Часть 4
Ещё никогда Лиса не чувствовала себя настолько разбитой, насколько была после разговора с Дженни. За тот, казавшийся вечностью, промежуток времени, пока они не общались, Лиса возвращалась к этому разговору вновь и вновь, с точностью прокручивая его в памяти и останавливаясь на каждой детали. Это было её последней мыслью перед сном и первой после пробуждения.
Спалось ей просто невыносимо: она подолгу ворочалась с места на место, пытаясь успокоиться и хоть как-то настроиться на сон, но все попытки были тщётны, поэтому ей ничего не оставалось, кроме как уйти с головой в учёбу.
Это были самые продуктивные несколько недель, потому что она смогла изучить пропущенный материал, сдать все долги, закончить все начатые исследовательские работы и даже опередить программу, начав познавать то, что только предстоит. Её стремление к знаниям не осталось незамеченным: заслуженное место в «топ 50 лучших студентов университета», хорошее положение на счету у преподавателей, похвалы и рекомендации, что несомненно радовало мисс Манобан, но не приносило самой Лисе ни капли удовольствия. Просто работа на износ, просто то, что нужно сделать, просто то, что от неё требуют. Не меньше, а только больше.
Лиса дочитывает до последней страницы потрёпанное временем, но авторитетное издание по менеджменту управления персоналом и качественному подбору квалифицированных сотрудников, и устало отодвигает его от себя, взглянув в сторону окна, откуда несмело пробиваются лучи зимнего солнца – бесцветного и пустого. Если попробовать прикоснуться пальцами к свету – они пройдут сквозь него, не оставив даже ощущения того, что здесь было тепло. Это и не холод, и не тепло. Это ничего.
Лиса кладёт голову на небольшую кипу пособий перед собой и закрывает глаза, чувствуя, что нестерпимо хочет спать, но не может нормально заснуть уже которые сутки. Организм её не слушает. В горле сушит от бесчисленных успокоительных и усыпительных, в глазах зудит от нескончаемых сухих слёз, в голове крушится очередная теория о добром и прекрасном – и это отдаётся целым разрядом боли по всему телу. Боль всецело владеет над ней. Боль – это то, что ей не под силу. Боль – это Дженни и, ещё хуже, она сама. Вдоль и поперёк. Уже не зашить эти кровоточащие раны.
Она вздрагивает, когда тишину разрезает вибрация мобильного телефона, тянется за ним и, нащупав где-то под тетрадями, подносит к уху, чтобы ответить на входящий вызов. Если честно, это первый раз за всё время, когда девушка идёт на контакт, потому что все предыдущие разы оборачивались полным провалом. Никто не мог до неё достучаться, а тот, кто мог, не желал этим заниматься. Чеён звонила ей раз десять в день, пыталась поговорить в университете, приходила домой, но постоянно натыкалась лишь на «я просто хочу побыть одна». И это совсем не в духе Лисы, не в духе той девчонки, которая никогда впредь ни о чём не умалчивала, а неслась к подруге со скоростью света, чтобы поделиться чем-то сокровенным и важным. И сейчас, когда Лиса решила поговорить, становится ясно, что что-то в ней окончательно и бесповоротно изменилось.
И это что-то – крохотная деталь в строении, но без неё невозможно, без неё попросту незачем. А теперь она покрыта трещинами, при взгляде на которые невыносимо жжёт в уголках глаз. Лиса внимательно рассматривает её, пытается уловить то, что произошло, осознать, пропустить через себя и отпустить, но это настолько ломает её, что сил идти дальше чертовски не хватает.
Где-то в глубине души она понимает, что это ссора, это период, который рано или поздно закончится, но она не может отмотать время вперёд или назад, чтобы что-нибудь изменить. Она может только ждать и надеяться, что однажды проснётся и поймёт: это был лишь сон. Дженни будет находиться рядом, смотреть на неё своими карими так нежно и легко, так, как смотрят только на тех, кого поистине любят. Они снова будут шутить о чём-то, дурачиться, вспоминать смешные и глупые моменты, не сдерживая широкие лучезарные улыбки, и создавать новые воспоминания с каждой прошедшей секундой, когда они крепко держатся за руки и понимают, что это их личная бесконечность. Будут лениво целоваться по утрам, прячась от назойливого солнца за ширмой длинных волос, готовить друг другу завтраки и шутливо отчитывать за то, что это просто нельзя есть, соединять невозможное и возможное, превращая в одно целое – их совместное будущее, мечтать, становиться лучше друг для друга, идти вперёд и никогда не сдаваться.
