Тюремные записки
25.01.1854
Пишу это без надежды, что кто-то прочитает. Хотя мне всё равно. Меня не страшит мысль, что когда мой прах будет развеян книга эта у читающего её не вызовет жалости. А всё же я на неё надеюсь... Да! Мне дано вопреки рассудку и принципам надеятся на то, что питаемо чувствами. Сейчас пишу это. Вокруг меня почти полная темнота, сырость... С чего же это всего началось? Могу ли я сказать? Всё началось с дерева познания. А всё же любопытство, желание всё знать так и заставляет меня опровергать хладные принципы. Хочется иногда вынести на кого-то гнев свой в красивых речах, осудить действия правительства какой-то страны используя всякие сложные термины! Но я не даю этому желанию волю... "От скуки и питаем туманными надеждами я всё же опишу часть своей жизни"
В году так 1848... Или примерно в таком... Я оказался в тюрьме при чём не в одиночной камере. Со мной был Цылигин — человек страной внешности, но не русский (ах, не смотря на то, что я не верю в нации всё таки употребляю это слово...), среднего роста, слегка загорелый, черные волосы и голубые глаза... У меня была раньше предрассудок, что люди с коричневыми глазами злые а с голубыми добрые(я сам обладал таким цветом) но благодаря Дмитрию Дмитриевичу я в этом разуверился...
Как помню, был он знаком с начальством той тюрьмы и до чего же мне повезло с ним встретиться! Я надеялся на худшее но в итоге оказалось в наилучшем положении! Мы ели вместе с караульщиками, с ними отмечали праздники, играли в карты и многое другое... С Цылигином ещё и пили, но перепить им его было трудно... Я же не пил чего-то такого опасаясь толком не понимая чего именно.
Цылигин был необычным человеком. О его прошлом я ничего не знаю, возраста не знаю, почему его посадили тоже не знаю. Знаю, что он придерживался необыкновенного взгляда на жизнь. В частности, когда я спросил о причине его пребывании здесь он ответил:
— Ты думаешь обязательно нужно совершить преступление чтобы оказаться за решеткой?
— Человека никогда и ничего не обязывает совершить преступление — отрезал я — но ты ведь понимаешь о чём я...
— Но что обязывает тебя совершать преступление?
— Я задал вопрос и хочу иметь на него ответ — попытался я сказать как можно хладнокровно.
— Не горячись — и его покрасневшее от выпивки лицо лукаво улыбнулось — не совершил преступления только тот, кто подкупил судью а тот кто своровал но не может выиграть дело значит мало своровал и своей глупостью вынес сам себе вердикт!
И как я не пытался узнать что-то о нём у меня не получалось.
Об его взглядах на жизнь можно сказать так: не верит ни в кого, считает мир неисправимым, ему безразлична судьба всего мира и себя, не имеет никакой цели.
Итак, благодаря доброте Дмитрия я как и он сам был любимчиком начальства. Тюрьма для нас была открыта. Естественно мы не могли просто взять и уйти с тюрьмы чтобы потом нас схватили другие жандармы и отвели в другую тюрьму.
Тюрьма эта мне и сейчас предоставляется чем-то величественным. Какая-то особенная красота есть в серой, огромной и страшно квадратной тюрьме на фоне красивой поляны и далёкого, высокого леса!
Она была в 3 этажа высотой(при этом один этаж был не немаленьким) и в ширину как целое село в сотню душ!
Я бродил иногда по этой тюрьме и весело здоровался с жандармами которые отдавали мне поклоны.
Да! Жалкое было зрелище! Я испытывал жалость и только, без примеси гнева. Унылые а иногда и злые лица за решеткой казались мне не столько преступниками, сколько героями романтизма. Они были не сломлены, нет — их глаза смело встречали мои глаза. И сколько жали во мне и сейчас, когда пишу об этом! Как жаль, что большинство из этих людей страдают не ради какой-то благородной идеи или веры, а из-за своих промахов в прошлом! Ну почему силы постоять за себя появляются раньше, чем силы создать себя?..
