Помоги мне

На редкость холодная весна сменилась жарким летом. Невыносимая духота стояла в стенах Аркхэма – самым прохладным местом были нижние этажи, поэтому все прошедшие три жарких месяца пациенты психиатрической лечебницы старались проводить в общей комнате. Я не стала исключением.

Однако все рано или поздно заканчивается, и лето в том числе – оно сменилось дождливой осенью. В сентябре были частые моросящие дожди, сквозь капли которого отчаянно пробивалось солнце, и это была относительно хорошая погода, потому что жары уже не было, а до наступления мороза еще рано. Однако в октябре начались настоящие ливни, которые принесли с собой влажный холод.

Подходит к концу первый день ноября, к слову, достаточно нормальный по температуре: сегодня мне даже ни разу холодно не было. Не могу с уверенностью заявить, что так будет и дальше, да и надеяться на теплый ноябрь бессмысленно – последний месяц осени всегда выдается либо промозглым, либо сухим и холодным.

Прошло полгода с момента, как Джулия рассказала мне всю правду. Последующие несколько приемов я с подозрением следила за ее словами, движениями, мимикой. Признаться, это оказалось совершенно бесполезным, поскольку ничего странного я не заметила, что означает, что она говорит правду. Да и если представить, что вся эта ситуация является одной огромной ложью, то я все равно остаюсь в плюсе – мой шанс на лечение никуда не пропадает. Тогда я постаралась откинуть свою подозрительность и с чистыми мыслями вникать в собственные проблемы.

Была огромная проблема с подбором необходимого медикаментозного лечения: у меня появлялись жуткие побочные эффекты буквально от всего (как раз из-за этого я и не принимала необходимые лекарства, когда у меня был предыдущий лечащий врач-психиатр). Да, побочные эффекты – абсолютная норма, но это перестает быть таковым, когда они становятся слишком сильными. Некоторые лекарства не вызывали сильных побочных действий, от них вообще почти что не было эффекта. Потребовалось три месяца, чтобы решить эту немаловажную проблему.

Я заметила несколько положительных последствий лечения у Миллер: я стала чуть спокойнее, теперь почти не плачу по каждой мелочи и в принципе в моей голове негативные мысли немного поубавились. Хотя, признаться, иногда накатывает такое отчаяние, что хочется умереть, лишь бы избавиться от этого давящего чувства.

Что касается Джерома, то здесь все сложно. Точнее, было сложно, пока я не решила послать к черту и разум, и сердце. Буду, так сказать, плыть по течению: не буду прекращать с ним общение, но буду держать эмоциональную дистанцию. Мне кажется, что на тот момент это самое хорошее решение, к которому я могла прийти, иначе мой внутренний конфликт разума и сердца окончательно свел бы меня с ума. Иными словами, я решила отложить мысли о правильности в долгий ящик.

Я так же продолжаю общаться с Джеком, причем именно общаться: я стала больше отвечать, да и в принципе интересоваться нашими разговорами. Джек достаточно хороший человек, он всегда поддержит и поделится советом. Однако все же в голове не укладывается мысль, почему такой хороший человек находится в Аркхэме. Это настораживает, но возможно я просто себя накручиваю. Нужно проще относиться к людям и к жизни в целом.

Сегодня я допоздна просидела в библиотеке, зачитавшись неожиданно интересным любовным романом, хотя книги подобного жанра я очень редко читаю, а потому только сейчас быстро направляюсь в свою палату, ведь до отбоя считанные минуты. Однако где-то на лестнице меня догоняет Джером и тащит в противоположную от палаты сторону.

– Куда ты меня ведешь? – спрашиваю я с удивлением. – Сейчас же будет отбой, нам нужно в палату!

– Пошли, хочу тебе кое-что показать, – отвечает он, ускоряя шаг.

– Ты, наверное, меня не слышал, поэтому я повторюсь: сейчас будет отбой! – уже немного возмущенно восклицаю я.

– Об этом не волнуйся, главное пройти незамеченными.

Спорить бесполезно, поэтому я замолкаю, даже не строя догадки о том, куда он меня ведет. Хотя, если все-таки задуматься, то это место не должно быть каким-то зловещим, потому что Джером явно в спокойном состоянии. Если бы он меня вел туда, где опасно, он как минимум был бы холоден, а в его взгляде я заметила бы подозрительность. Признаться, от этих мыслей мне стало легче.

