Четыре волны

Зал ещё не был полон. Лишь несколько человек, поодаль сидевшие друг от друга, изредка подзывали к себе сеньора Марчеллиса. С духотой не справлялись даже настежь открытые окна. Лишь тонкий аромат дуба, исходивший от нового, ещё блестящего и переливающего бильярдного стола, чьи тонкие веретенообразные ножки и вишнёвого цвета сукно, словно специально созданные дабы приковывать взгляд, спасал комнату от неприятного запаха пива и кориандра. И так контрастно смотрелись с ним потёртый линолеум и старые деревянные стулья, что стало понятно, по какой причине решили устроить вечер живой музыки. А в глубине, по левой стороне, было и возвышение, некая сцена с бордово-темными, будто взятыми с самого Ла-Скала, портьерами и плотно прилегающей кожаной каймой по краю. В центре огромным полукругом стояла барная стойка, отполированная самым тщательным образом. Начищенные стаканы, несколько бутылок вина и американское "новшество", пахнущее раскалённым маслом, сладким укропом и чесноком - чипсы... Из старых, давно не крашеных колонок слышалась до сих пор популярная "Felicita", разбавляемая кряхтением немолодой техники.
Откуда ни возьмись появился и сам хозяин:
- Ну как? Эта бильярдная перешла ко мне от деда. Вот видишь, - он указал на новый стол, - немножко обновляем.
- Уютно. А когда начнётся мероприятие? - ещё раз оглядывая помещение, спросил я.
- Официально - в шесть, но на полчаса как всегда опоздаем.
Сказав это, он пригласил меня к стойке.
Следующие тридцать минут прошли в наблюдательном молчании. Время шло, кушанье в моей тарелке остыло, стакан с "новшеством" опустел. Люди приходили разные: богатые и бедные, семейные и одинокие, пьяные и трезвые. Просперро приходил и через несколько минут уходил к клиентам, раз за разом извиняясь за такое "неуважительное отношение к почтенному гостю", а я раз за разом успокаивал сеньора. Как-то я предложил помочь, но он, смерив удивлённым взглядом, отказался, говоря, что я и так сегодня постарался и уже одно моё присутствие вселяет в него силы. Я не спорил, лишь продолжал смотреть.
Какие только инструменты здесь не появлялись: гитара и флейта, саксофон и виолончель! Откуда-то из-за кулис прикатили пыльное пианино.
Людей было так много, что всё сиденья, заранее подготовленные и расставленные у сцены, были заняты. Шум, топот, крик, смех - всё слилось в единый гомон, слышный, наверное, у самого собора Святого Марка. И поток не прекращался.
Со временем хозяин и вовсе перестал ко мне наведываться, и поэтому я очень удивился, глядя, как он подходит ко мне с одной молодой супружеской парой.
- Элонсо, - обратился ко мне Просперро, - хочу представить тебе моих хороших друзей: Фабрицио и Жанин Кюрто.
Я встал, ошеломлённый, и мы поприветствовали друг друга.
Они и правда были молоды. Это уж очень заметно. Совсем свежая, юная кожа Жанин словно светилась, ухоженные руки то и дело поправляли распущенные тёмные локоны, блестящие карие с жёлтыми вкраплениями глаза смотрели добродушно и прямо. Я бы мог отнести сеньору к девицам, что выбирались в люди посредством своей пустой красоты и что ждут принца на белом коне, если бы не эти глаза. Они отражали и зрелость, и ум. Её спутник жизни был куда старше. Казалось, будто он и университета не кончил, только небольшая лысина давала понять обратное. Он был рыжим, с тёмным отливом спелых персиков, что иногда продавались в магазинчике на Кальприо-де-оре¹. Глаза были синие. Но не такие, как у меня. Как в пасмурный день тучки заволокли ясное дело, такой, притушённый был цвет. Он пах бумагой и чернилами, голос был мягкий, но со странной хрипотой.