И караульщики. Хорошо одетые, улыбчивые, отдавали мне поклоны при этом не иронизируя. Но когда думаю, что, возможно, вот этот молодой, полный сил и уверенности жандарм когда-то, кого-то не то что убил, а даже просто ранил, сердце уходит в пятки! Может ли человек наказывая кого-то за грехи тем самым сам совершая грех оставаться чистым и безгрешным?..
30.01.1854
Как это ни странно, день моего освобождения был на месяц позже освобождения Цылигина, но ради меня он, несмотря на юридическую свободу, фактически остался жить в тюрьме.
Когда же настал долгожданный день ни начальство ни жандармы не поскупились его отпраздновать. Где-то нашелся огромный стол, который вынесли на улицу наполнили какой только можно едой и каким только можно питьём.
Стол был на человек сотню, но чем больше времени проходило тем более человек убывало. Наконец-то после громких и долгих песней, криков и споров(обошлось без драк) осталась элита из 21 человека. В числе этой элиты были я, Цылигин, начальство, всякие опытные жандармы(большинство из которых были мне не знакомы) и только один новобранец — Половцов. Он не пил(в чём и заключался секрет того, как он остался за столом) а ел с некоторой опаской будто боясь отравится. Во время смешных шуток его лицо лишь на несколько мгновений просвечивало слабой улыбкой, но силой волей он душил эту улыбку. Это мне сначало не понравилось. Его кожа была на порядок темнее кожи Цылигина, очень чёрные усы, выше среднего роста с могучими плечами, зелёными глазами но при этом всем вид его не вызывал страха а только уважение. И какой-то задумчивостью, печалью, и презрением веяло от него.
Так вот, когда осталась элита было уже темно. Опытные вояки играли в карты, когда к одному игравшему игроку наклонился Половцов и что-то шептал. Я за ним много следил и это были чуть ли не первые его слова на этом празднике. Мне казалось это было обусловлено тем, что он плохо знает русский язык. Но оказалось я ошибался.
— Вы Цылигин? — спросил он своим могучим голосом почти без акцента указывая на меня.
— Я нет...
— Я — ответил Дмитрий.
— Грустно это так, вы человек с задатками а губите в яде ум свой — Половцов отодвинулся от игрока на своё место, скрестил руки и сел так что его лица стало почти не видно при свете фонаря.
— В моей фамилии много грустного для тех, кто знает меня — со сверкающими глазами и лукавой улыбкой сказал Цылигин — вы же не имеете на то права.
— Я согласен: это уже не право, это моя обязанность, как честного человека, указать вам на ваши пороки — я был удивлен как этот человек четко выговаривал русские слова.
— Указать на меня пальцем не значит указать на пороки.
— Ну же господа, это того не стоит — сказал один из жандармов который следил до этого за ходом игры — лучше расскажите вы про свою жизнь, Пла... Плавцов?..
— Половцов — сказал он кашлянув и ещё более углубившись в темноту.
— И в правду! — сказал другой жандарм, который проиграл только что в карты — Расскажите! Я немало о вас наслышан, да и другие тоже!
— Что именно вам рассказать?
— Да о жизни своей, как вы русскому языку научились! — сказал третий жандарм после чего было слышен один хохот.
— Я родился на Кавказе.
— О, ну это слишком очевидно!
— На османском Кавказе — после чего послышался чей-то кашель и наступило полная тишина — я служил недолго в Османской армии... Но из-за моих мыслей...
— Из-за вольнодумия? — сказал полностью красный от вина, проигравший жандарм спокойно улыбаясь и смотря чего-то ожидающим взглядом на турка.
— Да, из-за этого я сбежал оттуда в Австрию. Там мне пришлось пережить огромное количество притеснений, я даже успел отсидеть там за шпионство но в итоге всё таки я смог получить образование.
— Ага, так он не пьёт потому, что уже до этого лишнего взял! — ожидаемого смеха на слова четвертого жандарма не последовало.
— После я организовал шайку для грабежей вместе с новыми друзьями, но нас быстро раскрыли и мы решили бежать в Россию. Каждый из нас имел много ценностей но я захотел всех их себе и поэтому поубивал товарищей по дороге...
— Вам сколько лет? — спросил проигравший жандарм.
— Двадцать девять.
