...
В роддоме пахло железом, стерильностью и тишиной, в которой дремала тревога. Где-то позади хлопали двери, надрывно плакал новорождённый, проходили мимо чьи-то быстрые шаги. Но в палате, наполненной мягким светом июньского утра, наступила пауза. В ней родилась она.
Девочка.
Светлые-пресветлые волосики, почти прозрачные, как дыхание ветра. Голубые глаза — будто небо решило задержаться в её взгляде чуть дольше, чем обычно бывает у младенцев. Маленькое тельце, согнутое к себе, как в молитве. 52 сантиметра роста. 3450 граммов тёплой, живой любви.
Она — вторая. Где-то в это время её двухлетний брат, ни о чём не подозревая, смотрел мультфильм дома. Его скоро познакомят с ней. А пока — мать. Растерянная, уставшая, но полная ощущения чуда. Девочку приложили к груди. Тепло. Жизнь продолжилась.
На выписке не было воздушных шаров, розовых лент и суеты. Отец ждал у входа, в руке — обычный пакет с одеялом и пелёнками. Он не произнёс ни речей, ни громких фраз, только принял на руки дочку — как будто она всегда была рядом.
Мать устало улыбнулась. Медсестра кивнула. Всё было просто. Обычно. Но в этой простоте было что-то важное — как будто жизнь, настоящая, честная, без прикрас, началась именно с этого дня.
Дом встретил их молчанием и запахом детского крема. Брат смотрел с порога, неуверенно. А потом подошёл, посмотрел на неё и спросил:
— Это моя?
Да.
Теперь она — их.
С первых дней стало ясно: у неё есть голос. И характер. Девочка кричала — не просто плакала, а будто требовала объяснений у этого мира. Её крик был частым, пронзительным, уверенным. Он заполнял собой квартиру, день, ночь, и даже, казалось, проникал в сны.
Мать ходила кругами. Укачивала, пела, молчала, снова пела. Отец делал вид, что работает в другой комнате, но по глазам было видно — он тоже на грани. Даже кот, до этого гордо и вальяжно живший в доме, начал спать в ванной.
А брат… Брат сначала пытался быть добрым. Он приносил ей погремушки, гладил по голове и говорил:
— Ты не плачь, я тебе конфету дам, только пока нельзя. Потом.
Но на четвёртом месяце, когда она вдруг отказалась от материнской груди — просто отвернулась, с каким-то крошечным, но отчётливым вызовом — брат посмотрел на неё внимательно, очень серьёзно, и выдал:
— Верните её обратно. В роддом.
— Почему? — удивилась мама.
— Она сломалась, — пояснил он. — Кричит всё время и кушать не хочет.
Мать рассмеялась. Устало, но искренне.
А девочка лежала, морщила крошечный носик и, словно в подтверждение диагноза, снова зарыдала.
Это был её способ заявлять о себе миру. Пока — только голосом. Но совсем скоро она начнёт говорить. И тогда все поймут — кричала она не просто так.
Она росла. Громкая, упрямая, с голосом, который знал себе цену. В девять месяцев девочка не просто плакала — она возмущалась, требовала, настаивала. Мир должен был подстроиться под неё, и только тогда — может быть — она милостиво улыбнётся. Иногда.
В один из обычных дней — слишком уставших, слишком быстрых — случилось то, чего никто не ждал. Кипяток. Случайность. Мгновение. И её крик стал другим.
Ожог оказался не сильным, но достаточно, чтобы сердце матери раскололось пополам. Руки и нога. Красная, обожжённая кожа. Боль. Ужас. В больнице всё закружилось в белом — халаты, простыни, бинты, молчание. Девочку забрали.
С ней осталась бабушка — мать не могла остаться, не спросили, не разрешили, не объяснили как. Или она просто не решилась. Только уехала одна. А дочь осталась с болью.
Дома брат стоял у двери. Маленький мальчик — два с половиной, но с выражением лица старшего брата, который всё понял. Он не заплакал. Он кричал.
— Уходи. Ты её обидела. Верни мою сестрёнку! Верни!
Он не понимал про ожоги. Не знал, что значит боль. Он просто знал: сестрёнка в больнице, а мама пришла без неё. Это казалось неправильным.
Прошло несколько дней. Девочка лежала в палате с бинтованной ручкой, неподвижной ножкой и всё таким же сильным голосом. Она кричала меньше, но точнее. И бабушка гладила её по лбу, шептала сказки и верила, что всё заживёт.
Так она впервые столкнулась с болью, с разлукой, с тем, что не всё в этом мире можно контролировать даже криком. Но она пережила.
И, может быть, именно тогда — не в момент рождения, а в ту ночь в палате с бабушкой — в ней родилась сила.