- Очень приятно с вами познакомиться, сеньор Элонсо. Надеюсь, мы ещё увидим вас на сцене. - тихо проговорила сеньора Кюрто, держа в руках скрипку.
Я никогда не слышал её звучания, но все почему-то говорили, что это ужасно. Но как такой изящный инструмент мог издавать, как рассказывали "несвязные стоны"?
- Боюсь, что нет. Я здесь только, как наблюдатель.
- Что же... Думаю, вам понравиться. В этой бильярдной никогда не бывает плохих музыкантов.
- Просперро таких просто не пустит. - добавил, смеясь, мужчина. - Наслаждайтесь концертом, сеньор. А нам боюсь пора, а то скоро начало. Мы ещё не готовы.
С этими словами они удалились, обещая после обязательно ко мне подойти.
- Приятные люди. - полушёпотом сказал я.
Хозяин заведения случайно услышал и согласился:
- Да, это правда. Я знаком с ними всего пару лет, но мы сильно сблизились.
Он широко улыбнулся.
- А кто они? - как-то быстро спросил я.
Но Просперро видимо не посчитал это невежеством и ответил:
- Фабрицио юрист. Очень хороший адвокат, кстати. А Жанин музыкантка, играет в оркестре местного театра. Остальное узнаете от них.
И он тоже поспешно убежал за кулисы, где пропали все музыканты, видимо делать последние приготовления.
Я не стал менять своего места, ближе всё равно их нет, а на высоком стуле и видно дальше.
Заметив пожилую даму, я слез, предложив ей сесть, но она отказалась, говоря, что не по силам ей в почтенном возрасте на такие стулья взбираться. Я бы, наверное, чувствовал себя очень неловко, если бы не мужчина, что сидел впереди, не уступил бы ей. А чуть позже из входных дверей принесли ещё несколько скамеек. Их несли восемь человек, впереди которых, держа в руках лавку, шёл и сам сеньор Марчеллис. Я удивлялся, как этот человек всё успевал?
Спустя какое-то время, наконец, началось представление.
Сначала вышел мой старый знакомый и сказал, как он всех рад видеть, и как надеяться на удачный исход вечера. После гулких аплодисментов и короткой, но яркой речи, на сцену вышла дама. Она пела чудесно и звонко, и слова знакомой нам всем песне переливались, то ускоряясь, то замедляясь. Иногда сеньора повышала голос так, что в ушах начинало звенеть, но всё равно было очень красиво и волнительно.
После неё вышел старик и, усевшись на табурет, стал играть весёлую, незнакомую мне мелодию. Некоторые люди, сидевшие поодаль вскочили и начали танцевать. Поначалу это казалось лишним, но когда они переместились на сцену, делая все движения так синхронно и плавно, я понял - это было частью представления.
Дальше совсем маленькая девочка сыграла на флейте. Многие люди слушали, затаив дыхание, но не по тому, что игра была великолепна. Каждый из них шёпотом называл её имя и всячески поддерживал. Они её знали. Тут мне стало невыносимо тепло. Всех, всех кроме меня и ещё несколько людей, связывался здесь одно. "Бильярдная Просперро" всегда была готова их принять.
Люди сменялись людьми. Кто пел, кто играл на музыкальном инструменте. Иногда случались такие маленькие конфузы, когда, например, гитарист, так увлёкшись игрой, отходил от микрофона. Но, несмотря на это, всё и правду было чудесно. Вечер удался.
Я бы дальше случал бы с замиранием сердца арию одного мужчины, но ко мне тихонько прокрался Просперро и указал идти за ним, заодно без разрешения схватив мои бубны. Я, ничего не понимая, развёл руками, но тот, видимо, ничего не увидел, и мне пришлось пойти за ним, постоянно нагибаясь и извиняясь за оттопанные мною ноги. Спустя полминуты я оказался за портьерами.
