Дополнение, или статья номер 1.1
Все же, если рассказ показался вам жестоким и временами нелогичным, с упущенными моментами, то на это я и пишу дополнение, дабы развеять сомнения читателей. Многое осталось несказанным, недописанным и чересчур абсурдным.
И сразу начнем речь о главном герое — Алексее. Вы могли заметить, что фамилия крайне странная, не русская. Это латышская фамилия, а следовательно у Алексея достаточно светлая внешность: рыжие волосы, почти мраморная кожа, да и в свои тридцать лет он выглядел довольно молодо. Если же брать исторических личностей, то схож был с Алексеем Николаевичем Романовым по лицу. Впервой главе нам повествуется о том, что идет явная душевная борьба, а именно Нонна или революция. С каждой главой это утихает, но значит и раскрывает некоторые черты персонажей. К слову, Лацис высокого роста не был. Может, это характеризовало его как маленького человека. изменившегося в грозную копию Михала Лукича, кем так боялся стать.
О Михале я и сама до конца не знаю. Он жесток, не доволен жизнью, выпивает часто. Но видно ведь, что человек неуверенный в себе. Усы у него длинные, темно-коричневые, неряшливо закрученные. Лет за пятьдесят. Сам он поляк.
Толя же, Анатолий, совершенно разносторонний человек. Люди его знали как умного, веселого человека, а вроде был пуглив и боязлив. Если выражаться вкратце, то отец — его больная тема. И я это очень понимаю. Толе становилось плохо при любом упоминании его, душа ранимая очень. Волосы его светлые, глаза тоже, сам худенький. Конечно, главная проблема не только отец, но дружба. Эту часть я уже описываю на основе собственной жизни. Друзья для него — самое важное. Раз отца не было, отношений не хочется, то и искать утешения придется в Клименте, который как раз и подходил под все стандарты: иногда ругал его, был вполне серьезным человеком, да и старше на год. Увлекались они одним и тем же, но люди все же разные. Климент скрытный человек, не любящий публику и много внимания. Клим всегда находил счастье в простом и умел сопереживать людям. Он боялся любой войны, всегда мечтал быть врачом и помогать людям, в ЧК работал лишь из-за денег, ибо некуда было идти. Толя же более энергичный, но своеобразный. Любит публику, внимание, и излишнюю тактильность. Может, в этом и фишка его, что он одновременно смел и пуглив, словно ребенок в свои семнадцать лет.
Будь мое право, то на протяжении какой-либо главы играла бы песня Александра Вертинского "Классические розы", такая же холодная по мелодии, но одновременно согревающая. Впрочем, играла бы и "Тройка" Анастасии Вяльцевой. Песни именно те, от которых на душе веет холодком, а рядом свечи, отдающие мерзким оранжевом цветом на стены комнаты, а за окном пурга сильнейшая, тьма тьмущая. Но не только поэтому взято в роль эпиграфа произведение Александра Вертинского «Снежная колыбельная», а чтобы понять ещё одну причину перейдём к вырезанным сценам.
О вырезанных сценах. Изначально задумывалось, что после смерти Лукича Алексей заглянет к Нонне (он всё же заглянул, но не так) и будут пить они чай, а рядом рычать граммофон. Но только пить чай, ничего более. Алексей смотрит на Нонну с тоской, с невероятной любовью, а любимая склонила голову, уныло вздохнула, да притаилась. Здесь и подошла бы идеально какая-либо пластинка Вертинского — «За окошком стужа, и намело сугробы у нашего крыльца…»
Планировалось добавить ещё двух персонажей — Льва Сергеевича и какую-нибудь девочку лет двенадцати. Лев Сергеевич был бы богатым человеком, только вот на чём живился — ещё не придумала. И здесь бы мог проиграться огромный сюжетный поворот, ведь Лукич мог подговорить Льва на убийство Эраста. Но, как решилось, Эраст погиб от тифа.
«— Вы, будьте добры, положьте мне в долг, в мою совесть около двухста рублей. Понимаете, дела у меня…
— Что ж за дела такие, Лев Сергеич? — насмешливо оскалился капитан, бросая взгляд на золотом блестящую гриву прокурора, оставляя долю белой зависти на стопке разнообразных дел.
— Да так, знаете, личное всё… Хоть что-то не должно быть общим, личность не должна быть общей, не так ведь?
Михал Лукич поднял взгляд на Льва Сергеича, тупо посмотрел и вздохнул.
