Злато и чернь.

Василиса всю ночь пробыла, как в бреду. То просыпалась, то засыпала обратно, но сны были настолько кошмарные, что девушка долго спать не могла. Снился Фёдор, который то бил, то душил её, отец.. Моменты из детства, где она беззаботно проводила время с отцом, но все резко обрывалось и превращалось в кошмар, который Василиса запомнит надолго. И вот, лёжа в постели, после очередного сна в полусознательном состоянии, девичье тело все равно ещё тянуло от жара. Но руки и ноги холодные, точно как у мертвеца. Лицо белое, как простыня. Вошла Марфа, сочувствующим взглядом окинула девушку. За ней в комнату шустро юркнул какой-то паренёк, с миской отвара в руках.. Василиса пропустила мысль, что это, возможно, очередной слуга Фёдора. Женщина подошла к Василисе, костяшками пальцев дотронулась до ее лба — не сильно, но все ещё горячая. Она присела на кровать, рядом с Романовской, жалея её, взяв у паренька миску и ложку

— Все будет хорошо, миленькая. Ты крепкая, выходим тебя, сама и не заметишь, как поправишься.. — сказала она, помогая Василисе подняться, чтобы отпоить ее отваром.

Девушка поморщилась, как только поднялась, нормально усевшись. Спина болит, шея затекла. Больно. Неприятно. Марфа набрала из миски в ложку отвар, поднося ложку к лицу Романовской. Она проглотила, горячий отвар немного обжег горло, но она почти не почувствовала. Начинало надоедать давиться этими отварами, если они не помогали особо. Женщина оставила ложку в миске, поставив сам посуду с этой дрянью на пол ближе к кровати. Погладила девушку по руке, мягко, как ребёнка гладит мать. Она понимала, что девчонка не в лучшем состоянии, но предложила

— Ты хоть встань, походи, легче должно стать. — сама встала, стоя у кровати.

Василиса едва открыла глаза, с трудом переведя взгляд на Марфу, и, несмотря на слабость, кивнула, не в силах спорить.

— Я попробую. — проговорила так, будто каждое слово даётся ей с особым трудом.

Она попыталась подняться с кровати, но сразу почувствовала слабость в ногах. Ноги, словно ей не принадлежали, словно забыла, как это, ходить. Пошатнувшись, Василиса едва не упала, но шустрый парниша ее поймал, осторожно поддерживая.

— Не так резко.. — мягко произнёс он, удерживая её, словно боясь, что опять упадёт.

Его руки осторожно её держали, как хрупкую вазу, и, Василиса заметила, как его добрые глаза, полные волнения, не отрываются от её силуэта. Он отпустил постепенно, давая ей освоиться, привыкнуть.

— Спасибо. — тихо пробормотала охрипшим голосом девушка, в знак благодарности.

Уже старалась шагать сама. Хоть и не очень уверенно и твёрдо, но все же. Расходившись немного по комнате, действительно, стало хоть чуточку легче. Марфа была довольна, что хоть немного, но полегчало.

В то время, пока одна из служанок Басманова пыталась привести Василису в чувство, он сам стоял впереди толпы, под боком никто иной, как Василий Грязной, жмурясь от недавно встававшего солнца. Глаза тёмные, выразительные с хитрым прищуром, лицо всегда то ли весёлое, то ли хмурое, будто ему в кубок с вином плюнул кто. Характер настолько отвратный, что Басманов иногда задавался вопросом: как от него только жена ещё не сбежала? У подножья виселицы, в центре собравшейся толпы вокруг, стояла стража, хмуро косясь на весь собравшийся поглазеть народ. Городская площадь, словно оживилась, когда начали вести виновного. Игорь шёл, под надежным канвоем, на лице побои, руки завязанные за спиной, с грязью, на когда-то опрятной одежде. опустив голову, шептал под нос молитвы господу богу, надеясь на спасение, в последний момент. Темное, потемневшее от времени дерево скрипнуло под ногами, петля качалась из стороны в сторону, на легком ветру, и, табуретка под надёжно скрученную в петлю веревкой. Сам встал на табурет, пока ему на шею надевали временно расслабленную веревку. Когда все было готово, глашатай зачитал приговор

— Сей человек, осуждённый за измену, будет передан смерти через повешение! — выдал так громко, что у Басманова чуть было уши не завяли.