Самое страшное – ей кажется, что всё это ещё будет.
*
В университете Чеён и Лиса обсуждают Дженни. Манобан делится с подругой своими мыслями, но о многом умалчивает, потому что оно представляется ей слишком личным. Пак знает лишь картину в целом, но детали от неё скрыты, что заставляет её переживать ещё больше, пускай подруга и говорит, что с ней всё в порядке.
Не в порядке, чёрт возьми.
Чтобы хоть как-то утешить Манобан, Пак пытается вспомнить себя в её положении, тогда, когда сама переживала крупные ссоры, но приходит к выводу, что любой её совет не будет воспринят. Каждый должен пройти через это сам, испытать на себе, чтобы найти единственный верный выход из всех многочисленных, что стоят перед ним.
– Я рядом, помни. И очень тебя люблю. Понимаю, что ты не можешь рассказать мне всё, поэтому сложно делать выводы, но всё может поменяться. Это может быть паузой, которая нужна в отношениях, она расставляет всё на свои места. Попробуй думать именно в этом ключе, тогда тебя немного отпустит, вот увидишь. Она ещё сама прибежит к тебе, а ты будь готова, такую, как ты, нельзя упускать.
Лиса безгранично ей благодарна за то, что она здесь, рядом с ней, за то, что знает, что сказать, за то, что не пытается её упрекать, за то, что просто есть в её жизни.
– Спасибо.
Они долго обнимаются, стоя посреди холла, когда уже почти все студенты разошлись по аудиториям. Чеён прижимает Лису поближе к себе, соединяя свои руки за её спиной, из-за чего Манобан тихо шутит, что та её попросту задушит. Пак отстраняется и улыбается, подмечая, что вот теперь это её девочка, а потом оценивающе на неё смотрит и намекает, что видок, конечно, так себе. Ещё бы!
Это у Лисы новые друзья: мешки под покрасневшими опухшими глазами, осунувшееся лицо, небрежный макияж, усталый взгляд и стойкий запах перегара вперемешку с парфюмерной водой и арбузной жвачкой.
– Ты как зомбак.
– Утешила, конечно, – смеётся Лиса.
– Я же говорила, что смогу рассмешить тебя!
*
Всё случилось так, как Чеён и говорила, – после пар Дженни останавливает Лису в коридоре возле гардероба, когда та почти уже собирается уходить, и сразу предлагает встретиться на днях, чтобы поговорить. Университет – не лучшее место, потому что уши и глаза здесь есть даже у стен, а лишние проблемы ей ни к чему.
– Так что? В пятницу, в четыре часа ты свободна?
Поначалу даже кажется, что это не голос Дженни. Лиса так давно его не слышала.
Что-то внутри заставляет её отказаться, потому что неприятные ощущения всё ещё при ней, но позже она понимает, что им это необходимо. Да Дженни и смотрит на неё с едким сожалением, что говорит о том, что ей определённо есть что сказать.
– Хорошо, – сквозь обиду соглашается Лиса.
– Скину место встречи в сообщении.
***
Лиса стоит в метре от метро, смотрит на городские часы, настойчиво отбивающие «она не придёт, она просто передумала, ты никто для неё», и эти мысли накрывают с головой, как скверный слепой дождь. Всё нарастает и нарастает, с глаз стекает дешёвая чёрная краска. Она бы сказала: «Панда» или «Чего же ты такая проблемная?». «Прости, по-другому не умею».
В какие-то моменты, похожие на вспышку последних огней поздней ночью, Лисе кажется, что они протянут от силы месяц (если вновь сойдутся), оттягивая неизбежное, и поедут в одну сторону на разных транспортах. Дженни – в автобусе, а она – на метро, искоса поглядывая на блестящие рельсы. За черту не заходить.
Как много разъедающих мыслей, делающих её другой.
В руках не цветы (на них осточертевшая аллергия). «Плачу, потому что любишь их больше». А холодное оружие, не нож, а мороженое. Почти растаяло, Дженни вряд ли успеет съесть, а у Лисы вся рука в кленовом сиропе. Она несколько раз пытается набрать номер, пережить сразу несколько клинических смертей во время монотонных гудков, когда ответить на звонок так сложно и так невозможно, да что ты, и уже почти приходит окончательное осознание, что Ким не придёт, но знакомый голос, раздавшийся за спиной, в одночасье обезоруживает, заставляя упасть на колени если не на наяву, то в мыслях точно.
