Огонь и пепел

У меня нет номера телефона Пакса. И это пришло мне в голову только по дороге в кампус, примерно через час после того, как он исчез сегодня утром. Он забрал с собой все свои вещи, но я вроде как ожидал, что он снова останется на ночь. Пакс ведь не собирается снова спать на полу автомастерской, когда у него есть совершенно теплое и удобное место для ночлега в моем доме? И я предложил это по доброте душевной, а не потому, что просыпаться с членом в глотке игрока в регби ростом шесть футов четыре дюйма – прекрасный способ начать день.

И вид того, как он дрочит мне на грудь, навсегда запечатлеется в моей памяти, даря мне маленькие искорки удовольствия в течение всего дня. Похоже, он не является поклонником света, но теперь, увидев его шрамы, я хотя бы понимаю почему. Но мне бы хотелось, чтобы и при дневном свете Пакс был таким же, каким бывает в темноте. Потому что, когда мы вдвоем, он не беспокоится о том, что я вижу. И это приятно. Мы подходим друг другу, словно в нас обоих горит один и тот же огонь.

Когда он входит в аудиторию, я ничего ему не говорю. Он игнорирует меня, а я игнорирую его. Занятие представляет собой простой курс английского языка второго уровня, поэтому здесь много студентов и не так много времени для обсуждения. Это создает идеальные условия для Пакса, чтобы смешаться с толпой, а для меня – притвориться, что я его совсем не знаю, особенно близко.

Все идет хорошо, пока он не садится в дальнем конце аудитории и грудастая брюнетка в настолько коротких шортах, что я вижу складку на ее ягодицах, не плюхается на стул рядом с ним. Дело не только в том, что она садится рядом, а в том, как улыбается ему после этого. И в том факте, что он улыбается в ответ.

Сейчас я слишком стар, чтобы поддаваться ревности, и я, конечно, не ревную к девушкам, которые флиртуют с интересующими меня мужчинами, но по какой-то причине это все-таки привлекает мое внимание.

Входит один из буйных товарищей Пакса по команде и приземляется на сиденье по другую сторону от него. Он громко заводит разговор с Паксом о вчерашней тренировке и планах на выходные. Довольно скоро к ним присоединяется девушка, и они втроем разговаривают достаточно громко, чтобы вся аудитория слышала их сквозь общую болтовню.

Пакс смотрит на меня. Выражение его лица тяжелое, губы плотно сжаты, челюсть стиснута.

И я ненавижу это. Ненавижу, что ему приходится притворяться тем, кем он не является. Ненавижу, что жизнь подбросила ему столько дерьма, что он возвел вокруг себя броню, чтобы больше ничего не чувствовать. Ненавижу, что хочу залезть под эту броню, в то время как он никогда мне этого не позволит.

Девушка касается его руки, и он посылает ей напряженную улыбку. Не то чтобы я видел все его улыбки и знал, как их различать. Однако в тот первый день в машине, мне показалось, что смог узнать, каков он, когда теряет бдительность. То, как он разговаривает с ней, выглядя при этом довольно неловко, заставляет меня задуматься, как далеко он готов зайти, чтобы доказать свою прямоту.

Когда я смотрю на свои часы, то понимаю, что задержал начало занятия на целых пять минут, поэтому быстро привлекаю внимание студентов и приступаю к сегодняшней лекции. Поскольку курс в основном ориентирован на написание текстов, мы начинаем с короткого письменного задания, которое учащиеся могут выполнить на занятиях. Я даю им пятнадцать минут на то, чтобы ответить на письменное задание на доске, и все проходит нормально, за исключением того, что примерно через две минуты после начала упражнения крикун рядом с Паксом начинает болтать о какой-то истории с прошлых выходных.

На самом деле он разговаривает не с Паксом. Кажется, будто он общается с девушкой по другую сторону от Пакса, но в любом случае он мешает остальным. А тот факт, что Пакс вовлечен, раздражает меня еще больше.

