9
Темнота сменилась светом. Простой тёплый свет, как будто летнее утро. Комната была не её, это была та самая квартира. Стены цвета кофе, запах табака, солнечные лучи, пробивающиеся сквозь полупрозрачные занавески. Он сидел на полу, босиком, с гитарой в руках. В том самом худи, который он когда-то забрал на ночь и так и не вернул. Музыка звучала тихо, неровно, будто не для мира, а только для неё.
— Проснулась уже, Вишенка? — послышался хриплый мужской голос.
Его голос. Не телефонный, не старый, не изменённый временем. Настоящий.
Она обернулась. И он был там. Глеб. С теми же глазами, чуть припухшими от бессонницы. С той же щетиной, слегка лохматыми волосами. Тот же. Родной, настоящий.
— Глеб... — прошептала она, не веря.
Он встал, оставив гитару. Подошёл вплотную. Осторожно, словно боялся спугнуть. И обнял. Плотно, крепко. Так, как раньше. Так, как никто больше не мог.
— Малышка Д, — выдохнул он. — Моя маленькая упрямая девочка. Ты же совсем исхудала. Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты кушала?!
Она всхлипнула и заплакала. Как тогда, когда Глеб исчез четыре года назад. Только сейчас не было ни злости, ни страха. Только боль. И облегчение что-ли.
— Ты здесь... — она повторяла это как мантру. — Ты правда здесь...
Он поглаживал её по волосам, тёрся носом о висок.
— Я здесь, Черри. Я всегда был рядом, даже когда ты закрывала глаза и делала вид, что не помнишь, когда ты была с другим, чтобы меня забыть.
Она подняла голову, вглядываясь в его лицо. Там не было ни упрёка, ни боли. Только любовь. Такая, что от неё разрывалось сердце.
— Прости меня... — выдохнула она. — Я хотела забыть. Я так старалась...
— Я знаю, — он поцеловал её в лоб. — Я тоже пытался, но, видишь, не получилось.
Они сели на пол, спиной к стене. Она уткнулась ему в грудь, а он перебирал её пальцы, как ноты. Целовал запястья. Щёку. И снова говорил:
— Ты моя и будешь моей, пока мы дышим одним воздухом. Слышишь?
— Я боялась, что ты исчез... Что стал чужим.
— Я стал другим, да, но не чужим. Для тебя я навсегда всё тот же, всё тот же твой Кот.
Они смеялись сквозь слёзы. Он держал её лицо в ладонях, будто хранил. Целовал её — не спеша, по-настоящему, так, как нельзя ни с кем другим. Они говорили обо всём: о боли, о прошлом, о будущем, которое им не дали. О том, что никогда не уходили друг из друга, это судьба так распорядилась . А теперь — нашли друг друга.
Она чувствовала его руки, его запах, слышала дыхание. Она была дома. Наконец-то.
— Я скучала, Глеб... Ты даже не представляешь.
— Представляю, Вишенка. Потому что я скучал сильнее.
И всё встало на свои места.
Резкий вдох. Свет в лицо. Комната другая. Воздух чертовски сырой, питерский, холодный. Простыня — чужая. Куртка — сброшена у кровати, а сердце бьётся в бешеном ритме.
— Нет... — прошептала Дана. — Нет, нет, нет...
И закричала.
— НЕТ, БЛЯТЬ!
Слёзы рванули фонтаном, а с ними — истерика. Она начала метаться по кровати, будто могла найти его, будто он всё ещё где-то здесь. В подушке. В воздухе. В её ладонях.
— Это был сон! — кричала она в голос. — ЕБАНЫЙ СОН! БЛЯТЬ, СОН!
Она билась, всхлипывала, хваталась за голову. От боли, от разочарования, от потери. Потому что впервые за долгое время она почувствовала его настоящего. А теперь — пустота. Снова, даже сильнее, чем обычно.
Она упала на пол, свернувшись, как ребёнок. Губы шептали бессвязные слова, пальцы царапали ковёр. Лицо в слезах, тело дрожит.
— Почему ты блять пришёл во сне?.. Почему сейчас?.. — шептала она.
В голове звучал его голос. «Ты моя и будешь моей, пока мы дышим одним воздухом».
А сердце отвечало: «Да, я твоя, но я тебя не вижу, не слышу, не касаюсь».
Время текло. Минуты, может — часы. Она просто лежала на полу. В тишине. В одиночестве.
А потом, когда слёзы закончились, пришло осознание. Чёткое, холодное, реальное.
Она не готова.
Нет, ещё нет.
Ещё слишком хрупкая. Ещё слишком больно. Ещё не дышит в полную силу.
Встретиться с Глебом сейчас — значит разбиться. А она только начала собирать себя. Ещё чуть-чуть. Ну точно не сегодня.
Она встала. Тихо. Медленно. Протёрла лицо. Посмотрела в зеркало.
— Скоро, Глеб, — прошептала она, глядя на отражение. — Но не сейчас.
И впервые с самого утра в её голосе было не только горе.
Но и надежда.