Дженни ничего не говорит, только громко кашляет, словно старается заполнить пустоту хоть чем-нибудь, чтобы эта пропасть между ними не была такой явной и такой пугающей. Она знает, что нужно сказать, знает, за чем сюда пришла, но та, что стоит перед ней, та, что болезненно и трепетно-остро смотрит на неё, лишает дара речи.
– До сих пор болеешь? – а на деле «Не можешь сказать хоть что-нибудь?».
– Угу.
– Умираешь, надеюсь? – чтобы стало легче.
– Долго ждала? – вместо «Пошла ты».
– Мороженое будешь?
Слишком холодно.
Дженни бесцветно улыбается.
***
Они заходят в ближайшее кафе, не обращая внимание на милый дизайн, до одури приятный запах кофейных зерён и земляничного чая, витрину с разноцветными макарони, аккуратно лежащими на маленьких тарелках рядом с другими видами десерта, приглушённое освещение, тёплые атласные шторы золотистого цвета, скрывающие мерзкую погоду за окном, и на тихо играющих «The Smiths» на фоне. Просто заказывают кофе и садятся за столик у окна. Дженни просит добавить побольше сливок, Лиса – корицы.
Лиса прислоняет окоченевшие руки к горячей кружке, почти не ощущая тепло, когда Дженни, поджав губы, тяжело выдыхает, начиная говорить что-то не по теме, что-то про то, что сегодня пасмурно и очень холодно, что-то про простуду, шумных соседей и прорванную трубу в доме, но Лиса, стиснув зубы, нервно дрожит, а потом задаёт прямой вопрос:
– Ты издеваешься?
– Я пытаюсь сохранить спокойствие между нами.
– Его уже нет, – как бы невзначай подмечает Манобан. – Здесь ты хорошо постаралась, – ей хочется намеренно задеть Дженни, чтобы та хоть на мгновение задумалась о том, сколько дерьма совершила за всё это время и как это разрешить, чтобы перешагнуть и пойти дальше. Как воспользоваться тем шансом, что ей предоставляют.
– Не язви, тебе не идёт, – отвечает Дженни и делает глубокий глоток. Горячий экспрессо больно обжигает полость рта, из-за чего девушка резко ставит чашку на блюдце и тихо ругается, потому сливок добавили очень мало, хотя она чётко об этом попросила. Только поднимает руку, чтобы позвать официанта, но Лиса велит ей оставить это дело на потом.
– Не тебе решать. Как ты вообще могла так поступить? Дженни, я верила тебе, а ты вертела мною так, как хотела. Ты превратила меня в свою собачонку, которая бежит к хозяйке по первому зову. Неужели это то, чего ты изначально добивалась? Неужели ты просто врала мне, и всё, что было между нами, – иллюзия, моё разыгравшееся больное воображение? Ответь. Иначе мне и дальше будет казаться, что я просто выдумала тебя.
– Лиса… я не хотела…
– Лгунья! – перебивает Манобан и сама этого не замечает, потому что эмоции переполняют её, выходя за края, и скрывают под штормовой волной, разрушая всё то, что составляло её привычную жизнь.
– Тебе станет легче, если я признаю это? – холодно спрашивает Дженни.
– Мне в любом случае не станет легче.
Дженни глубоко вдыхает, на несколько секунд задерживая дыхание, чтобы собраться с мыслями и дать Лисе то, что она так жаждет, - объяснение. Её молчание душит младшую, загоняет в тупик, лишает здравых мыслей, оставляя только сожжённую дотла надежду, чьим осыпающимся пеплом она буквально давится.
– Я хочу быть честна с тобой, поэтому скажу: меня не поглотили дела, просто в какой-то миг нечто навалилось, – и я поняла, что оно мне не нужно. Я запуталась в тебе, запуталась в себе. Мои чувства к тебе изменились, но это не значит, что я ненавижу тебя, нет. Просто ты не можешь быть смыслом моей жизни. Ты очень хорошая, очень, но ты смотришь на всё глазами маленькой девочки, а мой мир слишком сложный для тебя. Многое, что для меня нормально, для тебя – неприемлемо. И я постоянно видела эти противоречия, понимаешь? Я знаю, что виновата перед тобой, и мне не искупить ту боль, что я тебе причинила, поэтому даже не буду пытаться. В конце концов, мы лишь будем обманывать друг друга, обманывать, что всё нормально.
