Кавказский плен
18**
Сейчас, оглядываясь в прошлое, я невольно хочу запечатлеть его. Со мной произошло слишком много, чтобы оно могло остаться без последствий для моей жизни. Я же хочу эти последствия как жаждущий хочет побольше сока из одного яблока! Я уверен, что опыт, тем более пережитый, поможет мне в будущем.
---
Меня, как наказание, определили в .. полк на Кавказе, где шла война. Дорога моя к месту назначения была в "ширину и поперек богата верстой"...
Не имеет смысла в словах пытаться передать пейзажи видимые мной. Лучше было бы их нарисовать, но к этому, к сожалению, у меня дар невелик. Упомяну лишь об одной стоянке, где встретил я маму, которую уже успел известить о наказании в том числе о своей дороге, но я совсем не ожидал того, что она приедет меня провожать. Тогда была первая половина зимы. Возле легко одетого извозчика без шапки и держащего во рту желтую солому непонятно откуда взявшуюся, в красной и, как не удивительно в чистой одежде она с кем-то говорила пока на её лице происходила игра вежливой улыбки с глубокой печалью. Увидев сына, она бросилась ко мне сквозь слезы приговаривая: "Дожили, ох дожили! Дед твой сложил головушку на вражьем поле и ты..."
Я чувствовал себя неловко и даже злился. Да, я тоже не хотел идти на войну. Но причиной этому была моя безусловная вера в Творца, вера без посредства церкви. И мне казалось, что её плач просто из-за того, что сынок может умереть обесценивает моё нежелание, даёт ему другую трактовку... И веря, я был обязан задушить свою злость. Но из-за этой внутренней борьбы я холодно ответил матери. Она восприняла эту холодность, как печаль. Долго её слезы капали на сырую землю и ей подражающий серый мой пиджак. Приняв согласие на то что, я буду ей регулярно писать и отказ на ту сумму которую она хотела мне дать, мама пожелала мне всего самого наилучшего.
Тогда я был только на Кубани а ведь остался ещё целый Кавказ! Особых приключений со мной и по дальнейшей дороге не случилось.
Наконец я доехал до крепости. На вид она была как любая другая порядочная крепость и точно такого же серого цвета как темница...
Я в себе часто замечал задатки великого человека, который мог бы завоевать общество, быть "душой компании" и т.п. но благодаря моей вере в тленность материи и всего земного эти задатки не развивались чем и объяснялась моё отчуждённое поведение в крепости. Хотя, признаюсь, это было тяжело. Иногда казалось, что товарищи буду приписывать мою отчуждённость преступному прошлому, тюрьме которая жестоко обходится в попадающих к ней и тогда что-то внутри меня шевелилось и сопротивлялось пока я не вспоминал, что мне важно сохранить достоинство перед Отцом, а не перед людьми, которые всегда найдут в чём обвинить!.. Ещё одним препятствием к полному отшельничеству был мой юмор и чувствительность к всему смешному, которые я тоже причисляю к "задаткам". Когда кто-то из солдат шутил, не обязательно безобидно, я с трудом сдерживал смех. Но иногда кроме смеха с уст моих вырывалось смешно и пошлое, как и сама шутка, замечание... И думал: "В объятиях матери я холоднее льда, а с незнакомыми мне, и пошло шутившими людьми я еле сдерживаю свои чувства..."
С февраля по ноябрь 18.. я спокойно отбывал наказание. У меня, как и у всех, была отдельная небольшая комната похожая на камеру одиночного заключения. Там я читал Библию подаренную мне матерью, которая, между прочим, в письме сообщила о смерти своей матери и моей бабушки. Да, она сильно болела, но день смерти её, я уверен, не случайно совпал с назначенной начальством датой моего прибытия в крепость, которая была ей известна!
Как же жаль! И интересно: мать сама верила в свои писанные утешения, что будто, бабушка умерла только от болезни?..
С ноября по март уже следующего года артиллерийские канонады, ранее вовсе не слышимые, ставили то громче то вовсе затихали. То целый день слышен или свист или взрывы, то за всю неделю не одного даже отдаленного звука. Я к этим особенностям военной жизни быстро привык, что даже мог спокойно читать не замечая их.