Толпа загудела, кто-то выкрикивал проклятья, кто-то шептался, а кто-то и вовсе, молчал. Палач уже был в полной готовности натянуть петлю. Глашатай дал команду исполнять. Из под ног Соловьёва выбили табуретку. Его тело дернулось, верёвка натянулась, с хрустом вдавливаясь в горло. Минута предсмертной борьбы: пальцы судорожно сжимались, ноги дергались в воздухе.. А потом все. Повисел так ещё немного времени, чтоб наверняка, и его сняли, унося куда-то. Фёдор развернулся, и пошёл в своём направлении, а Васька за ним, хвостиком. Басманов и Грязной как раз на этот день заказали у кузнеца новые подковы для лошадей и две сабли, ибо старые совсем на нет сошли. Мимо двоих мужчин прошла очередная красавица, пока оба стремительно шагали к кузне. А Вася любил взгляд на таких задерживать. Басманов заметил, как товарищ оглянулся, глазами провожая очередную юбку, ему, к слову, совсем не нравилось, когда он отвлекался на столь банальные вещи. По этому, сказал, подталкивая этого оболтуса, чтобы тот шел.

— Ты меньше на девчат заглядывайся, — парировал Фёдор.

А Грязному палец в рот не клади в разговорах о женщинах, откусит по локоть. Решил Феде напомнить о том, что у него, так то, тоже есть одна на примете.

— Говорят, ты дочь Романовского под ответственность взял? — отрезал Василий.

Темноволосый бесился от одного упоминания о Василисе. Он закатил глаза, отвечая

— Ну взял и взял, что с того? - сказал опричник, отводя глаза, — Это я сделал для того, чтобы царю угодить.

— Ну.. Красивая небось? Как там её.. Василиса? — просмеялся мужчина.

Фёдор сразу взгляд себе под ноги устремил, словно отгораживаясь, но скривился, будто проглотил что-то горькое, не в силах скрыть недовольство, котрое сразу возникло на лице.

— Ой, да какая там красота ты мне скажи? — с неприязнью, выпалил он. Но не закончил, а выдержал минутную паузу, собираясь с мыслями, придумывая, как бы её обозвать, — Страшная, как ночь без луны. Ничего особенного.

Басманов сразу ускорил шаг, будто пытаясь убежать от темы прочь. Вася за ним не поспевал, но пытался поровнять с ним шаг.

— Ну не знаю, — протянул он прищурившись, — мне, признаться честно, всегда казалось, что страшных баб не бывает. Бывают либо не твои, либо ты глядел невнимательно.

Фёдор хотел было ответить чего, но к кузне уже пришли. Как по команде замолчал и Вася. А кузнец человек такой, которому только дай повод языком почесать. Услышит ещё ненароком, как Басманов с Грязным грызутся — сразу слух пустит. Да только чего-то он был не таким, как обычно: всегда раскрасневшееся от горна доброе лицо превратилось в гримасу серьезную. Чернее тучи. Все молотом по очередной сабле бил, пытаясь выровнять форму. Железные стуки о наковальню тоже хорошенько по ушам били, даже на расстоянии. От самой кузни валил пар, густой, жаркий, а запах стоял на всю улицу: гарь и раскалённое железо. Фёдор подошёл, громко кашлянул, дабы привлечь к ним двоим внимание. Кузнец Семён обернулся, оторвавшись от наковальни. Окинул взглядом обоих опричников и проговорил

— Славные опричники пожаловали.. — он это сказал так, будто ему кто-то в душу плюнул с самого утра, вместо привычного «добро пожаловать», — Сейчас принесу.

И скрылся в дыму кузни, а через минуту с железным грохотом выложил перед мужчинами то, что заказывали: на две лошади по восемь подков и две блестящие, роскошно украшенные, острые сабли, в чьих наполированных и блестящих лезвиях можно было увидеть своё отражение. Мужик своё дело знал, по этому делал добротно, не халтурил. Будь то даже самый дешёвый нож для кухни, душу вкладывал настолько, что этот нож выглядел, как самая дорогая вещь. И всегда брал не много. Но не в этот день.. Пока Басманов с Грязным спорили, кому какая сабля достанется, ибо одна выглядела конечно красиво, но вторая была лучше, кузнец прочистил горло, прервав их спор несколькими словами

— За две сабли с вас семь с половиной рублей, а за подковы, на двух лошадей, два рубля. — и глаз отвёл быстро, будто боялся жгучих взглядов злющих опричников, когда те услышат о том, что цена поменялась.

