Без меня. 14 часть. "Мятный чай"
Ваня приходит раньше. На два часа.
Солнце садится, окрашивая песок в розовый, но он уже знает — она не придёт.
Ноги сами несут его по кромке воды, пальцы сжимают телефон (0 сообщений), а в голове только одна мысль:
"Опять."
Он садится на тот же мостик, где вчера они смеялись со слоном, и достаёт из кармана розу — единственную, которую не отдал вчера.
Белую. Уже подвядшую.
(Где-то в отеле Саша сидит у окна, смотрит на часы и ждёт, когда цифры перелистнутся на 20:00, чтобы окончательно решить, что он уже ушел.)
19:30. Звонок
Телефон вибрирует. Лера.
— Ну что, примирились?
— Она не пришла.
— ...Блин.
— Ага.
Лера вздыхает, потом резко говорит:
— Слушай, а может, она просто боится? Ты же знаешь, какая она...
— Знаю. Гордая. Упрямая. Идиотка.
— Вань...
— Всё, Лер. Я понял.
Он вешает трубку, смотрит на море. Волны кажутся слишком громкими.
Отель. Бар. 21:00
Саша сидит у стойки, вертит в пальцах чашку с мятным чаем. Зелёные глаза скользят по меню, но не видят букв.
Дверь открывается — входит Ваня. Каштановые кудри короче, чем раньше, рубашка расстёгнута на груди, в руках — маленькая коробочка.
Он замечает её сразу, замирает, потом решает подойти.
— Можно? — кивает на соседний стул.
Саша не отвечает, но отодвигает сумочку, освобождая место.
Молчание.
Он ставит коробочку перед ней.
— Посмотри.
Саша не трогает, только поднимает взгляд:
— Что это?
— Открой.
Она вздыхает, щёлкает крышку — внутри колье, точно такое, о котором она говорила год назад, когда они ещё были вместе. Тонкое, с изумрудом, как её глаза.
— Вань...
— Нет, не "Вань". Я помню. Даже если ты думаешь, что я не слушал.
Саша закрывает коробку, осторожно толкает обратно:
— Мы же взрослые люди. Ты думаешь, что всё решается подарками? Забери обратно, пожалуйста.
— Дело не в подарке.
— А в чём?
Он берёт её чашку, отпивает глоток мятного чая (хотя ненавидит мяту), морщится:
— Дело в том, что я перекрасился в каштан, отрастил мозги, но всё равно не понимаю одного.
— Чего?
— Почему тогда, когда у меня были светлые волосы и детское мышление, ты любила меня. А сейчас — нет?
Саша закусывает губу, смотрит в окно, где ночной Стамбул мерцает огнями:
— Потому что тогда ты верил мне. А потом поверил сплетням и ушёл. Как я могу быть уверена, что теперь что-то поменялось?
Пауза.
Ваня берёт её руку, осторожно, как хрупкую вещь:
— Потому что я здесь. Не прошу прощения. Не прошу вернуться. Просто... дай мне шанс показать, что я не тот же дурак со светлыми волосами.
Саша смотрит на их руки, потом на свою чашку — он допил мяту. Всю.
— Боже, ты действительно изменился, — шепчет она.
— Значит, чай помог?
— Тихо.
Она смеётся. Искренне.
Официант приносит новую чашку. Две.
Они допивают чай. Мята уже не кажется Ване такой отвратительной — возможно, потому, что Саша теперь смеётся, а не смотрит сквозь него, как через стекло.
— Ладно, — она ставит пустую чашку, — признайся, ты специально заказал этот чай, чтобы выглядеть жертвой?
— Да. И ещё я подкупил официанта, чтобы он делал грустные глаза, когда ты отказывалась от моего подарка.
— Гений.
— Спасибо.
Он внезапно встаёт, тянет её за руку:
— Пойдём.
— Куда?
— На улицу. Тут душно.
Саша сопротивляется ровно две секунды — потом позволяет ему вести себя к выходу. Ночь тёплая, звёзд почти не видно из-за городских огней, но воздух пахнет морем и свободой.
— Ваня, если ты сейчас достанешь гитару и начнёшь орать под окнами отеля, я вылью на тебя весь чайник мяты.
— Слишком банально.
Он притворно задумывается, закидывает руки за голову:
— Хотя... если я спою ту песню, которую ты ненавидишь...
— «Прости, моя любовь»?
— Именно.
— Убью.
– Считай до трёх.
– Что?
– Раз. Два.
Три.
И тогда —
БАМ.
Небо взрывается золотом.
Саша вздрагивает, но не от страха — от восторга. Её зрачки расширяются, отражая спирали огня.
— Смотри! — Ваня тянет её за рукав, как ребёнка. — Вон там, видишь?
Над бухтой расцветает огромная надпись: «Саша, прости» — буквы из искр, хрупкие и яркие, как будто их кто-то рисовал по ночному небу.
— Ты... — она оборачивается к нему, но фейерверк грохочет снова, и её слова тонут в громе.
Розовый, синий, зелёный — цвета падают в воду, а она невольно тянется к нему, хватает за рукав, прижимается на секунду... и тут же отпрыгивает, будто обожглась.
— Извини. Это... рефлекс.
— Знаю, — он смеётся. — У тебя так всегда. В кино, на концертах...
— Заткнись.
Но она уже не злится. Губы дрожат, пытаясь сдержать улыбку.
Финальный залп — сотня белых искр — и темнота.
Тишина. Только их дыхание и шум прибоя.
— Ты... — она оборачивается, — Ты серьёзно устроил это?
— Нет. Это совпадение. Какой-то другой Ваня извиняется перед какой-то другой Сашей.
— Ну что? — Ваня поворачивается к ней. — Простила?
Саша скрещивает руки:
— Это самый дешёвый способ извиниться.
— Зато работает.
— Не на меня.
— Врёшь.
Она кусает губу, смотрит на море:
— Ладно... может, чуть-чуть.
— Ура! — Он подбрасывает в воздух несуществующую шляпу. — Прогресс!
— Но! — она тычет пальцем ему в грудь. — Если думаешь, что фейерверк и браслет...
— Колье.
— Колье — это всё, что нужно для примирения, то ты...
— Глупый как Муся?
Саша фыркает:
— Хуже.
Они идут обратно к отелю, но уже ближе, чем час назад.
— Кстати, — Ваня замедляет шаг. — Ты всё ещё ненавидишь марципан?
— Обожаю.
— Не ври.
— Да. Но попробуй угостить — убью.
Он достаёт из кармана конфету, разворачивает фольгу:
— Вредина. Держи.
Саша берёт её, их пальцы соприкасаются — на долю секунды дольше, чем нужно.
— Спасибо, — бормочет она.
— За что?
— За... салют. И за то, что не стал говорить «я же говорил».
— О, я ещё успею.
— Ваня...
— Снова врёшь?
— Да.
Она откусывает конфету, морщится, но ест, потому что пришла пора меняться.