— Вы нормально себя чувствуете? У вас ничего… не болит? — спросил капитан.
— Нет, в чем дело? Вы резко перевели тему.
— Да дело в том, что вы, Лев Сергеич, мне чепуху несёте откровенную! У меня уши вянут от вашей брехни, вон уже лампа перегорает от колебаний вашего противного голоса. Вон отсюда, я не желаю вас даже слышать.
Прокурор вскочил.
— Да что вы себе позволяете!?
— Вон.
— Что я вам сделал!? Помилуйте, Михал Лукич, дайте откупиться что-ли чем, деньги нужны ой-ой-ой.»
Продолжим с конца. Изначально планировалось, что Анатолий прыгнет на поезд, а Алексея проткнут штыком. Жестоко. Долго. Пришлось переделывать. На поездах дальнего пути я никогда не ездила, каталась лишь на электричках. Пишу именно на момент моих пятнадцати лет.
Конечно, в мои пятнадцать лет много что произошло, очень много, и продолжается до сих пор, а именно — непонятный, до ужаса страшный зуд с волдырями, красные пятна по всему телу, начали выпадать брови и другие напасти. Хотелось написать, что Алексей стоял у зеркала и рассматривал все эти болячки у себя на лице, на теле, пугался, лежал как овощ в теплой постели, но все же я оставляю главы с некоторыми дырами, чтобы написать это дополнение.
Была и сцена, где среди людей, слушающих Ленина, стоял сам Михал. Так же банально, и кто знает, изменило бы сюжет или нет.
Об эпилоге. Планировалось, конечно, написать его, но вышло дополнение. В эпилоге у всех персонажей все наладилось, все живы, вышла настоящая альтернативная вселенная, не похожая ничем на реальные главы. И конечно, эпилог начала писать я ещё до первой главы, что крайне важно, ведь представления о всей жестокости рассказа не имела. Поэтому, в эпилоге Климент и Анатолий всё же продолжили дружбу, а Лацис тот же поверхностный мечтатель-эскапист:
«Я представлял, что нахожусь в объятиях Нонны. ее теплые, нежные руки обхватывают мою шею, мое лицо, она целует меня в макушку и шепчет ласковые слова, а я говорю ей: "Нонночка, не отпускай меня! Я люблю тебя!" А она замолкает, и я не понимаю, в чем дело. "Ты меня не любишь, Нонночка? — спрашивал я, так тихо, чтобы не обидеть ее. А она продолжала молчать, словно пытаясь проучить меня, дурака, и тогда уж я не двигался, не желая вылазить из ее хватки. Совсем медленно, словно в лапах дикого зверя, мне хотелось посмотреть в ее глаза, о которых мечтал каждую ночь. А там ни души, ни прочего — там Эраст. Она увядала с каждым днем все сильнее и сильнее, шествовала по улицам как нежить, что вот-вот свалится, а я ничем не мог ей помочь и сдерживался, чтобы не закричать подобно ребенку: "Нонна, люби меня! И не отпускай!"»
И вся загвоздка в том, что характеры персонажей крайне размыты. Это наталкивает на мысль постоянно что-то изменять, постоянно что-то редактировать, и все персонажи становятся строго одинаковыми. Что Михал Лукич в начальных главах, что Алексей в последних — совершенно неотличимые вещи.
Легко и дополнительно. Я основывалась на три книги: «Морфий» Михаила Булгакова и его же «Белая гвардия», так же «Щепка» Владимира Зазубрина. Писала по одному абзацу каждую ночь и что-то вышло. В основном, под казачьи песни и под Вертинского. Спасибо за вкус в музыке.
Конечно, я не стала писать о Москве, Петербурге, Новгороде, ведь и не была там. Эта история о глубинке, такой мне знакомой, ведь родной город терпеть не могу, и это, вероятно, отражается в тексте. Старые дома, явно начала прошлого столетия, одновременно возненавиделись мной и засели глубоко в сердце, совершенно неснежная зима, грязь, прочее и много что другое заставляли испытывать смешанные и неопределенные чувства, далее переросшие в совершенно отрицательные.
Хочу сказать, что казачьи песни, русские народные, другие я подбирала не зря. Чекисты скачут вниз по лестницам, кирха трётся, в кобуре наган — сплошная энергия, сплошная тяга, рвение к работе. Следовательно, и казачьи песни сюда впишутся, ведь тоже энергичные.