— Как вы очутились здесь?
— Это не должно вас интересовать — сказал он, в отличие от прошлых своих речей, быстро.
Проигравший начал перешептываться со своими соседями, попытался встать, но они его держали за руки и один сказал:
— Миша, не лезь туда!
Но Миша смог вырваться и выпрямившись во весь рост этот, мальчик лет двадцати, наповал пьяный сказал:
— Я вызываю вас на дуэль!
— Я отрёкся...
— Мине плевать! — от злости и вина Михаил начал неразборчиво говорить — вы своей верой лишь портите христианскую религию! Сейчас же!
— У меня нету потенциальных секундантов.
— Я буду! — выкрикнул четвертый жандарм.
Ответ Половцова на предложение совершенно ему незнакомого и при этом даже враждебного офицера удивил меня. Наверное, уже не имеет смысла называть его.
Вот прошло минут десять и мы уже стояли в поле. Вокруг был лес простирающийся на огромные просторы а сзади тюрьма на которую падал свет Луны. Дуэлянты заряжали ружья. Даже при тусклом свете звёзд и одного единого фонаря было видно безумное лицо Михаила. Оно потеряло былой оттенок храбрости. Зарядив ружьё он снова выпрямился и сказал:
— Либо вы уезжаете обратно в свою Османию либо вы обречены!
Лицо Половцова так же имело особый оттенок. Оно выражало храбрость, уверенность и одновременно глубокую печаль, такую глубокую, что казалось сейчас заплачет.
— Я уеду только с вашим трупом — хладно сказал Половцов но печаль не пропала.
Был подброшен жребий, но он упал куда-то на землю а из-за темноты нельзя его было легко найти. После долгих исканий секундантов Половцов сказал:
— Давайте перебросим после, я с вами искать.
Он нагнулся, послышался сильный шелест травы.
— Да раз-з-зве другого рубля нету? — с невыносимой злостью в голосе промолвил другой дуэлянт.
— Нету! — сказал четвертый жандарм и засмеялся.
Раздался выстрел. Вороны взлетели в небо с высоких ёлок.
— Что случилось, кто стрелял? — донеслось сзади, со стороны тюрьмы ведь праздник праздником а некоторые караульные остались трезво сторожить её.
Большинство наблюдающих разбежалось. Я тоже. Вернее меня потащил с собой Цылигин. Тогда я не как не относился и никак не воспринимал происходящее. Только после того как вернулась ко мне трезвость я смог оценить эту ситуацию. Но мне ещё отчётливо помниться страшное и безумное лицо проигравшего офицера. Он единственный стоял на коленях. Даже шутник, который вместо того, чтобы прямо противо
стоять записался в секунданты к Половцову, сбежал.
07.02.1854
Мои воспоминания про тот день обрываются на лице Цылигина, ведущего меня за собой и на бледной, бледной Луне.
На следущий день ко мне вернулось сознание в повозке с сеном. Дмитрий Дмитриевич рассказал, что решил взять, сироту которой некуда деваться, с собой. Я хоть и был благодарен, но объяснил, что у меня есть родственники но они очень бедны.
— Это тоже самое — был ответ.
Тогда мы спускались с высокого холма. Худой ямщик в соломенной шляпе безумно прыгал. Солнце поднималось будто следя за нами, слева и справа до горизонта простирались зелёные поляны, а впереди без всякого порядка, но, тем не менее, очень живописно были раскиданы белые домики.
И тут мне снова вспоминается идеально квадратная тюрьма и то, что, по воле судьбы, одно хорошее осталось у меня про эту тюрьму.
— Ну всё! — сказал ямщик остановившись у большего (для избежания повтора не буду называть цвет) дома. Во дворе уже кричали дети и торопливо бежала молодая женщина.
— Как это всё? — спросил Цылигин — неужели это NN?
— А, разве вам туда нужно было?
— Ты нас вообще к своему дому подвёз! И ещё надеешься на деньги?
Извозчик покраснел и начал чесать шею. В итоге мы, узнав, что ещё больше удалились от города, грубо попрощались с ямщиком, естественно, не заплатив и пошли искать другого.
....................................................................