Фёдор взял самую красивую саблю в руки, покрутил ее разглядывая, спокойно отвесил, вдоволь насмотревшись

— Что ж, дело твоё, Семён, да только мы о другой цене с тобой договаривались. —прищурив глаза, он медленно поднял глаза на явно растерянного кузнеца.

Басманов то отреагировал спокойно, бунт пока не поднимал, а вот Грязной.. За деньги мог сгрызть любого, настолько он их любил.

— Мы договаривались на шесть рублей, — вставил грубым басом Васька, — а ты сейчас шепчешь семь с половиной?!

Семён думал, что взгляд Фёдора, что взгляд Василия — дыру в нем прожгут оба. Глаза вниз опустил, готовился повествовать о своём горе, вытер со лба испарину, начал говорить со вздохом тяжким

— Ой хлопцы, беда у меня. — прохрипел он, — Только недавно родился сын у меня и захворал тяжко. Лекаря звал. А тот говорит либо лекарства заморские покупай, либо крест готовь. Да где ж взять такие деньги?..

Тишина повисла слишком резко. Грязной взгляд в землю опустил, опал как озимый, а Басманов на него, будто на нем написано, что делать. Понял, бесполезно, сам взгляд вниз потупил, почесав затылок в раздумьях. Стояли так думали с минуту, после чего Фёдора в бок толкнул товарищ, с таким взглядом, который говорил сам за себя: «тебе для дитя жалко что-ли?». Сам когда-то сталкивался с подобной проблемой. Сестра младшая. Умерла, ещё будучи младенцем, тоже лекарства нужны были, но денег на них не было, и помогать никто не хотел. Оба достали кисеты с деньгами, заплатили за своё отдельно и от себя ещё немного добавили, со словами

— Для ребёнка не жалко, мы же не совсем нелюди какие. — в унисон сказали опричники, забирая свои сабли и упакованные подковы.

Вася все же решил уступить ту саблю, из-за которой спорил с другом, неважно ему стало, чем обороняться, если что-то случится. Забрали товар и ушли в другом направлении. Тяжелый запах копоти все ещё висел в воздухе, будто прилип к одежде, как осадок от разговора с кузнецом. У Грязного сразу нахлынули воспоминания, помнил ведь, как сестрёнка мучалась последние дни своей, так и не начавшейся толком, жизни. Ему тогда было лет семь. Хорошо помнил, как мать над люлькой рыдала, как отец накрыл бездыханное тело белой простыней.. Даже имя он ее запомнил. Глаша. Как же больно было каждый раз стальному, на первый вид, опричнику Василию Грязному вспоминать это имя. Всегда себя винил, почему-то. Шли дальше молча, как на похоронах. Фёдор понимал, что нужно товарища в чувство привести. Похлопал его по плечу.

— Не раскисай, Васька. — после долгой паузы прервал тишину Басманов, глядя куда-то в сторону, — Всё равно ты тогда ребёнком был. Ни спасти, ни помочь бы не смог. Не твоё было дело а взрослых. Не кори себя за это.

— Ну да, не моё.. — с горькой улыбкой отозвался, — А спать потом чьё было, с этим всем?

Замолчал на несколько секунд, смотря вниз. Собирался в кучу, чтобы на друга, который ему помочь пытается, не сорваться вдруг, облаяв, как цепной пёс, коем он по сути и являлся, подле царя.

— Она так кричала.. Такая маленькая. Как котёнок.. А мать всё шептала: «Может до утра доживёт».. — пока говорил смотрел вниз, покачивая головой.

Голос Грязного чуть дрожал, он злится больше, чем грустит. В особенности на себя, за то, что ноет сейчас.

— И никто, никто не дал ни копейки, чтобы помочь. Только говорили мол, «Господь заберёт, коль надо». А мне даже сейчас, как вспомню..

Он замер, резко глаза отвёл. Его будто стряхнул кто. Выпрямился, на лицо нацелил ту самую неприкрытую строгость. Решил сам оборвать разговор о том, где у него болело больше всего, чтобы не показаться слабым в глазах товарища.

— Да что я тебе, в самом то деле, баба, чтоб душу выворачивать? — Вася это так сказал, словно пытался отказаться от самой мысли, что только что ныл.

Фёдор глаза закатил. Гордость у Грязного конечно была, но излишняя.