- Что случилось? - настороженно спросил я, придя на место.
- Кюрто нужна ваша помощь.
Я удивлённо вскинул брови:
- Моя помощь?!
Он не ответил и прошёл ещё вглубь. Кто бы сказал, что это помещение такое большое...
- Так что же всё-таки случилось? - не выдержал я.
Фабрицио указал поломанный граммофон.
- На пластинке записан звук бубна. А без него мелодия не выйдет.
Неочищенная медь, покрывавшая его, трескалась и местами вздувалась, обнажая неприятный чёрный цвет металла. Игла каким-то чудесным способом поломалась надвое. Стопками стояли пластинки, вряд-ли когда-нибудь использованные, о чём говорили этикетки 80-летней давности.
- Почему же вы не сыграете что-нибудь другое? - мягко решил уточнить я.
- Жанин бы смогла, но я не так хорошо играю, чтобы без подготовки, так сразу по нотам.
Он, опечалившись, опустил голову.
Тут в разговор вмешался Просперро:
- Я слышал, как вы играли на площади. Отлично, ритмично.
Меня тут же накрыл стыд. Уши заполыхали, и звоночек совести грустно позвякивал. Небось, Адриано и его обокрал.
- Вы могли бы нам помочь?
Жанин посмотрела мне в глаза. Я чувствовал, что могу.
- Поиграете на бубнах с нами?
Она вложила их в мои руки. Мы с ними прожили очень много, почему и сейчас мне не отдаться чувствам, желая им помочь?
Всего пару минут.
- Хорошо. А что за мелодия?
Сеньора быстро подошла ко мне и напела. Мне хватило секунды, чтобы вспомнить. Я жестом прервал Кюрто и сказал:
- Я знаю её отлично. Смогу даже без нот.
Она улыбнулась и проговорила:
- Вы нас спасаете, сеньор Элонсо. Спасибо.
И тут я услышал, как вокалист закончил, и Просперро побежал на сцену, чуть было не упав на лестнице.
Он объявил нас.
Руки неконтролируемо вспотели.
"Я делал это кучу раз". - говорил мозг. Но есть разница между подготовленным выступлением, где знаешь что и когда произойдёт, куда Фабиа ступит сейчас и у кого возьмёт кошелёк Адриано, и экспромтом.
Жанин и Фабрицио поднялись. Спустя несколько секунд полилась музыка...
Она была великолепна. Скрипка совсем не такая, какой её мне представляли. Тонко, протяжно играл этот инструмент, казалось, сдвинешь смычок (так вроде называлась эта тонкая палочка, с натянутой на неё струной, блестящая и аккуратная) на полмиллиметра, так звук станет совсем другим. И вдруг я возненавидел нас за то, как мы играли это произведение. Гитара в руках Марселло не могла и не смогла бы вызвать тех чувств, что я испытывал сейчас. Как раз вовремя к скрипке присоединилось пианино или, как правильно называть, фортепиано. Теперь музыка стала сложнее, многообразней. Фабрицио перескакивал из стороны в сторону по клавишам, дабы поспевать за женой. Настало и моё время.
Бубен встал на одной волне с другими. Музыка сразу преобразилась. За что я люблю этот инструмент, кажется маленьким и непримерным, но как зависит от него настроение композиции.
И тут я увидел себя со стороны зрителей. Они не знали, что выступаю спонтанно (даже моя одежда, испачканная краской, смотрелась с ляпистыми костюмами моих напарников), не видели моего страха, не слышали ошибок, которые я как ни старался, допускал.
Это было волшебно.
Выступление завершилось. Люди хлопали, вставали, улыбались, а мы дружно и едино поклонились. Мы были последними, и это было достойное завершение вечера.
* * *
Люди разошлись довольно быстро. Если два часа можно назвать таковым. Я тоже хотел уйти, не желая пользоваться добротой хозяина, но Просперро попросил остаться. И я не мог отказать.