Сначала мы спускаемся на первый этаж, проходим незнакомый мне коридор и затем снова поднимаемся, но уже на самый верх. Это кажется немного странным, потому что, насколько я знаю, на шестом этаже тоже есть переходы, из-за чего необходимость спускаться в самый низ отсутствует. Озвучиваю эту мысль и получаю вполне логичный ответ:

– Строение Аркхэма очень запутанное, иногда даже нельзя просто так попасть из одной комнаты в соседнюю, для этого нужно спуститься на определенный этаж – не всегда первый – и только там перейти в нужное место. Наш блок еще самый простой по построению.

– Но почему нельзя было построить это здание по нормальному? Или перестроить? Это ведь не удобно.

– Ты думаешь, кому-то есть дело до психлечебницы, расположенной на отдельном острове и наполненной преступниками? – задает он риторический вопрос, а я просто пожимаю плечами.

Наконец мы останавливаемся перед одинокой дверью, расположенной в конце коридора. Джером открывает ее, и я вижу маленькую комнатушку с небольшой лестницей, а над ней – закрытый люк. Затем он включает в комнатке свет и тихо закрывает дверь.

– Если ты сейчас собираешься вести меня на крышу, то я ухожу! – предупреждающе восклицаю я и разворачиваюсь, но меня тут же останавливают, возвращая в исходное положение.

– Успокойся, все будет хорошо, там безопасно.

– Безопасно? Ты хоть представляешь, насколько это высоко? Не знаю, как ты, но я хочу еще пожить.

– Как будто ты будешь стоять на краю! – восклицает Джером. – Послушай, это всего лишь крыша. Под твоими ногами будет бетон, ты никуда не...

Он резко замолкает и прислушивается: в коридоре слышны чьи-то шаги, причем, с каждой секундой они все громче и громче. Похоже, прямо сюда кто-то идет, и что-то мне подсказывает, что этот кто-то из персонала. Джером бесцеремонно прижимает меня к стенке и знаком показывает не произносить ни звука.

– Скорее всего, мы попали в то время, когда проверяют эти коридоры, – шепотом объясняет он. – Если сюда зайдут, мы окажемся за закрытой дверью, и останется только надеяться, что нас не заметят.

Примерно через двадцать секунд кто-то действительно открывает эту дверь. Мое сердце колотится словно хочет выпрыгнуть из грудной клетки, так еще и вынужденная близость с Джеромом заставляет все мое тело напрячься. Такая интимная атмосфера... Проходит неизвестно сколько, прежде чем «кто-то» выключает свет, невнятно бормочет какие-то слова и выходит, захлопывая дверь. Я слышу постепенно удаляющиеся шаги, чувствуя, как сердце замедляет темп. Джером легко дотрагивается пальцем до моего носа, как бы щелкая, и весело произносит:

– Нас не заметили!

Я все также стою около стены и чувствую, как к моим щекам приливает кровь, в то время как Джером снова включает свет. Пытаюсь переключить свое внимание на что-нибудь другое. К слову, сделать это действительно стоит, потому что я нахожусь почти что на чертовой крыше! Неужели он правда думает, что мне хватит смелости туда подняться?

– Пошли, – он берет меня за руку и тянет не лестницу, однако я остаюсь стоять на месте. – Эбби, не бойся. Обещаю, что с тобой ничего не случится. Я просто хочу тебе кое-что показать.

– Учти, моя смерть будет на твоей совести, – предупреждаю я, и мы наконец поднимаемся.

Первое впечатление от крыши, скажу так, не очень положительное. Во-первых, здесь очень холодно, что ни капли не удивительно, потому что сейчас ноябрь. Во-вторых, до края не так уж и далеко, и от этого становится не по себе. Я, конечно, специально не пойду прыгать с крыши, но открытая местность меня все равно пугает. И в-третьих, здесь нет ничего такого, ради чего можно было бы побороть свой страх и подняться сюда. Тут есть только крыша, страх и холод.

– Или я плохо вижу, или ты неудачно пошутил, но здесь ничего нет, – недовольно произношу я, с упреком глядя на Джерома.

– Просто посмотри наверх.

Я поднимаю голову и вижу относительно много звезд. Некоторые из них очень тусклые, другие же достаточно яркие, чтобы их заметить. Я в удивлении приподнимаю брови, рассматривая маленькие небесные тела и поражаясь тому, что раньше их не замечала. Или их раньше просто не было. А может их вообще не видно из окна палаты.

– Я иногда прихожу сюда подумать, – прерывает тишину Джером. – Летом звезд больше, да и теплее тут. А осенью и зимой на крыше особо и не постоишь – холодно, поэтому я сижу на лестнице, – он делает небольшую паузу. – Подумал, тебе понравится.

