Глава 15. Елена.
В последние дни что-то стало не так. Вот всё. Абсолютно всё в доме, казалось бы, по-прежнему, но я чувствовала это. Это что-то незримое, зыбкое, но явное — в воздухе, в его взгляде, в его движениях. Николай стал другим. Мне это не нравится.
Он всё так же красив, его манеры такие же безупречные, но я не могла не заметить, как его внимание стало размытым. Как будто он смотрит на меня и не видит.
Как будто я здесь, а он — где-то далеко. Его мысли вновь уводят его у меня, и я, как никогда, чувствую, что должна удержать его. А как? Как, чёрт возьми?! Если не через свою любовь, то через этот дом, через свой вид, через этот идиотский наивный взгляд на нашу жизнь, который, как мне кажется, в его глазах уже не отражается.
Он всё время где-то в стороне. В стороне от меня.
А я?
Я будто вечно где-то на подоконнике у него в жизни.
Я всю свою жизнь дышала им, как воздухом. Потому что только он мог дать мне смысл. Я все свои мечты, всю свою жизнь строила на нём. Сколько лет я пыталась быть с ним? Как я искала его? У каких только колдовок я не просила помощи, чтобы они дали мне хоть малую надежду на встречу.
И вот он здесь. Со мной.
А я — будто всё ещё жду.
Жду его взгляда. Его шага навстречу.
Я не знаю, что вызвало у него такое состояние за эти года, но он стал другим. Я ощущаю это кожей. Как будто он уходит. Медленно, молча. Но не уходит совсем — может, боится?
Слабак.
А я?
А обо мне он вообще думает?
Я не могу позволить этому случиться. Я слишком многое отдала, чтобы сейчас остаться без него. Не отдам. Никому. Ни за что.
Скоро будет два года, как мы поженились, а я до сих пор не могу привыкнуть. Моя жизнь всегда была мечтой. А теперь... Теперь я стою перед ним, и мне страшно. С кем он, с кем его мысли блуждают? Почему они не остаются здесь, со мной? Там, где они должны быть?!
Но я не могу этого показать. Я не могу ему сказать. Нет, ещё чего! Он не увидит моих слез. Я не буду плакать. Я не буду жаловаться. Я буду другой. Я буду... лучше. Я буду такой, какой он хочет меня видеть. Светлой, наивной. Дурой. Фу, аж самой противно.
Но каждое его молчание теперь звучит как предательство.
Чёртово предательство.
Я пыталась поговорить с ним. Понять, что происходит. Вчера подошла. Тихонько. Как обычно, конечно же. Посматривала на него, надеялась, что он скажет, что у него какие-то проблемы, что он всё сам мне расскажет.
Ну я же жена! Он должен! Но он не сказал. Он только скинул взгляд и улыбнулся. Вот так вот. Как будто всё было в порядке.
В порядке?
Серьёзно?!
Он ничего мне даже не сказал.
Это что, бойкот?!
Я чем это заслужила?! Чем?!
Он точно что-то скрывает от меня. Точно.
Да, да. Я помню слова графини Разумовской. «Любовь — для бедных». Ага. Только вот мы — и не особо богаты. Он мог бы больше, но ничего не делает. Ничего! Кто знает, когда его эти инвестиции вообще начнут что-то приносить? Кто?! Правильно. Никто.
Ни богатства. Ни, похоже, и любви.
Чудесно ты влипла, дорогая Елена. Чудесно.
Когда он ушёл, я осталась одна. Села у зеркала. Смотрела на себя. Прическа идеальна. Кожа сияет. Губы — нежно-розовые, как он любил. А внутри... пусто. Холодно.
Я дотронулась до своей щеки. И вдруг, резко, всё внутри закололо. Я встала. Прошлась по комнате. И вернулась обратно. Улыбнулась в зеркало. Так, как будто всё хорошо. Так, как будто я счастлива. Так, как будто он — со мной. Сейчас зайдёт, увидит меня и подумает: «Как же мне повезло с ней...»
Только он не заходит. И не смотрит.
***
— Госпожа?- Голос за спиной выдернул меня из мыслей.
Горничная. Стоит у двери, робко, с платком в руках.
Молчит. Ждёт. Глаза опущены, плечи сжаты. Всё в ней какое-то извинившееся заранее.
Я моргнула. Поняла, что всё это время наряжалась. Просто стояла у зеркала и дёргала ворот, крутила волосы, выравнивала взгляд. Как будто это что-то решает.
— Что? — спросила я, не оборачиваясь. Сухо.
— Платок, — чуть слышно.
Я взяла из её рук ткань. Молча. И села перед зеркалом, приложив его к шее.
Она всё ещё стояла. Я чувствовала её взгляд в спину.
— Всё. Иди, — бросила я.
Она вышла. Бесшумно. Как тень.
Я осталась.
С собой.
Со своим отражением.
С его молчанием.
С этой отвратительной пустотой внутри, которую никакой румянец не закрасит.
И знаешь что, Николай? Ты всё равно мой. Я не отдам тебя. Не отдам! Даже если ты сам себя уже отдал.