Лиса действительно не понимает, что происходит, но эти слова пропитывают её ядом, они убивают. Она хочет разучиться слышать и видеть, потому что это чертовски невыносимо – стальной голос Дженни, её пустой взгляд, от которого бросает в дрожь и скручивает пополам. Она хочет остановить время всеми силами и отмотать его назад, остановиться на любом моменте, но только не на этом, но оно всё равно идёт вперёд, приближая её к финалу, где она стоит одна, в темноте, и не может разглядеть хоть что-нибудь. Темнота скрывает её пустотой по частям. Темнота её поглощает.
– Давай расстанемся, – как контрольный выстрел в дотлевающую плоть.
– Что?..
– Я устала и больше так не могу. На меня всё давит: отец, обстоятельства, проблемы и даже ты. Не ощущаю себя свободной. И мне не нужны такие отношения.
Лиса задыхается. Она хочет сказать хоть что-нибудь, но губы, дрожа, выдают лишь рваное «по…жа…луй…ста», что не вызывает у Дженни ни капли отдачи: она сидит напротив, почти не шевелится и смотрит только на девушку перед собой, которая пытается сделать что угодно, чтобы остановить её. Но это всегда бесполезно – пытаться удержать того, кто хочет уйти.
Дикий страх остаться без неё парализует её, стирает все обиды и недопонимание, покоряет себе, лишает рассудка и превращает в тень, которая больше всего боится слиться с темнотой, потеряв источник света, что был для неё и источником существования.
И Лиса даже не замечает, как хватает Дженни за руки, притягивает их к себе и начинает целовать, шепча, что всё изменит, станет другой, больше не доставит ей проблем, будет такой, какой она захочет. Откажется от себя раз и навсегда, если Ким хотя бы позволит находиться рядом с собой.
– Я сделаю всё. Хочешь, сбежим туда, где нас никто не знает? Только мы вдвоём. И это будет свободой. Я подарю её тебе. Хочешь – прогоняй меня, хочешь – зови обратно. Я всё пойму, только не отвергай меня, прошу тебя. Я не смогу без тебя, слышишь? Эй, это я, Дженни, пожалуйста, останься со мной, пожалуйста…
Дженни резко убирает свои руки, но Лиса уже ничего не может сделать, только смотреть на неё из-за пелены слёз и умолять не поступать с ней так. Это всё, что ей остаётся, и она хватается за этот шанс так, словно, потеряв его, лишится жизни. Это её спасательный круг в безбрежных просторах пугающего океана, в котором она идёт на дно.
– Не унижайся, Лиса. Не нужно. Я перегорела, это не исправить, пойми.
На трясущихся ногах Лиса поднимается со стула, берёт в ослабевшие руки куртку и шарф и медленно направляется в сторону выхода, игнорируя взгляды посетителей кафе, добрые пожелания работников заведения, чьи-то перешёптывания. Всё становится лишь шумом на фоне, потому что в голове громом произносятся только слова Дженни, которые впитываются ей под кожу, оставляя невидимые ожоги. Они горят, но их не видно и нельзя вылечить.
Чем ближе она к выходу – тем быстрее ускоряется её шаг. Потом она уже не идёт, а выбегает из помещения и, не разбирая дороги, бежит туда, куда несут ноги, подальше от Ким Дженни, подальше от места, где раз и навсегда разрушили все её надежды, где умерла старая Лиса Манобан, а новая ещё не успела родиться.
Уже дома она плачет, лёжа в кровати в кромешной темноте, потому что ей противен свет, противно своё отражение в зеркале, противно всё вокруг. Выключенный телефон валяется где-то под кроватью, под разбросанными в порыве истерике вещами, которые мисс Манобан временно убрала туда, чтобы не мешались, когда она подходит к дочери и подолгу сидит рядом с ней, поглаживая по голове и ничего не спрашивая. На удивление, но она всё понимает, хотя Лису это уже нисколько не волнует. Она даже этого не замечает.
Мать поит её чаем, вытирает пот со лба влажной прохладной салфеткой, когда Лису знобит и трясёт, крепко обнимает, не давая натворить глупостей, убаюкивает, говоря, что нужно просто пережить, просто стиснуть зубы и пройти это испытание.
Так Лиса переживает самую ужасную ночь за всю её жизнь, а утром смотрит на солнце, что растворяется отблесками в её стеклянных глазах, окутывает пропахшие сигаретами волосы выцветшими вспышками и кусает бликами кожу, натянутую на кости. Потом девушка долго сминает в руках уже пустую пачку сигарет, которую выкурила за раз этим утром, и думает только о том, что желает познать тьму, потому что свет вокруг неё – это фальшь.