Глава седьмая - Сплошные хлопоты
Из темноты вышла Вика. Она захлопнула дверь и не оглядываясь повела Колю на огород.
На неухоженной глиняной земле одиноко ржавела беседка под старым дубом. Дерево-исполин широкими объятиями тени защищало от вездесущего солнца её тонкую металлическую крышу и грустивший рядом косой сарайчик из деревянных досок.
Детское желание наконец исполнилось: Вика вышла поиграть с ним. Но причины его исполнившие омрачали любое доброе событие. День был безвозвратно испорчен.
С деланным весельем сестра расстелила на горячей скамье изъеденный молью плед, — его разрешалось брать для игр на улице (то есть почти никогда), усадила рядом брата и поставила перед ним коробку конфет. Как он не приметил её сразу?!
— Какие вкусные конфеты у нас есть! И что удивительно — мы будем их... есть!
Шестилетний мальчик игры слов не понял, правда, когда разглядел на золотой обёртке перевёрнутую букву «Я», радостно захлопал в ладоши.
Развернув по конфете, дети, подобно взрослым с рюмками, стукнули сладости друг о друга:
— За нашего братца, за бельчонка!
— Рыжика тоже нужно угостить! — спохватился Колька.
— Ему нельзя, — поучительно предупредила Вика и приобняла брата свободной рукой; и в этих двух действиях так сильно походила на родителей, что Коля невольно испугался: не превращается ли во взрослого сестра? Очень не хотелось, чтобы однажды Вика стала строгой и недосягаемой, как звёзды на небе, к которым только взрослым и разрешалось летать на ракетах. Вот он никогда не мечтал о космических полётах, как соседские мальчишки. Потому что никогда не мечтал стать взрослым. Быть может, только самую малость, во снах, которые за настоящую жизнь не считались.
— Почему «нельзя», Вика?
— Потому что сладкое — вредная для белок пища.
От Коли не укрылось, с какой тревогой Вика оглядывалась на окна дома. Он вспомнил об отце. И белесой воде в бутылке, приведением выглядывающей из-под оборванного в спешке матерью (или отцом?) тюля. От такого сравнения на спине зашевелились мурашки. Да и как теперь уберечь дом от назойливых мошек? Сплошные хлопоты, сказала бы бабушка, как говорила всегда о любой неурядице, если бы сегодня приехала в гости.
— Вообще, с Рыжего пример нужно брать и тоже питаться овощами, фруктами, ягодами, — продолжила сестра.
— Хорошо, что я не белка.
«Хотя ягоды — это вкусно», подумал мальчик, но не стал произносить вслух, вдруг Вика решит, что ему больше нравится беличья еда и будет угощать его яблоками и тыквенными семечками. «Конфеты определённо лучше!» — подтверждая умозаключение действием, Коля потянулся за вторым лакомым кусочком.
— Ой, Никола, я на секундочку отвлеклась, а ты уже испачкался. Что за чудеса? — сестра подпёрла подбородок левой рукой и задумчиво уставилась на детское личико.
На самом же деле она смотрела сквозь Кольку и думала совсем не о конфетах: напускная радость сползла с подрагивающих уголков рта, поперёк лба прорезалась тонкая линия и лёгкая синева под глазами в купе с остальными приметами печали придали девичьему лицу оттенок скорби и, если честно, другого выражения Коля не смел ожидать; такой она была, — его Вика.
Малыш предпринял попытку развеселить сестру и находчиво ответил на её замечание, пережёвывая очередную конфету:
— Это ф-сё высокий тс-с... сельсий и жара.
— Какие слова знаешь! — засмеялась Вика. Без притворства.
Коля понял, что больше всего на свете скучал по сестре. Странно понимать: жили они вместе, под одной крышей, виделись чаще, чем с отцом, а скучать по ней всё равно приходилось. Больше, чем по кому-либо. Интересно, о чём всё время думала Вика и почему так сильно хотела быть похожей на взрослых. Неужели хорошо всё время работать и врать, врать всем вокруг?
Во дворе разбилось стекло. Никакая мелодия летнего мира не могла спрятать в убаюкивающем шелесте трав и листьев резкое «дзинь!».
— Я за полотенцем и водой, жди тут и больше не пачкайся, — подхватилась сестра и стала ещё угрюмее.
Когда она вышла из беседки, на крыльце появилась мама. Коля пожалел, что выглянул из-за сестринской спины.
Гневное лицо, которое никак не могло быть маминым, стало для него раскатом грома посреди солнечного неба. Вика тоже умерила пыл и нерешительно переминалась с ноги на ногу на поросшей травой бетонной дорожке.
Женщина осмотрела двор перед крыльцом — детей не увидела — и вернулась внутрь. От сильного хлопка дверью задребезжали стёкла в рамах. Из дома послышались приглушённые крики.
— Вика, давай ещё по конфете съедим, — воззвал к сестре Коля.
— Мама решила избавиться от нелюбимой вазы, — зачем-то произнесла Вика и всё равно, не смотря на родительскую ссору, поспешила к дому.
Коля отсчитал на пальцах шесть лет и решил, что это слишком много, чтобы принимать его за маленького и сочинять про вазы. И, наверное, смирился он, слишком мало, чтобы признаваться в своей осведомлённости, ничтожно мало, чтобы к нему прислушивались.
Никакая она не нелюбимая. Нет никакой вазы. Последняя и единственная разбилась в начале лета. Маме она нравилась.