– Пожалуйста, соблюдайте тишину, пока не сработает таймер, – говорю я, но регбист только свирепо смотрит на меня и продолжает шептать, даже не потрудившись понизить голос. Конечно, я не могу вспомнить его имя: я здесь всего второй день.

Пакс действительно сосредоточен на своем задании, но через несколько мгновений он роняет карандаш. Уверен, он разочарован поведением парня рядом с ним. Но вместо того, чтобы сказать ему заткнуться, он начинает шептаться вместе с ним. Теперь я действительно раздражен, что особенно несправедливо, учитывая утро, которое у меня было. Сегодня я должен быть в отличном, блядь, настроении.

Поэтому, прежде чем истекает время, я срываюсь.

– Мистер Смит, – зову я. Все поднимают головы, даже Пакс, который смотрит на меня широко раскрытыми глазами. – Мне нужно, чтобы вы говорили потише, иначе мне придется попросить вас уйти.

– Ты, блядь, серьезно? – бормочет он, и студенты дружно ахают.

Такое чувство, что он говорит это мне как парню, с которым сейчас трахается, а не как своему профессору, и я замолкаю, свирепо глядя на него в ответ.

– Да, серьезно. Прямо сейчас время занятий. Так что ведите себя соответственно.

Его глаза расширяются еще больше. В комнате воцаряется тишина, пока он пронзает меня пристальным взглядом. Знаю, я облажался. Я позволил своему раздражению, пусть и иррациональному, повлиять на мои действия, но что-то в его поведении с этими двумя студентами меня беспокоило.

Обращаться к нему было неправильно. Последнее, чего хочет Пакс, – это внимания. Он зол на меня, и я уже могу предугадать, как он заставит меня заплатить за это.

Внезапно таймер на моем компьютере срабатывает, нарушая напряженную тишину в аудитории. Когда я быстро выключаю его, студенты откладывают карандаши и ждут моих указаний. Пакс все еще наблюдает за мной с заднего ряда, и я чувствую на себе его взгляд до конца занятия.

Когда все заканчивается и студенты начинают собираться, я решаю извиниться перед ним. Попрошу его остаться, заодно смогу узнать его номер. Я хочу дать ему понять, что он может снова остаться у меня, если это будет значить, что ему не придется спать на бетоне. По доброте душевной.

И в надежде на еще один утренний минет.

Но учитывая, как он сейчас смотрит на меня, шансы уменьшаются с каждой секундой.

– Ребята, у вас сегодня еще есть занятия? Хотите пойти выпить кофе? – спрашивает брюнетка, когда они начинают пробираться по проходу.

– Конечно, – отвечает спортсмен. – Пакс?

– У меня другое занятие.

Пока я собираю вещи и прощаюсь с другими студентами, то все еще чувствую на себе его взгляд. И мне интересно, у него действительно есть еще занятия или он придумывает предлог, чтобы больше с ней не разговаривать. Так и хочется сказать ему, что если он будет избегать девушек, то это выдаст его раньше, чем если бы его поймали за разговором со мной.

– Мистер Смит, можно вас на пару слов? – говорю я ему, когда он проходит мимо. Другие ученики на мгновение замирают, а Пакс просто выглядит раздраженным. Он кивает и машет остальным, когда они уходят.

Остаемся только мы. Мы одни, но дверь все еще широко открыта. Он без единого слова подходит и захлопывает ее, отчего волосы у меня на затылке встают дыбом.

– Пакс, я хочу извиниться, – говорю я, но едва слова слетают с моих губ, как он прижимает меня к стене. – Мне не следовало так тебя называть.

– Давайте проясним одну вещь, мистер Личфилд, – говорит он, когда наши тела оказываются на одном уровне, а я зажат между ним и стеной. Его лицо всего в нескольких дюймах от моего. – Ты не знаешь меня, а я не знаю тебя. Не разговаривай со мной, не смотри на меня и не прикасайся ко мне. Я не завожу отношений, поэтому, только когда мы остаемся одни, ты принадлежишь мне.