Но однажды, ночью .. марта я проснулся из-за очень громкого и длинного свиста. Потом послышался взрыв настолько громкий, что и доселе ничего громче в жизни я и не слышал. Но взрыв взрывом, а я то был сонный, да и сразу же заснул. Проснулся я уже утром в тишине. Обычно в такое время солдаты или ругались или хохотали или в крайнем случае громко ходили. Но тогда была абсолютная тишина. Я привстал и увидел дверь в свою комнату приоткрытой и всё вокруг перерытым. Ну да, а как же! Если бы тут были турки они либо убили меня либо взяли в плен... Но что же заставило солдат так беззаботно разграбить моё жилище?.. Начав одеваться я услышал тихие шаги нескольких человек. Потом громкий удар. Я высунулся из комнаты, посмотрел в ту сторону коридора, с которой доносился шум и в далеки увидел спокойно стоящего турка с ружьём напротив выбитой двери. Сейчас припоминаю это, и не могу даже вспомнить как я к этому всему относился. Да никак. Как-то вот просто никак, я не переживал каких-то горячих эмоций или что-то подобное, не проклинал всю Османскую империю, всех её султанов и жителей. Даже самому стает страшно от своего спокойствия. Я понял, что на жизнь, в лучшем случае умеренную жизнь, в ближайшее время не стоит надеятся. Особых вещей в комнате у меня и первоначально не было, но после ограбление даже та мелочь, что была пропала, в том числе и Библия, которая могла разозлить мусульман. Я упёрся об стену противоположную двери, поднял руки вверх и начал ждать. Пришедшие долго ходили, о чем-то негромко говорили. И, наперекор всем моим ожиданиям, выстроенным в голове до мельчайших подробностей, шум из шагов и говора начал отдалятся. Через время наступила снова абсолютная тишина. Ружьё мои товарищи тоже не оставили, но даже если оно и было я бы не взяв направился на выход крепости. У меня и так не еды, не денег, не воды, ничегошеньки не было и пускай уже турки сделают со мной что захотят лишь бы сделали! Я вышел из серой пустынной крепости с выбитыми дверьми и лежащими повсюду какими-то осколками на улицу. Тут тоже лежали разные, непонятные части всего подряд но обернув свой взгляд назад, на крепость, я, вместо идеально квадратных форм увидел огромные вмятины. Всё стало на свои места. Не найдя лошади я увидел ту дорогу по которой сюда приехал. И ничего лучше не придумав я отправился пешком в путь...
Естественно, тот путь который я проделал более года назад не сохранился в моей памяти. Дорога точно шла на север, но иногда, на некоторых участках немного меняла своё направление и только уже прошедши бесконечное количество этих участков я вдруг понял, что не учитывая всех этих изменений нельзя сказать точное направление в котором я иду. Но я не припоминаю того, чтобы в прошлом году я был где-то в Грузии или рядом... Всё же, если турки дальше не продвинулись а нападение на крепость было лишь небольшим набегом, ведь в крепости они надолго не остались, верно будет предположить, что дорога ведёт к императорским владениям. День был теплый, но пасмурный. Хорошо когда настроение природы совпадает с настроением человека!.. А то, бывало, когда грусть у меня, на улице Солнце ярко светит и от этого ещё грустнее. Но когда я весёлый, а Солнца нет, то, почему-то мне только радостнее становится...
Уже был вечер когда я услышал отдаленный шум. И как собака насторожив ужи и замерев в неподвижности я стал прислушиваться. Снова послышался шум. Это был чей-то неразборчивый говор, который шёл со стороны густого леса справа от дороги. Я рискнул и пошёл в ту сторону
Наконец-то из леса показался свет. Уставший и голодный я напрямик сквозь чащи бросился к этому свету с поднятыми руками чтобы наши или турки не приняли меня за врага. Но уже прямо шагов двадцати от света я остановился. Я вспомнил свой голод и отсутствие сна и удивился тому что делал! Ведь если то турки, разве будут они, стоя на коленях бережно меня кормить и поить чтобы я не подавился и не испачкал одежду? Теперь уже не бегом, но на цыпочках я дошёл до какого-то куста и увидел костер вокруг которого сидели османские солдаты. Один ковырялся в ружьё, другой, по-видимому, молился, третий сидя спал. Когда пламя вспыхнуло я увидел сзади костра много всяких вещей а ещё сзади ряды палаток. Вряд-ли это лагерь всего лишь трёх турков. Слева же от этих вещей стояло большое, неясное по породе, дерево. К нему были привязаны два человека в одежде российской армии. Один из них, с коричневыми глазами глазами, высокий и молодой показался мне знакомым. Он печально и грустно смотрел на костёр и чем-то тихо шептался со своим соседом. Наконец, когда пламя снов ярко вспыхнуло и тень сошла с лица его я узнал в нём Михаила. Сзади себя я услышал какой-то громкий шорох, потом какой-то неясный мне говор а затем последовал удар и темнота.
Я очнулся вечером обвязанный канатом и лежащим на животе. Я попытался лечь на спину как на мой бок кто-то поставил ногу.
— Та лошадь, что брыкается много крови теряет — сказал турок с сильным акцентом.