– Мне нравится. Здесь и правда красиво, – улыбаюсь я. Я рассматриваю небо еще несколько минут, а потом опускаю голову и смотрю на Джерома. – Отчего-то мне кажется, это не единственная причина, по которой ты привел меня сюда.

– Ты права, – он кивает. – Я думаю, нам надо поговорить.

– Ну, хорошо... а о чем? – я даже уже не обращаю внимание на холод и боязнь высоты, мне слишком любопытна сложившаяся ситуация.

– О нашем прошлом.

Меня словно ударяет током. Так, спокойно, это всего лишь разговор. Да, ведь так? Скорее всего, неприятный, но разговор. Это наоборот хорошо: я узнаю все, что меня интересует, и возможно смогу окончательно перешагнуть через эту ситуацию. Однако мозг твердит, что так просто ничего не получится.

Джером предлагает вернуться в ту комнатушку с лестницей, и я соглашаюсь, потому что, во-первых, это логично, ведь там не так холодно, и во-вторых, в крайнем случае оттуда можно быстрее сбежать. Мы садимся на нижнюю ступеньку, и я, нервно заправив непослушные волосы за уши, морально готовлюсь к разговору.

– Я давно хотел об этом поговорить, все тебе рассказать, но никак не решался сделать это, – аккуратно начинает Джером, и почему-то кажется, что не одной мне нужна моральная подготовка в этой ситуации. – Для начала я хочу... объясниться.

Я молча киваю.

– С чего бы начать... – он явно не может так просто подобрать слова, и, честно говоря, таким я вижу его впервые. – Пару лет назад у меня был не самый удачный период в жизни, все мои планы шли наперекосяк и, чтобы хотя бы ненадолго забыть об этом, я завел привычку бесцельно бродить по улицам. Естественно, приходилось выбирать менее людные места, поскольку я один из самых разыскиваемых преступников Готэма, из-за чего мое лицо знает чуть ли не каждый человек, и в какой-то январский вечер я забрел на Преступную Аллею. На тот момент я был полностью погружен в свои мысли, пока не увидел одиноко идущую девушку; помню, я тогда еще удивился, что кто-то ходит в темное время суток в таком месте, да еще и в одиночку. Этой девушкой была ты. Я отошел в тень, чтобы меня не заметили. Ты прошла, и я почему-то даже... порадовался, что обошлось без нападений и убийств, как это обычно бывает на Преступной Аллее, – он нервно усмехается и продолжает. – На следующий день, как будто сама судьба – хотя я в нее и не верю – решила посмеяться, потому что я снова увидел тебя. На том же самом месте, только это был день, и шла ты в другую сторону. В прошлый вечер я не смог рассмотреть тебя из-за снегопада и темноты, но днем у меня получилось это сделать, хотя я до конца не был уверен в том, что это та же самая девушка, что и вчера. Ты вызвала у меня интерес, твой образ всплывал у меня в голове все последующие дни, и я уже не знал, как от этого избавиться, потому что, не в обиду будет сказано, ты мне мешала заниматься не то что определенными делами, но даже повседневными. Я подумал, что если еще раз увижу тебя, то все станет так, как было прежде, поэтому одним из вечеров я опять направился на Преступную Аллею. Я надеялся увидеть тебя, я искренне этого желал, и это произошло. Вот только мне это никак не помогло, а лишь усугубило ситуацию. Я каждый день думал о тебе: кто ты, почему ты ходишь через эту чертову аллею, почему ты ходишь одна, чем ты занимаешься, какая у тебя жизнь и все в таком роде. Ведомый этими навязчивыми мыслями я стал следить за тобой. Сначала я проследил до твоего дома, затем до школы и до того непривлекательного кафе, в котором ты работала. Я следил за тобой две недели и все никак не мог понять твое окружение: я ни разу не видел тебя с твоими ровесниками, с родителями. Да и тот факт, что ты примерно через час после школы идешь на работу, наводил на мысль, что у тебя в жизни не все в порядке, потому что у нормальных родителей ребенок, пусть даже и подросток, не станет работать в каком-то грязном кафе, проходя каждый день по два раза через самую преступную улицу, уж я-то это знаю, – он делает задумчивую паузу, на несколько секунд погружаясь в воспоминания. – Естественно, мои мысли о тебе никуда не исчезли, наоборот, их стало еще больше. Я все также продолжал следить за тобой, потому что уже из принципа не мог оставить тебя в покое. К тому же, на тот момент мне казалось, что я начинаю тебя ненавидеть, хотя ты абсолютно не виновата в том, что я так сильно заострил на тебе внимание. И однажды я пробрался в твою квартиру. Мне повезло, что в это время никого не было дома, хотя я и очень рисковал оказаться пойманным. Если честно, у меня даже не было конкретной цели, по которой я проник в чужой дом, но отчего-то мне казалось, что так и должно быть. Я сразу почувствовал эту гнетущую, давящую атмосферу, было ощущение, что время замерло, я... не знаю, как это объяснить, но эта квартира не располагала к себе, не была уютной. Это лишь подтвердило мои догадки о твоей не самой благополучной жизни. Какое-то время я продолжал следить за тобой, наблюдать за твоей жизнью, пока однажды не осознал, что испытываю к тебе какое-то светлое, хорошее чувство, хотя мы с тобой даже ни разу не общались. Это вызвало тревогу, потому что... я никогда такого не испытывал, и казалось, что это новое, непонятное для меня чувство разрушит меня, изменит, а я этого не хотел. И на тот момент в моей голове было единственное решение – разрушить это чувство, пока оно не успело разрушить меня.