Мне, как человеку жившему в селе, было странно оказаться в таком большом городе! Я заметил, что не могу так просто думать о чём то высоком ходя по улицам под шум карет и взгляды прохожих. Дикарь ли я? Относительно их возможно. Но меня это не разочаровывает. Наоборот, я рад, что сама сущность моя не может выдержать этого притворства и бессмысленной суматохи ради бессмысленной цели.
Всё пахнуло какой-то напыщенностью, дерзостью, какими-то желаниями и пустотой...
Цылигин остановился у дома, который по размерам был чуть меньше чем тюрьма. На стук прибежал толстенький, маленький и лысый мужичок в очках.
— Здравствуй Дмитрий Дмитриевич, неужели сбежал? — спросил своим громким голосом карлик улыбаясь и осматривая нас с ног до головы.
— Нет, отпустили... И попросили возвращаться с тобой!
Карлик и Цылигин одновременно засмеялись, хотя мне, после вчерашней пьянки и сегодняшнего голода было совсем не до смеха.
— А это кто? — карлик кивнул на меня.
— Он проверяет как я выполняю обещанное.
— А если серьезно?
— Бедный парень, из самых низов и сирота... Не спрашивай за что он сидит... — сказал Цылигин голосом потише, но я всё слышал и поэтому покраснел — Но вобрал себе в голову такие бредни!..
— Достаточно — отрезал сухо карлик — меня зовут Петр Бетельгейз.
— Очень приятно — я даже не подумал назвать своего имени из-за чего и наверное Петр выглядел таким сконфуженным. Но увы, я понял это только сейчас а тогда, считая что своим долгом быть тактичным сказал — вы родственники?
— Да, двоюродные братья — зевая ответил Цылигин — веди нас, Петр Алексеевич!
Меня удивило такое сочетание фамилии и имя и отчества в одном человеке.
Нас провели в огромный дом. Так-то я не сильно люблю повторять то, что говорили другие авторы но у меня не хватит красок... Думаю и так всё ясно. Коридор являлся огромным музеем с разнообразными люстрами наверху и картинами и статуями по сторонам. Бетельгейз долго вёл нас по этому музею. Наконец, когда я уже готов был упасть мы подошли к комнате Цылигина. Тогда ко мне вернулась моя скромность. Я понял, что оказался в совершенно чужом городе и доме в котором самым близким и знакомым мне человеком является преступник, просидевший со мной в одной камере и безнравственный пьяница.
— Я вовсе не претендую на какую-то богатую комнату — начал я — мне бы такую... Чтобы вам не быть в тягость...
— О не переживайте! — Это само собой разумеется!
Не поняв шутки над собой я последовал за ним. Музей закончился. Впереди передо мной была стена с огромной картиной.
— "Что есть истина?" Христос и Пилат — заметив мой задумчивый взгляд на картине сказал Бетельгейз — Николай Николаевич Ге.
Да, великолепная картина. И сейчас её прекрасно помню. Что-то величественное в этом изображении Иисуса. Да, оно совершенно не такое как на иконах но, что-то завораживающие здесь есть, что-то не уловимое. Свет, падающий на Пилата не делает вид его в рамках картины благородным а тьма, в которой находится Иисус, не делает его хуже. Какой-то у него потерянный взгляд, но спокойный... Он не яростно встречает глаза Пилата, он не размахивает руками считая, что этим исправит дело — он смирен...
— Вот ваша комната! — послышался звон ключей.
— Я вам весьма благодарен... — сказал я переступив через порог и увидев сплошную темноту и лестницу под собой.
— Расписание завтраков, обедов и ужинов узнаете у вашего опекуна! — и Бетельгейз закрыв, но не на ключ, дверь ушёл.
— Погодите, а как же свечки?.. — спросил я отворив за собой двери. В ответ были умеренные шаги хозяина.
"Ладно! — подумал я тогда — всё равно повёл себя не скромно согласившись на протекторат Цылигина. Хотя соглашался ли я?.. Разве у меня спрашивали..." и меня чуть не начал душить гнев, но я его утихомирил, повернул голову и задумчиво начал смотреть на "Что есть истина?"...