Я промолчал. После он сам повернул меня на спину и я увидел его страшное и не трезвое лицо и вокруг таких же его товарищей. Он показал на меня, повернул голову к одному из своего окружения и сказал что-то на турецком. Тот лишь с улыбкой легонько помахал головой влево и вправо. Потом русскоговорящий турок что-то громко крикнул и один турок подбежал к видимому мне дереву и разбудил Михаила.
— Смотри: у меня два ружья. Одним будешь стрелять ты в христианина другое будет стрелять в тебя если ты не выстрелишь в брата — он поднял меня и развязал — смотри — и он пальцем начал указывать на ружья своих друзей — будешь брыкаться упадешь! — он вручил мне в руки ружье и подтолкнул в сторону дерева — по-другому с вами нельзя! Ведь я знаю, не признаешь ты Аллаха, а если готов признать, то тогда говори!
Я даже не поднял ружье. Моё лицо, я не сомневаюсь, выражало хладнокровие, которое может и напугало Михаила, но внутри я чувствовал торжество, уверенность, храбрость. Пускай они меня убьют, я не жду старости, в которой мне никто не подаст чашку воды, я только и хотел либо достигнуть славы в благом деле либо сгинуть, но за веру. Мне вспомнились слова Иисуса, про не сопротивление злу, про кафтан и щеку... Внутри меня было бесконечное блаженство, которое было в разы сильнее чем при первом чтении этих строк в Библии. Я повернулся к турку, и уже не в силах скрывать улыбки, помахал головой. Он нахмурившись, сказал:
— Не будешь?
И в ответ на это следящие за этим турки начали расстроено о чем-то говорить и расходится бряцая оружием. Михаил, убрав свой взгляд в сторону слабо кивал мне головой.
Турок, знающий русский, толкнул меня и я упав, уронил ружьё. Он быстро его подобрал и не церемонясь со мной потащил за плечо в сторону дерева. И вот я рядом с неизвестным мне солдатом был привязан канатом. Это было не так уж и неприятно. Дерево это в видимой мне округе было самым высоким и тем не менее оно своими листьями не закрывало полностью ночное небо. А в эту ночь было звёздное небо. Я даже успел заметить несколько падающих звёзд не успев загадать желания, которого, в сущности у меня и не было. Возможно, это к лучшему, возможно моё вмешательство ради удовольствия в этот момент разрушит всё будущее. Кто его знает?.. Я готов смиренно плыть по реке, пока она не заставит меня ей сопротивляться... До сих пор помню это прекрасное небо, но как и с пейзажами Кавказа я не могу передать его в словах... Какая-то свобода во мне тогда ожила. Я не скован какими-то обязанностями, никуда не спешу а просто нахожусь во власти чужой воле... Что мне?..
Когда турки, наконец, разошлись у костра всё ещё оставался один с ружьём в руке и смотрящий в нашу сторону. Мой сосед дёрнул меня за рукав и сказал:
— Это сторож, но говорю тебе: не успеешь глазом моргнуть как он их закроет...
При тусклом свете пламя, я с улыбкой посмотрел на него кивнув головой. Солдат этот был немного ниже меня ростом, имел голубые глаза и ничего не говорящие черты лица.
— Как звать?
— Да меня не зовут, сам прихожу — сказал он хоть с насмешкой но и с явным нежеланием говорить об этом.
— А как тут очутился? Я вот с крепости NN...
— Серьезно? Так я тоже оттуда! — сказал он не доверчиво но снова с насмешкой оглядывая меня.
— Я вот проснулся в пустой крепости, понимаешь? Вспомнилась мне та дорога, по которой я в крепость приехал и пошёл по ней пешком голодный... Ну и...
— А, ясно — сказал он с меньшей улыбкой но теперь уже с доверчивостью — я то, болван, ночью когда попало по крепости... Слышал?.. Тогда я живо и лошадь и запасы все возможные приготовил и пороха у меня было много... Да вот я не рассчитал куда бегу! Пошёл прямиком в их сторону и быстро оказался в их плену...
— Нет, это не их сторона, эти места раньше турецкими не были.
— Нет, ты не понял, я в этот отряд попал когда они на своей стороне были а за день они просто продвинулись...
— Мг, ясно, а ты добровольно пошёл на войну? — повторяя за ним, без разрешения и я начал говорить на ты.
— Если бы не добровольно, то заставили... — и сделав лукавую улыбку на лице он спросил — а ты по-видимому тоже?..
— Да — растянуто ответил я с натянутой улыбкой.
Потом наступила тишина. Турок действительно уснул да ещё стоя опираясь причудливым образом на ружьё. Слышались светлячки и отдаленные, глухие взрывы.
