Мел
Лучи широкими тёплыми полосами ложились на мягкие горы скомканной простыни. От них вздымались вверх мушки-пылинки, исчезая в тени и снова проявляясь на свету. Бордовые стены делали комнату похожей на будуар, а тяжелые шторы приоткрывали амфитеатр окон, приглашающий в новый день. Руки нежились, переплетаясь в тепле последних летних деньков.
Резкий звук будильника мгновенно заставил открыть глаза. Девушка быстро свесилась с другого конца кровати и ловко нажала на кнопку выключения звука. Босыми ногами она подошла к двери: Тихо. Значит, ОНА ещё не проснулась. Эта мысль заставила ее успокоиться.
Утро было единственным временем, когда Мел могла наслаждаться спокойствием. Она прошла по длинному коридору и свернула в гостиную. Там располагалась высокая баррикада шкафа. В отражении скользнуло нескладное длинное тельце. Мел нравилось в этой комнате, и больше всего ей нравились зеркала. В этих зеркалах она видела себя такой, какой бы хотела видеть. Тут она не казалась себе крупной или неуклюжей, какой видела себя среди ровесниц, волосы вились и переливались на солнце, глаза, от природы тусклые, начинали играть самыми сочными оттенками лазурных цветов, черты лица, аккуратные и правильные, с яркими скулами казались ещё отточеннее, на загорелом полотне кожи блестела арка купидона, и даже колени, самые обычные, казались в этой комнате удивительно гладкими. Она легла на пол, и россыпь темных волос устлала нагретые солнцем половицы. Здесь она точно могла называть себя красавицей. Здесь ее так называл отец. До того, как ей исполнилось семь лет он жил с ними. То есть, отец и сейчас живет с ними, но тогда он действительно ЖИЛ, а не появлялся пару раз в неделю. Иногда Мел заходила в эту комнату поздно вечером или днём, когда тени играли, издеваясь над ней, и из-за схожих силуэтов казалось, что в комнату заходил ее Папа. Удивительно, насколько она всегда стремилась быть похожей на отца! Несмотря на кажущуюся хрупкость, девушка обладала удивительно мужским поведением и жестами. Некоторая свободность образа делали из семнадцатилетней девушки девчонку-сорванца.
И все-таки она была красивой! Мел изящно потянулась, демонстрируя аккуратную талию и хрупкие руки одному из зеркал, и тут же отразилась в ещё нескольких.
По кухне распространился аромат обжаренного хлеба и чёрного кофе. Девушка убрала сковороду с плиты и по инерции опустила в раковину. Посуда издала предательское шипение. Мел открыла дверь и вышла на балкон. Париж не отличался лоском новостроек, но каждый раз приковывал взгляд узкими вымощенными улочками, крохотными пекарнями, и семенящими прохожими. В этом городе, разумеется, не так красиво, как рисуют на открытках. Мел не раз видела чернокожих пухлогубых парней, которые странно и долго здоровались, передавали друг другу деньги, и один раз даже выхватили сумочку у зазевавшейся Британской туристки. Но по утрам Париж очарователен, особенно если читать про него и представлять город,в котором люди с утра до вечера катаются на туристических теплоходиках по Сене, взбираются на Эйфелеву башню, а утро начинают с хрустящих круассанов в уютных кофейнях, поправляя красные береты. Пусть для читателя этот город будет стереотипно-красивым, хотя Париж Мел и не отличался от провинциального старого городка любого Европейского города. Изысканность осточертела ей с детства, и она часто уходила на окраины, где видела ту жизнь, от которой ее всегда прятали родители. Ее отец - приезжий по контракту студент из Албании, чьей мечтой было выбраться из той удушающей нищеты, а целью - сделать так, чтобы никто из его семьи больше не видел ужасов улицы. Поступление во Францию было его единственным шансом. Мать Мел - коренная француженка - Лоретт - из более чем обеспеченной семьи. Влюбившись друг в друга с первого взгляда, они очевидно перечеркнули бы всю карьеру ее отца, но тот устроился работать технологом на небольшую винодельню, с которой позже заключил контракт, а ещё позже даже смог выкупить часть. Этих денег хватало, чтобы жить прилично, а денег, которые дед Мел давал ее матери хватало, чтобы жить хорошо. Эта история закончилась бы семейной идиллией, если бы в тридцать лет у матери Мел не диагностировали болезнь Паркинсона. Это не так страшно, как могло бы показаться, но она настолько не могла смириться с мыслью о том, что ее дегенеративное заболевание может сделать ее, молодую женщину, недееспособной в течение нескольких ближайших лет, что начала самостоятельно дегенерировать на глазах и намного быстрее, чем ей помог бы в этом несчастный Паркинсон. В самом начале вся их семья жила по строжайшему расписанию, ела согласно специально составленному меню, и открывали форточку ровно в пять тридцать вечера. А потом мать Мел уволили с работы. Работа была формальностью, нужды в этих деньгах не было, но с тех пор женщина поставила на себе крест так же, как ставят на себе крест самые набожные вдовы или молодые поэты, чьё первое произведение раскритиковали в пух и прах. Дальше было что-то: и поездки по предусмотренным для таких больных санаториям, и посещения «потомственных колдуний», излечивающих от любой болезни за двести евро, и даже диеты, состоящие только из морской капусты. Когда шарлатанские методы лечения неизлечимой болезни были опробованы вдоль и поперёк - начались скандалы. Отец Мел все реже стал появляться дома, гонимый деспотичным поведением жены, а вскоре переехал в другую квартиру, под предлогом того, что добираться на работу оттуда гораздо удобнее, хотя время его пути с переездом и увеличилось в два раза. Пару раз в неделю он ночевал дома, но делал это скорее из страха потерять Мел, чем из любви к супруге. Девушка не осуждала отца, жизнь с ее матерью действительно стала невыносимой, ей скорее было жаль ее, хотя жалость и ненависть, по мнению ее отца, чувства, разрушающие жалеющего и ненавидящего.