Потом я пошёл к Цылигину. Он встретил меня очень дружелюбно посмеявшись с того, что меня поселили в подвале.
— Послушай — сказал я как можно серьезнее — твоему брату я не сильно понравился. Может, ты дашь мне денег на извозчика я поеду к матери?..
— Да ты всё пропьёшь — сказал Цылигин, улыбаясь так сильно, что щеки закрывали его глаза.
— Это уже моё дело — начал злиться я — даже если пропью сюда я больше не ездок!
— Ишь, куда хватанул. Значит у тебя горе от ума?
— Хватит! — сказал я раскрасневшись из-за злости, стыда и печали... — мне уже надоели острые разговорчики с тобой, дай денег и...
— У меня нету денег.
Я обернулся и пошёл к своему подвалу. Немного постояв в темноте и когда глаза к ней привыкли, под светом шедшего с коридора я целым дошёл до того, что с натяжкой можно наз
вать кроватью, лёг на странную подушку и заснул.
15.02.1854
Я возвращался с каких-то уже нашедших меня дел в свой подвальчик, когда у входа в дом заметил Бетельгейза горячо говорящего что-то высокому господину. Не я спел прислушаться как сзади подошёл Цылигин:
— Это владелец какой-то газетки
— А что он здесь забыл? — проговорил я, как и он будто вчерашней ссоры не было.
— Точнее сказать что Петр Алексеевич в той газете забыл.
Я не понял что это значило.
— Он пишет стихи и говорит, что для себя но и одновременно хочет чтобы ему за них платили — сказал Цылигин.
— Он? — мне было тяжело сдержать смех — Он, наверное пишет о своих комнатах, да?
— Хуже — пишет о том, что не чувствовал.
Вся охота разговаривать пропала с этой фразой. Меня раздражало в Цылигине его вечное стремление делать краткие и острые фразы. Ка кпо мне, это лишало разговор откровенности, которую он мог приобрести.
Тем временем господин ушёл. Бетельгейз стоял разочарованный понятно из-за чего. Видя этого жалкого человека, мне, почему-то захотелось сделать над ним то, что мне не свойственно — посмеяться, унизить.
— А петрушка, ловкое у меня ушка! Я разведал вот уже что стихи твои всех хуже́.
Он покраснел. Мне казалось, что он посмеётся с того, что я меняю ударения приписывая это моему не умению разговаривать которое соответствует бедным слоям.
— Да вы думаете напишите лучше?! — и достав с кармана бумажку начал читать своё произведение.
— Романтика! — мне самому этот упрёк показалась нелепый, наверное, он таким и была, из-за того, что злость себя исчерпала и только жалости было полно моё сердце.
— Это то к чему?! — ещё более покраснел Бетельгейз, наверное, не понимая откуда мне, невежде, известны эти имена и из-за этого я разозлился:
— К тому, что я могу и лучше.
— Хорошо, пойдёмте за мной — я удивился этому спокойствию которое наступило так быстро... он привёл меня к столу, дал бумагу, чернила и отошёл.
Как знать, был ли у меня дар поэта? Но когда я задумался, о чем написать вдруг миллион идей явились в моей голове. Я взялся за самую незамысловатую, дабы успеть побыстрее. Было это вдохновением или просто прорыв давно сдерживаемой плотины?.. Или это одно и тоже...
— Время вышло!
Он взял у меня бумагу и начал тихо и неразборчиво читать. Лицо его прояснилось:
— Вы вправду непонятый гений... Можете ли вы объяснить как их создавать, я вовсе не понимаю...
— Просто создавать. Если хочется писать так пишите — но добавил — конечно есть определенные азы, которые нужно усвоить, но за пару минут я не смогу их изложить.
— Ммм... — он задумался — не угодно ли вам чтобы вы, когда в следущий раз сядете за писание стихов позовете меня?
— Мне всегда угодно — ответил я, не желая признаваться, что в первый раз этим занимаюсь.
— Хорошо, я скажу когда мне будет удобно...
И попросил уйти. Да, тогда я расстроился, ведь он мне не предложил съехать в другую комнату. Но как только я переступил порог он подозвал меня к себе и дал немного денег. Что-ж! И на этом спасибо!