—Вы, верно, не помните меня? — спросил Михаил, которого я не мог видеть.
— Помню, очень хорошо помню — сказал я хладно не зная как он относится к своему прошедшедшему.
— Грустно, знаете, но меня уже не заботит, то кто видел это, а лишь то, что я вообще сделал это...
Я промолчал. Всё таки было странным и неожиданным его признание. Ведь можно и предположить, что он ища в других хороших чувств к себе пытается притворяться страдающим и заброшенным человеком которого уже не волнуют зрители его падения, но только само падение. В таком случае зачем говорить это другому если другой тебя не волнует?..
Я довольно хорошо поспал, разбудил же меня сторож в синем мундире и причудливым красным головным убором. Потом подошли другие янычары и что-то изредка выкрикивая с нацеленным ружьями отвязали нас от дуба и обыскав все карманы и всю одежду оставили стоять. Подошёл турок, знающий русский язык и сказал:
— Вы идёте с нами! К вам будет приставлено трое наших солдат которые будут следить за вами.
И он отошёл. Снова турки начали о чем-то громко говорить у потухшего костра. Они начали отвязывать коней от деревьев и собирать припасы. Я, наслышанный о жестокости мусульман был удивлён тем, что они меня не убили.
— Мы, похоже, отступаем — сказал улыбаясь безымянный солдат.
— Почему ты так думаешь?
— Смотри куда они коней направляют! Тут уж не ошибёшься. Тебе было бы интересно узнать вообще что это за отряд в котором ты оказался? — в ответ я кивнул — это небольшой турецкий отряд, как мог уже давно заметить никто из здешних ещё не нюхал пороха. Это недавно собранный отряд. Лишь Черивме-ага, тот который русский знает, опытный вояка, остальные, как мне кажется щенки.
— Это всё тебе кажется или что-то тебе удалось выведать?
— Удалось выведать — сказал он и отвернулся от меня к костру.
Охранники, приставленные к нам заставили нас идти. Мы встали в самом конце растянутой по всей дороге но всё же небольшой колоны синих мундиров. Это была не та дорога, по которой я сюда попал. Я и до этого плохо знал географию здешних мест но всё таки пытался что-то нарисовать у себя в голове а теперь, видя эту дорогу которая непонятно куда ведёт и которая лишь запутала мои предположения, я бросил карандаш.
Несмотря на то, что я поспал я до сих пор не выпил даже воды. С этой жалобой я обратился к туркам, надеясь, что они позовут Черивме-агу, но безымянный солдат, который понял мои мысли сказал:
— Черивме-ага тут главный, скорее всего впереди отряда, и вряд-ли он, даже если узнает о том что ты что-то просишь, пойдет назад ради одного пленного — и когда я был уж вовсе расстроенный, считая, что моему несчастью нет предела, он продолжил — никто тебя не покормит, но возможно напоит.
Михаил, который выглядел отчаянно и одновременно казалось был в твердом ожидании близкого счастья, приблизился ко мне.
— Я уже у них пять дней и только несколько глотков с разрешения сделал — сказал он и начал потихоньку меня обгонять.
Солнце ещё не поднялось слишком высоко, за широкими степями вокруг были кавказские горы окутанные туманом. Под монотонные звон оружия, повозок, стук копыт и тихий, резко начинающийся и резко заканчивающийся турецкий говор я чуть ли не заснул, по крайней мере перестал чувствовать усталость. Михаил повернулся ко мне лицом при этом замедляя шаг. Если бы всё так и продолжилось мы бы неминуемо столкнулись. Но Михаил решил не затягивать представление. Он быстро достал нож и выкрикнул: "За что? Вчера помиловал ради того, чтобы сегодня убить?". После чего вонзил нож прямо себе в грудь, бросил нож передо мной и остановился. Я тоже перестал идти. Его ноги подкосились, голова смотрело в небо. Турок, один из наших сторожей, наверное, не понявший происходившего сделал несколько выстрелов в небо и что-то закричал. Отряд остановился. Нас окружили со всех сторон мусульмане и ещё перед всем этим безымянный солдат отошёл от меня как можно дальше. Почти полностью в крови он наконец упал на колени а после и полностью завалился на землю.
Янычары смотрели на меня с удивлением. Никто из них не подходил ко мне слишком близко и никто не сказал чего-то на своём языке. Была тишина. Потом прибежал Черивме-ага. Он лучше всех изобразил то удивление и непонимание.
— Друг, я не ждал от тебя такого.
— Это не моих рук дело — сказал я, считая, что признав убийства сам себя оскверню.
Потом с усмешкой Черивме-ага сказал что-то рядом стоящим туркам и те тоже начали улыбаться.