III
Третьего октября в доме Апраксиных состоялся праздник. Приглашённых было немного, но и среди них нашлись те, кто опоздал. Сергей Дмитриевич присутствовал, как и обещал, а его сын, с невестой, давно уже был в Петербурге.
Благодаря стараниям кухарки Авдотьи стол был накрыт недурно: было много различный угощений. Обстановка же в доме была тихая: лишь дети порой громко кричали, заигрываясь в общей зале. Любочка очень любила играть с Петенькой, хоть тому и был всего лишь годик. Она, кривляясь, веселила брата; тот смеялся и Люба сама заливалась детским звонким смехом. Это очень забавляло Настасью Дмитриевну и гостей. Григорий же смотрел на эту картину совершенно равнодушно. Среди приглашённых также был и его брат — Илья Тимофеевич. Вместе с ним приехали его жена, Ольга Андреевна, и пятилетний сын Павлуша. Илья Тимофеевич был человек очень добродушный и всегда любил веселье. Но развлечения его составляли не кутежи, а самые обыкновенные семейные праздники. Потому в нынешний день его лицо излучало настоящую радость.
Григорий и Илья сидели вдвоём в отдельной комнате. Вдруг дверь к ним отворилась, и маленький Павлуша вбежал в комнату. Он неразборчиво кричал и размахивал руками. Илья Тимофеевич взял сына на руки, посадил на колени и начал с ним играться точно так же, как Любочка игралась с Петенькой. Григорий с сожалением смотрел на дурачества своего брата, тоска отразилась в его глазах, но этого никто не мог заметить. Вслед за Павлушей вошла и Ольга Андреевна, подошла к мужу и сказала:
— Ну, что вы здесь пропадаете? Пошлите к нам. Илья, дети тебя заждались…
Детям, в особенности Любе и Пете, больше всего хотелось играться с дядей Ильёй, который и сам своим задорным и жизнерадостным характером походил на ребёнка.
— Мы с Гришей уже идём, — ответил он и поцеловал жену в её румяную от смущения щёку. Посадив Павлушу себе на шею, крикнув: «Эй, брат Гришка, догоняй!», он помчался из комнаты с сыном на плечах. Григорий с насмешкой принял слова брата, но за секундной насмешкой последовало безразличное выражение. Ни брови, ни губы его не шевелились, и лишь глаза его о чём-то говорили… глаза, словно уставленные в пустоту.
Когда Григорий вошёл в общую залу, Сергей Дмитриевич и остальные гости воодушевлённо разговаривали с именинницей. Апраксину не хотелось оставаться с гостями. Он сделал жест Шмитцу, который также присутствовал на празднике, означающий, что тот зовёт его в свой кабинет. Уж непонятно, зачем ему это понадобилось: может, для важного обсуждения, а может, он просто не желал оставаться в одиночестве и хотел, чтобы рядом с ним был кто-то. Кто-то, но никак не его жена или дети. Но когда они вошли в кабинет, не переговорили друг с другом ни слова. Шмитц уселся в кресло и закурил. Это был немец, прекрасно изъяснявшийся по-русски. Он был слегка полноват, имел тёмно-русые короткие волосы на голове и тонкие усы над такими же тонкими губами. Имел место в той же конторе, что и Апраксин, и был его помощником. Прежде служил в армии, имел несколько травм и был даже раз контужен в руку, но ушёл с должности. Человек он был добродушный и доверчивый. Таких людей очень легко обмануть, ввести в заблуждение или сильно ранить. Да, именно ранить, ведь сердце его было очень чувствительно и уже неоднократно переносило ранения. Самые глубокие шрамы доставляли ему дела любовные. Никогда он не знал в них удачи, и никогда не желал о них говорить: ему было больно от подобных разговоров.
— Какой странный ты человек, — обратился Шмитц к Апраксину, который пребывал в глубокой задумчивости. При всей своей проницательности Шмитц никогда не понимал отчуждённости Апраксина от своих близких: он не мог осознать, как этот человек, имеющий и любовь супруги и любовь своих детей, может этому противиться. Шмитцу от этого было даже больно и обидно за самого себя.
— А?.. Ты о чём?
Шмитц закурил трубку и ответил:
— Говорю, странный ты человек, Григорий. Не понимаешь своего счастья, попросту бежишь от него. Поверь мне, я точно знаю, какое тебе досталось счастье! — последние слова он произнёс с глубокой душевной болью, которую едва мог бы заметить кто-то кроме него самого.
— Ты заблуждаешься, мой друг Ганс (Апраксину было привычкой называть Шмитца «друг Ганс») . Какое же это счастье?..
Шмитц уже было хотел что-то возразить ему, как маленькая Любочка отворила дверь. Она вошла в кабинет и тихим голоском сказала:
— Папенька, к тебе пришли.
— Должно быть, это Николай, — сказал Апраксин и вышел из кабинета.
Он был совершенно прав. Сильно опоздав, его навестил Николай Вишневский. Это был его друг, с которым он познакомился через его отца. Апраксин горячо поприветствовал гостя, усадил его за общий стол, кликнул Шмитца и уселся рядом с Николаем. Среди гостей мало кто знал Вишневского, поэтому общий разговор переменил своё направление: каждый имел честь познакомиться с новым гостем и рассказать что-то о себе. Особенное внимание Николаю уделил Сергей Дмитриевич. Он даже рассказал ему о своём сыне Александре, ибо ему казалось, что поскольку они с Николаем почти ровесники (Александр был всего на пару лет старше), то могли бы состоять в хороших дружеских отношениях, которые были бы по-своему выгодны каждой из сторон.
В продолжении всего вечера гости веселились, полностью позабыв о своих заботах, за исключением разве что Николая и Апраксина. У Вишневского было своё дело, по которому тот хлопотал уже неделю. Он подошёл к Григорию, отвёл его в сторону и начал:
— Григорий Тимофеевич, у меня к вам особое есть дельце…
«Какое ещё у него может быть ко мне дело?» — мелькнуло в голове Апраксина.
— Так в чём же это твоё дельце?..
— Вы не могли бы подсказать, где у вас в Москве можно… кольцо купить… какое-нибудь поприметнее… Вы же и сами понимаете: я у вас в Москве-то всего ничего. Никого да ничего не знаю…
— Зачем же тебе кольцо?
Николай знал и понимал отношение Апраксина к любовным делам, поэтому не хотел говорить истинной причины.
— Отцу подарок.
— Позволь, по какому же такому поводу?
— А зачем повод? Чтоб родному отцу подарок сделать, тут и повод не нужен.
«Отцу подарок… А то я вас, молодых, не знаю! Думает, я не догадываюсь, зачем ему кольцо!»
— Это ты подметил верно, здесь и повода не надо. Сходи в лавку на —вой улице. Очень приметная такая лавка, да и с тебя там много не возьмут.
— Хм… Вот спасибо, Григорий Тимофеевич, выручили!
— От чего же не выручить?
Николай был очень доволен, что дело его так легко разрешилось и осталось теперь за малым.