Мы перетаскивали стулья в маленькую кладовую, вернули в соседнюю биррерию лавки. Многие, будучи знакомы с Марчеллисом, да и просто, будучи вежливыми людьми, остались помочь, так что управились мы быстро.
В девять заведение закрылось. Сегодня оно больше никого не принимает.
Мы остались вчетвером: я, Просперро и оба Кюрто. Тем для разговоров было очень много. Они взялись из воздуха, и воздух в лёгких кончался от непрерывных разговоров и смеха. О себе я ничего не рассказывал. Зато остальные поведали мне много. О том, как живут и работают, как зовут их кошку и сколько стоило поменять шторы в гостиной.
Впервые в жизни я поиграл в бильярд. Осторожно касаясь стенок, я гладил их. Трогал сукно, выбрал кий. Кюрто и Просперро беседовали, называя какие-то виды этого спорта: пул, снукер. Голова закружилась, когда я осознал, что они во всём этом разбираются.
Играли попарно: я с Просперро против Жанин с Фабрицио. Первый удар дали мне.
Кий меня не слушался: то застревал в потной руке, то скользил между костяшек. Несколько раз я промахивался по битку, но в итоге в шар попал, в лузу, разумеется, - нет.
Первые два раунда мы проиграли. В следующем удалось победить. Радости было столько, словно мы только что выиграли чемпионат. От счастья мы танцевали, сопровождая каждое движение радостными возгласами.
Но около десяти Просперро посмотрел на часы и сказал мне:
- Сколько времени! Элонсо, я боюсь, твои родители переживают.
Он помрачнел, отстукивая ритм по столешнице.
- Может быть... - уклончиво ответил я.
- Я просил тебя остаться, прости, не подумал.
Я мысленно ухмыльнулся, тому как мы быстро перешли на "ты". И чуть не засмеялся в голос, представляя, как моя мать переживает, что я не пришёл домой.
- Почему ты смеёшься? - Фабрицио смотрел строго.
А я лишь ответил:
- Да так, ничего. Хотя думаю, мне и правда пора.
Попрощались мы тепло. Несколько раз обнимаясь каждым, я почувствовал себя счастливым. Марчеллис ещё раз поблагодарил за плакат, Кюрто - за помощь. Когда я только вышел со сцены, они были готовы задушить меня в объятьях. Жанин похвалила игру и дала пару советов, Фабрицио просто улыбался.
Теперь же я от них уходил.
"Или они меня избавились ".
Я остановился. Эта мысль кленком вонзилась в мой разум. А шагая к двери, я думал только об этом.
Стоило с кем-то подружиться, дать надежду сердцу, как всё оборачивалось крахом.
А выйдя за порог, взвыл. Мне стало невыносимо грустно, слёзы градом лились из глаз. Я снова с кем-то сблизился, совершил непоправимую ошибку.
"Почему я такой слабак?! Увидел милую улыбку и давай за ней? А они, добрые такие, бросят потом..."
В горле появился огромный ком.
Злость заполнила всё нутро. Как так вышло, что после стольких часов радости, одна горькая мысль переменила настроение? Я не знал.
Не хотелось ничего. Ни идти, не стоять. Ни плакать, ни улыбаться. Хотелось увидеть сестру...
Сердце снова сжалось.
"Нет! Ноги их не будет в моей жизни!"
Но я раз за разом вспоминал улыбки Кюрто и особенно Просперро, вспоминал выступление и разговоры ни о чём. А потом заставлял вспоминать о матери и ребятах, что точно ждут расправы надо мной.
Бой внутри был похож на бой без правил. Каждая сторона била неистово, с каждым ударом сильней, чтобы превратить чувства соперника в одно ощущение - боль. Вскоре от каждого осталось лишь месиво из костей и плоти.
Но кулаки всё равно искали свою цель...