Джером снова делает паузу, на этот раз длиннее, чем обычно. Он избегает зрительного контакта, смотря то на дверь, то на мигающую лампочку, то просто позволяет взгляду блуждать по всему помещению. Я тоже стараюсь на него не смотреть и концентрирую свой взгляд на пальцах, которые постоянно тереблю. Его рассказ вызвал во мне смешанные чувства: с одной стороны, я начинаю осознавать причину, по которой он похитил меня, и от этого во мне просыпается злоба и обида, но с другой стороны, я словно нахожусь на холодной дистанции от этого разговора и ситуации в целом, отчего испытываю что-то вроде туманного безразличия. Как будто я смотрю на эту ситуацию со стороны в качестве третьего человека, не имеющего к этому никакое отношение, одновременно находясь в центре.

– Я похитил тебя, – эти слова, произнесенные с сожалением и горечью, глухо откликаются в сердце. – У меня не было какой-то конкретной цели, я не знал, на сколько это затянется, я не знал, убью ли я тебя в конце, я знал только то, что хочу причинить тебе боль, заставить тебя страдать. Я думал, это поможет мне избавиться от такого омерзительного чувства, что поглотило меня почти что полностью. Я не задумывался над последствиями, я просто делал, – его голос начинает дрожать. – Однако причиняя боль тебе, я причинял ее и себе тоже – мне было больно видеть, как ты страдаешь. Но я хотел, чтобы ты возненавидела меня, хотел увидеть в твоих глазах отвращение и презрение, ведь тогда бы я понял, что не достоин тебя, а все то, что я испытывал к тебе, ушло бы, сгинуло. Однако в твоих глазах я видел лишь непонимание и страх. Какая-то часть меня твердила, что я поступаю неправильно, это нужно прекратить и просто принять новое чувство, но я слушал лишь ту часть, которая поощряла мои действия. Я выбрал более легкий путь: куда проще прибегнуть к насилию, чем просто принять свои чувства и жить как нормальный человек, – последние слова он произносит то ли с сожалением, то ли с отвращением. – Когда ты сбежала, я понял, что не смогу тебя отпустить. Естественно, я знал, где тебя искать, оставался лишь вопрос времени. И только в тот вечер у меня сложился пазл насчет твоих взаимоотношений с отцом: ты ему была абсолютно неинтересна, ведь все свое внимание он отдавал алкоголю. Когда он пришел домой со своими друзьями-собутыльниками, я увидел панический страх в твоих глазах, и, черт возьми, я испытал к тебя такую щемящую жалость, потому что прекрасно понимал, каково это – жить с родителем-пьяницей. В тот момент я осознал, что больше не хочу причинять тебе боль, я хочу тебя... защитить. Но понятие защиты очень размытое, если всю жизнь защищаешь только себя. После твоего неудачного побега я старался контролировать себя, я каждый день думал о том, чтобы тебя отпустить, но не делал этого, потому что считал, что, как бы иронично это не звучало, рядом со мной тебе будет безопаснее, – он устало выдыхает, потирая переносицу. – Еще за неделю до того вечера, когда меня убили, я знал, что не вернусь домой, поэтому за день до смерти написал записку, положил ключ от входной двери в сахарницу и стал просто ждать. Я понимал, что моя смерть мало что исправит, да и это слишком легкое наказание для меня, если учитывать все то, что я сделал за свою жизнь. Однако то, что я никак не мог предугадать – мое воскрешение. Еще, конечно, было удивительно то, что мое лицо просто-напросто срезали, пока я был мертв, но это уже отдельная история, вернемся к воскрешению. Первые два дня мой мозг как-то странно функционировал, да оно и понятно, я же был заморожен все то время, но это не помешало мне вспомнить о тебе. Я не хотел портить тебе жизнь еще сильнее и старательно уходил от навязчивых мыслей, поэтому решил отвлечься, устроив хаос в городе. Думаю, ты смотрела в тот вечер телевизор. Я предполагал, что после этой ночи я попаду в Аркхэм и даже в какой-то степени хотел этого, потому что это казалось хотя бы немного правильным. В ту ночь я все же решил проверить тебя, хотел убедиться, что ты в порядке, что тебя никто не убил и не причинил боль. Увидев тебя заснувшую на полу своей комнаты с ножом в руке, я почувствовал успокаивающее тепло в районе сердца. Наверное, это было странно и неправильно писать записку, однако я не сдержался и сделал это. Уходя, я надеялся, что с тобой все будет хорошо.

