние, он поворачивался ко мне, заглядывал мне в глаза своим бездонным взглядом и тихо говорил:

"Знаешь, а я ведь могу умереть этой ночью. А ты со мной даже не попрощаешься".

И я всегда по заведенной схеме подходила к его постели, целовала в лоб и отвечала:

"Спокойной ночи, любовь моя".

А он лишь заглядывал мне в глаза и улыбался своей самой ласковой улыбкой.

"А я не прощаюсь. Я ведь всегда рядом".

Да, любовь моя, всегда рядом.