* * *
Оттавио пропустил меня, даже не глядя. Просто открыл дверь и продолжил курить. Значит, он уже знал. Если знал он, знали и другие тоже. Теперь весь дом кишел слухами, как трупыми червями. За неприятной внешностью скрывалось ещё более омерзительное нутро.
В столовой ещё кто-то сидел, бурно обсуждая "противных ищеек и труса, не сумевшего держать язык за зубами". В том, кто был этот "трус" сомневаться не приходилось. Теперь я, оказывается, рассказал полицейским, где мы живём. Как мило.
Лестницу нашёл на ощупь, как и дверь. За ней всё ещё горел свет, тусклая лампочка догорала, как свеча, не способная так долго светить. Все бодрствовали, ожидая меня.
Глубоко вздохнув, вошёл без стука, широко раскинув плечи.
Марселло лежал на кровати, не издавая ни звука, не скрепя, лишь рассматривал пылинки, бездумно шевеля губами. Лука и Адриано, злобно фыркая, перебрасывались в карты. И лишь Фабиа стоял. Стоял спиной, непривычно с прямой и горделивой, а на голове как будто добавилось седых волос. Все повернулись разом.
Лука, резко вскочив, подбежал ко мне. Он рычал, его глаза, источая ярость, глядели прямо в мои, а его разгоряченное лицо приблизились настолько, что я чувствовал жар.
- Отойди. - громко произнёс Фабиа. Тот, вздохнув, повиновался.
Мы молчали ещё несколько минут, и эта тишина, разбавляемая лишь тихим стоном и из соседней комнаты, была невыносима, и только потом главарь заговорил:
- Ты осознаешь, что сделал?
-Да.
Голос звучал твёрдо.
- Но я не считаю себя виновным.
- Не считаешь себя виновным?! - взбесился Адриано, широко раскрыв глаза и сжимая кулаки.
Фабиа, непроницаемо смотря на меня, подошёл к нему и тихо, едва различимо проговорил:
- Если дашь кулакам волю сейчас, расправа не принесёт столько удовольствия.
А вор лишь положил ладони на лицо и, ничего не сказав, просто сел на ближайший стул и безропотно отвернулся.
- Понимаешь ли ты или нет, ты нас предал. - главарь говорил тихо, поговаривая каждый звук.
- Я дал слабину, не был готов к этому.
В груди колыхнул гнев. Значит, когда Лука вывел на нас мошенников, просто испугавшись, а Адриано проиграл все наши деньги в карты, они отделались уборкой, а я значит предатель! Глаза засветились гневом. И Фабиа это заметил.
- Зато ты был готов свалить от нас и прийти лишь в двенадцать, надеясь, что мы уснём и забудем всё! - теперь взревел он.
- Ты ведь сам не лучше, постоянно лжешь и оправдываешься.
Я заглянул Фабиа в глаза и почувствовал его страх. Но через мгновение его не стало. Никто не поверит мне, изменнику, поэтому переживать не стоит. В душе закричала ненависть, готовая рвать и убивать, носиться и колотить руками, но я только стоял.
- Вы все одинаковые.
Лука снова подскочил, желая ударить меня, но главарь рукой перекрыл ему дорогу, сохраняя свою непроницаемость.
- Сядь.
- Никуда я не сяду! Если ты не можешь расправиться с ним, это сделаю я!
И тут кулак взметнулся в лицо Луки. Тот, от неожиданности вскрикнув, пошатнулся и с грохотом упал у стены. Дряхлая деревяшка прогнулась под его весом. Мы все воззрились на Фабиа.
- Будешь ещё мне перечить, в луже крови будешь валяться ты, а не он! - прокричал он, шипя, как старая змея, а лицо исказилось от неописуемого гнева.
При слове "он" я вздрогнул.
Дерзновенный, ошарашенный произошедшим, пошатываясь, встал и, демонстративно сплюнув кровяную слюну ему под ноги, кивнул.
- То-то...
Теперь глава посмотрел на меня.