Он снова замолкает, и я решаюсь взглянуть на него хотя бы на секунду: он смотрит в одну точку, даже не моргая, а на его щеке я вижу пару все еще мокрых дорожек, по всей видимости, от слез. Я постепенно осмысливаю все, что услышала, пытаясь понять, что я чувствую, что должна чувствовать и что мне делать дальше. Я просто... запуталась в своих рассуждениях и его словах, кажется, что все это превратилось в клубок невнятных мыслей.

– Оказавшись в Аркхэме, я не переставал думать о тебе. Да, конечно, я мог бы заставить кого-то следить за тобой и докладывать мне о каждом твоем шаге, но я искренне хотел оставить тебя в покое. Я не хотел продолжать отравлять твою жизнь. Поэтому я сосредоточился на жизни в Аркхэме, хотя это и скучно, потому что меня все боятся и слова поперек даже сказать не могут. Однако в один день ты попала сюда, и тогда я понял, что уж в этом месте по-настоящему тебя смогу защитить только я. Мне очень хотелось рассказать все тебе, объясниться, но я осознавал, что, сделав это, точно потеряю тебя, – он делает глубокий вздох, словно готовясь сказать нечто такое, что очень сложно произнести вслух. – Я знаю, что никак не могу искупить свою вину, однако я искренне хочу это сделать. Я разрушил твою жизнь, и уже никак не смогу это исправить, и все же я прошу у тебя прощения за все, что я сделал. Я ни в коем случае не оправдываю себя, но... я боялся своих чувств, до последнего не хотел признаваться самому себе, что... люблю тебя. Однако же я сам растоптал эту любовь.

Меня словно окатывает ледяной водой с ног до головы. Этого не может быть, просто не может! Он... любит меня. Да какая к черту любовь! Он столько всего сделал и теперь надеется на мое прощение? Взявшаяся из ниоткуда злоба хочет вырваться наружу, показав свою сущность, и в этот раз я не хочу ее сдерживать.

– То есть ты следил за мной, похитил, держал насильно взаперти, насиловал и делал еще черт знает что только из-за того, что ты не умеешь любить? – злобно спрашиваю я и, не дожидаясь ответа, продолжаю. – Ты чертов психопат. Такие как ты должны корчиться в адских муках в какой-нибудь канаве, а не сидеть спокойно в психбольнице и уж тем более не быть главными, – я с тихой яростью проговариваю каждое слово, не разрывая зрительный контакт. – Я тебе скажу одну вещь: я не нуждаюсь в твоей мнимой заботе или любви, более того, никому этого от тебя не нужно. Ты чудовище, и все это видят, но боятся сказать в лицо. А я не боюсь, ведь знаю, что мне ничего не будет: ты же не хочешь причинить боль своей, как ты там говорил, любви и упасть в моих глазах еще больше. Да и что можно ожидать от чудовища? Ничего особенного.

– Эбби, я...

– Я не хочу тебя слушать, – я встаю и подхожу к двери. – Нам нужно разорвать общение или что там у нас происходит. Не смей больше приближаться ко мне.

Я ухожу.

Его разбитый вид не вызывает у меня жалости или какого-то сочувствия, нет, наоборот – я чувствую себя победителем. Мне не хочется рыдать от отчаяния или зарывать себя в горе, пытаться оправдать его действия или пойти на компромисс. Я будто перешагнула через все это, свалив неподъемный груз с души. Я доказала самой себе, что я сильная.

Однако этой ночью я так и не смогла уснуть.