Его рука с силой обхватывает мой член, и я подпрыгиваю, но он не позволяет мне пошевелиться. Чем крепче он удерживает меня на месте, тем сильнее я сжимаюсь под его рукой.

– О, вам нравится, не так ли, мистер Личфилд?

Я смотрю ему в глаза, не моргая. Это действительно не по мне, когда кем-то помыкают, издеваются и разговаривают свысока. Не то чтобы я поступал так с другими, но у парней, с которыми я обычно встречаюсь, нет такого отношения к делу, как у Пакса.

Так почему же я мирюсь с этим сейчас? Почему позволяю ему так со мной разговаривать? И почему мой член так быстро твердеет, когда я знаю, что не позволю ему трахнуть меня здесь, в этом классе. Не тогда, когда он разговаривает со мной подобным образом и отказывается открыться мне. Всякий раз, когда что-то становится слишком личным для Пакса, он помыкает мной и пытается трахнуть. Он так защищается, я знаю.

И я упрямый ублюдок, который хочет проникнуть под его броню. Но чем больше я позволяю себе такое поведение, тем чаще он будет так делать. Это ни к чему меня не приведет. Поэтому вместо того, чтобы прижаться к его руке, как мне хотелось бы, я расслабляюсь, прислонившись к стене.

– Ты главный, Пакс, – говорю я, поднимая руки в знак капитуляции. Выражение его лица на мгновение меняется, я уверен, что он не ожидал моей уступки. Мы долго смотрим друг на друга, ожидая, каких-либо действий друг от друга. Затем он делает то, чего я меньше всего ожидаю, – целует меня.

Его губы мягкие и теплые. Но в этот раз они не жадно ищут чего-то, и он не раздвигает мои губы языком, как делал вчера в машине. Он целует меня так, словно это язык, на котором говорим только мы. Безмолвный разговор. Его рука с моей промежности медленно скользит вверх, обвиваясь вокруг моей талии и притягивая меня ближе к нему. Мои руки по бокам от него, я провожу пальцами по твердым мышцам его тела.

Когда его язык скользит по моему, он издает тихий стон и мои пальцы впиваются в его спину.

– Приходи сегодня вечером, – выдыхаю я ему в губы.

– Хорошо, – быстро отвечает он, прежде чем снова вернуться к поцелую. Рука, которой он опирался о стену, зарывается в мои волосы, сильнее прижимая мое тело к его. Я еще никогда не встречался с таким высоким мужчиной, и, должен признать, мне это чертовски нравится. Он поглощает меня, заставляя чувствовать себя маленькой игрушкой в руках великана.

Кажется, поцелуй никогда не закончится, да и мне бы этого не хотелось, но звук открываемой тяжелой двери подобен срабатыванию сигнализации. Пакс и я отрываемся друг от друга; наши рты покраснели и припухли от поцелуя. Мы оба располагаем наши тела подальше от двери, чтобы тот, кто собирается войти, не заметил мощную эрекцию, которой мы оба щеголяем.

Я готов ужаснуться, что меня увидят наедине со студентом, и испытываю огромное облегчение, когда Эверли заглядывает в аудиторию.

– О, привет, – заикается она, быстро отводя глаза и ныряя обратно. – Прости.

Пакс выглядит испуганным, и я вижу, как в его глазах нарастает тревога. Я касаюсь его руки и молча подбадриваю.

– Все в порядке, – шепчу я. Затем окликаю Эверли: – Я выйду через минуту.

– Не спеши, – отвечает она.

Пакс все еще выглядит расстроенным.

– Увидимся позже, хорошо?

Он колеблется, снова бросая взгляд на дверь, и мое сердце разрывается за него. Чулан, в котором он заперся, – это тюрьма, которую он сам себе создал, а значит, что только он может освободить себя.