- У тебя есть неделя на сборы, а после этого ты уйдёшь и больше никогда, никогда слышишь, не будешь попадаться нам на глаза. Прощай.
Мне показалось, что мир рухнул и обернулся оловом. Фабиа гневался не меньше всех. Они меня не просто не любили, они меня ненавидели.
- Ну что поплачь, обидься, поскули. Это-то ты умеешь. - саркастически плюнул Лука, потирая нос.
И я дал волю чувствам.
- Нет. Хватит с меня! Знаете что... Однажды один дворовый мальчик мне сказал: "Никогда не обижайся, это удел глупых. Просто смотри, слушай и делай выводы". Я так и поступал. Смотрел, когда меня бросали, слушал то, что говорили мне предатели. И делал выводы. Их я делал и насчёт вас. Вы слишком ничтожны, чтобы стоить моих слёз, чтобы стоить одной моей грусти!
Меня переполняло от избытка эмоций. Я швырнул чемодан, тот самый чемодан, что подарил мне Фабиа под бубны, что так бережно хранил все годы, ему под ноги.
- Так что, да, прощайте.
Плечи невольно опустились. Стоило ли стараться? Стоило ли переживать о других, об их чувствах, о жизни, если всё может в один момент исчезнуть, лопнуть, раствориться. Ты строишь жизнь из карт, не спеша ставя каждую из них, а потом одно неловкое движение рушит всё. Всё, что ты так стараешься уберечь.
Ноги сами принесли меня на крышу, а глаза сами закрылись, немогущие больше терпеть свет. Он мне опротивел.
Ветер, холодный и грозящий, обдувал мои волосы, неопрятно спадающие вниз. Тягучие тучи, словно ленивые, дабы собрать все капли, закрывали луну, небрежно укутали её блёклой беленой тумана. Каналы не блестели, не кому было дать им это волшебное украшение, так что вместо прекрасного светящегося платья, они надели тусклые чёрные свитера.
Зачем? Зачем стараться? В чём смысл? Или в этом он и есть, чтобы мучиться, а после ничего не достичь? Если так, то лучше поскорее с этим покончить.
Я посмотрел на край кровли. Могу спрыгнуть сейчас, и тогда мой труп даже не будет похоронен.
Но нет, слишком хочется жить, хочется стараться и надеяться на лучшее. Я откинул эту мысль подальше.
И тут я осознал, что просто устал. Устал так жить, еле выживая и находя себе на корку хлеба, надоело скрывать свои тайны, прогибаться под других, плакать и терпеть. Хотелось отдохнуть от переживаний, что заполняли душу. От-дох-нуть. Или сдохнуть, но я уже решил для себя этот вопрос.
Мысли не давали покоя. Я думал о Фабиа, о Просперро, о матери, о сестре и о себе. Кем я был для этого мира? Песчинкой, оборванцем, что даже никогда не ходил в школу? Я не изобрёл двигатель, не открыл новый вид устриц, я даже не был счастлив. Зачем я нужен?
Через какое-то время на крышу поднялись другие. Лука, Адриано, Джино, Адольфо, Оттавио и тех, кого я даже не знал. Мои бывшие товарищи шли впереди. Все были злы, как дикие псы. Они были в ярости, и им нужно было сбросить пыл на ком-то.
Они били больно. По лицу, в живот, по позвоночнику. Как стая стервятников, им нужна жертва. Пусть будет так. Крови было много, вскоре вкус железа заполнил весь рот, всё моё нутро болело и ныло. Я даже не сопротивлялся, ведь только это и нужно. Послышался отчётливый хруст, как после оказалось, это была лишь годовалая сушка, выпавшая из чьего-то кармана.
Они меня били, а я думал только об одном - а Софии тоже было больно?
На то, чтобы убраться отсюда, дали неделю? Мне хватит и дня.

¹ Кальприо-де-оре - вымышленная улица.