-Что это? - сзади послышался суровый голос. Он давно был лишён чего-то женственного и материнского, и всегда означал только одно: ОНА проснулась.
-Завтрак. - Мел пыталась отвечать как можно невозмутимее, хотя это и давалось с трудом.
-Звонил твой придурок-папаша. Предложил тебе остаться на выходные на его винодельне в следующем месяце. Ты поедешь? Голос звучал сухо и равнодушно, что почти всегда означало затишье перед неминуемой бурей - Мел точно знала, что правда не устроит ее мать, но заискивать перед ней перестала ещё в двенадцать лет, когда поняла, что любые попытки играть нормальную семью даются ее дебильным родственникам крайне сложно - поэтому выпрямилась, взяла в руки опустошенную тарелку, и, намереваясь опустить ее в раковину тихо ответила - Да.
-Я и не сомневалась, что ты так же сбежишь, как он. Я бы предпочла быстрее сдохнуть, чтобы не обременять ничью жизнь своей инвалидностью - на пол полетел стакан, и, пытаясь нырнуть на нижний этаж, дребезжа раскололся о кухонный кафель.
Такое поведение для Лоретт было свойственно, поэтому Мел молча стала собирать осколки, наблюдая как ее мать, столкнувшись уже с потерей координации, прихрамывая, шуршала тапочками по полу. Может, Мел и задумывалась пару раз подсыпать ей лошадиную дозу снотворного, но ей не хотелось об этом вспоминать: во-первых, это возвращало к неприятному осознанию трудности своего положения, во-вторых, додумав эту мысль ещё хоть раз, баночка «Доксиламина» уже неизбежно бы оказалась перепутана с сахарницей.
Девушка уже и не помнила, когда последний раз ей хотелось возвращаться домой. Осколки собирались на влажную губку и Стряхивались в масляную воду раковины. Завтрак вышел неудачным, но справляться с неудавшимися днями ей обычно помогала Клэр - может Мел и злилась на подругу, но ничто не мешало ей провести с ней вечер за просмотром «Королев крика» - девушка бы все отдала, чтобы это отвратительное гламурное тв-шоу с примесью хоррора хоть раз было заменено хоть на «Леди Баг и Супер-кот», но Клэр каждый раз приводила тысячи бредовых аргументов, против которых даже Мел отказывалась возражать - чаще всего, когда она приходила в гости, ей вообще не хотелось разговаривать, и она была готова даже на «Шанелей».
Откуда-то из гостиной начали доноситься животные завывания - на Мел они не оказывали воздействия, жалеть мамашу ей хотелось меньше всего, но высвободивши тарелку из пушистых объятий полотенца, она настороженно прошла до комнаты. В щель зеркала она увидела зеркальный шкаф, в котором отразилась испуганная девочка, с уставшим выражением лица. В ту же секунду, ее портрет, дребезжа разлетелся на тысячи кусочков, обрушив на девушку стеклянный звон осколков.
-Ты такая же дрянь, как твой папаша - мать выглядела обезумевшей, кожа покрылась красными пятнами, худые, окостеневшие руки напоминали звериные когти.
-Это ничего - ответила Мел. - Меньше всего мне бы хотелось быть похожей на тебя - добавила она сквозь зубы. Ее терпение определенно заканчивалось даже не смотря на то, что она годами дрессировала в себе сдержанность. Зеркало, а вместе с ним и лучшие детские воспоминания, и счастливую семью - все разбила ее мать. -Стерва - Мел смело подняла глаза на женоподобное существо, теряющее разум от бешенства.
Отдаться своим эмоциям девушка смогла только выйдя из дома. Слёзы обжигающим градом скатывались к подбородку, - такие зрелища уже было стали для неё обыденностью, но каждый раз Лоретт будто бы удавалось обнажать новые струны ее души, которые могли бы расстроить ее не меньше, чем в предидущий «последний раз», когда Мел обещала себе искоренить любую обиду на больного брошенного человека. Нет, все-таки жалость и ненависть и правда убивают, и, увы, жалеющего и ненавидящего. Девушка поймала на себе несколько соседских взглядов, выбрасывая звенящие осколками мусорные пакеты. - Ну конечно, балкон же остался открытым! - молниеносно пронеслось в мыслях. Солнце осветило просыпавшуюся зеркальную крошку - Мел отразилась в ней в последний раз.