— Да если бы ты бабой был, я бы даже слушать, как ты воешь не стал. — парировал он на одном дыхании, — Дела мне не было бы.

Грязной замолчал, опустив глаза виновато, словно нашкодивший ребёнок. Понимал, что Федя-то, помочь пытается.

— Но знаешь, ты же тогда выжил. И стал таким, как сейчас. А твоя сестрёнка... — Басманов вздохнул, самому тяжело об этом толковать, — может, и не надо было девочке страдать дальше?

Повисла короткая, но настолько глухая тишина.. Но Фёдор никак не унимался.

— Люди не от слабости умирают. От равнодушия. Вот ты сегодня — не прошёл мимо чужого горя, помог.

Честно? Ему даже немного стало легче. Может, его копейка поможет чужому ребёнку выжить?.. Но откинул эту мысль быстро, сразу включив разум, который говорил: «а может и нет».

— Ну и что я, спаситель теперь? —хмыкнул Вася, вяло усмехаясь, — Да кого мы спасём-то в этой жизни, кроме самих себя?

Нос Грязной утёр, будто прогоняя всю оставшуюся слабость.

— Ладно, не будем копошиться в прошлом. Пойдём уже. Пока я совсем не рознюнился.

Они свернули с широкой улицы на боковую, где булыжник был более неровным, а дома с покосившимися ставнями. Снег, который уже превратился в слякоть, неприятно хлюпал под сапогами. Ноги сами понесли обоих в старый трактир дядьки Вани. Когда-то воеводой был, но что-то не сложилось. Теперь, чтобы выжить, держал дряхлую забегаловку, в которой собиралась вся пьянь, со всех углов. Дверь заскрипела, пропуская запах дерева, дымящегося очага и горячей похлёбки. Людей было мало. За столом в углу сидели двое стариков, играя в кости, но их разговор был не громче треска огня. Фёдор с Василием молча опустились за стол, заказали две кружки вина и тёплый хлеб с мясом. Фёдор встал, приподнял свою кружку, толкнул тихую речь

— Выпьем за то, чтобы хоты бы у кого-то на этом свете всё закончилось лучше, чем у нас.

Вася не ответил, стукнул своей кружкой о его. И они пили молча, но стоило градусу от вина немного ударить в голову, смеялись о чём-то пьяно, явно забыв о всех невзгодах, произошедших ранее, все гоняя хрупкую девчонку, которая подвала еду и напитки, за новыми порциями вина. Напились до состояния не могу толком разговаривать и стоять тоже. Опираясь на друг друга поковыляли по домам. Фёдор Васю спровадил, да и сам домой еле дошёл. За пределы ворот зашёл, чуть не споткнувшись на ровном месте. Думал, упадёт мордой в каменную дорожку. Но его кто-то из служивых поймал, да в дом отвёл. Заводили в его комнату под чётким руководством Марфы, которая пищала что-то, мол: «барин, ну как так можно напиваться-то?!». Ох, как же Фёдору Алексеевичу было ненавистно, когда его, взрослого, отчитывала собственная служанка. Хотя.. Она его ещё с детства нянчила. Имела право. Помогла ему раздеться, спать уложила, как бы он не сопротивлялся, как бы он не хотел — а уснул почти сразу.

В то время, Василиса сидела в своей комнате, не одна. Ей за день явно полегчало, как поминовению руки. С ней рядом на кровати сидел Никита — тот самый, который поймал ее утром, когда та чуть не упала. Она выведала его имя, разговор пошёл настолько легко, будто они были родственными душами. Разговаривали о том, о сём.. Романовская впервые в доме Басманова улыбалась.

— ...И вот я говорю: «да ладно, я сам, помощь мне не нужна!», — говорил парень увлечённо, с улыбкой, — и вот, с лошади свалился.

Василиса тихо засмеялась, а Никита вместе с ней.

— Ну, знаешь, иногда полностью на себя полагаться не стоит. — проговорила она, когда прекратила смеяться. Ладно, это было не смешно, а грустно. Ударился ведь.. Но оба смеялись, все равно.

— Ну знаешь.. Тогда я хотел казаться взрослым и сильным. А на деле? — он ей так искренне улыбался, когда это говорил.. Очаровательная улыбка.

Их прервала Марфа. Пришла, заявив о том, что Василисе, вообще-то, уже положено отдыхать. Забрала Никиту, пожелав Романовской спокойной ночи. А она, довольно выдохнув, счастливая легла спать.