Глава 2
– Наконец-то пришли. – пробурчал Марселло, чихая в очередной, сотый раз.
Заразительное "апчхи" пронеслось по нашей группе, громким гулом разносясь по опустевшей улице.
– Тихо! – процедил Фабиа, гневно оглядывая нас. Его рука рывком указала на угол дома, за который мы, неохотно слушаясь, спрятались.
А он, мелькнув за машину, выглянул, осматривая маленький дворик. Его глаза сузились до двух полосок и беспорядочно бегали, оглядывая участок вечерней улицы.
– У нас проблема. – сказал Фабиа, уже перебежав к нам. – Стоит вот этот! Да и кофе видимо напился! Бодрый, как ночной шакал!
– Кто "этот"? – раздражённо шепнул Лука, вышвыривая горячий воздух из лёгких через расширенные ноздри.
– Догадайся.
Почему-то этого хватило, чтобы до наших уставших мозгов дошло, кем был страж.
"Адольфо" – пронеслось у каждого в голове.
Истошно рыча, взбесившийся Лука вскинул голову, издавая странный стон, чем-то напоминающий блеяние барана и звук выходящей рвоты. За этот шум он получил увесистый подзатыльник от главаря. Смешок покатился по группе, и широкие улыбки взобрались на наши лица.
– Ты совсем? – потирая ушибленное место, огрызнулся наказанный.
– Я же сказал: "тихо"! – чуть гневно проговорил глава.
Закатив глаза, Лука отстранился от нас и, не довольствуясь, прислонился к покрытой мхом стене.
– Ненормальный. Делать ему нечего. – отвернувшись от нас, пробурчал Лука, цокая через каждые три секунды. - Зачем вообще охранять полуразрушенный сарай?
Глубоко вздыхая и успокаиваясь, Фабиа искоса посмотрел на Луку, вскоре сказав:
– Помолчи уже!
Дерзновенный лишь закатил глаза и продолжил бурчать. Раздражённый, Фабиа сказал:
– Ладно, пошли. Если Адольфо нас не признает, позовём Джино.
– Как? – вырвалось у меня. Марселло – наш самый благоразумный товарищ – укоризненно посмотрел на меня, показав кулак за спиной.
– А зачем существуют камни и окно?
"А если его не будет в комнате? А если он спит?" – подумал я.
Но, не желая раздражать и так разгорячённого товарища, я бессловесно согласился.
Мы двинулись к входу. Едкий запах помоев, выходящих из огромной урны, знакомой вонью циркулировал в лёгких. Мокрый асфальт и сырые панели домов, как и гадкий моросящий дождь ещё больше нагнетатели чувство заброшенности. Еле мерцающий холодный, словно лунный свет фонаря, отражался от замёрзшей мостовой. Прибитая валяющимися банками трава облезлым бархатом покрывала изредка виднеющиеся кучки земли. У входа стоял широкоплечий мужчина, закрывая себя зонтом от всепроникающего дождя. Его грозное лицо стало ещё страшней, когда он увидел нас, и глаза, в которых читалось презрение, следили за нами. Не зря его назвали Адольфо¹.
– Парни, топайте-ка вы отсюда. – крикнул нам охранник, видя, что мы направляемся к нему.
– Allegria²! – уважительно поприветствовал его Фабиа, говоря медленно и спокойно. – Мы здесь живём, позвольте пройти.
– А я вас не помню! – закрывая поплотнее дверь, крикнул Адольфо.
– Нас Джино зна... – проговорил было я, но меня рывком перебил Марселло, жестом приказав замолчать. Я, не желая выдать недовольство, лишь неглубоко вздохнул.
– Как же! – поняв мою фразу, сказал страж. – Уходите отсюда!
– Но! – снова сорвался с моих губ проклятый стон.
Не успел он начать говорить, как со второго этажа раздался крик:
– Пусти их! Они свои.
– Джино? – прищуриваясь, посмотрел на него страж.
– Да, это я. Пусти их! Я их знаю.
– Серьёзно? Их? – возмутился он, но, видя непреклонное лицо Джино, сказал:
– Ладно, идите.
Он отворил дверь, и мы вошли внутрь дома, не обращая внимания на его грубое, много раз побитое лицо.
Вскоре послышался топот и скрип дощатых ступеней, громкий грохот и ругань на внезапно сломавшуюся гнилую деревяшку, стон и, наконец, приветствие:
– Фабиа! Парни!
Чумазый голубоглазый юноша, широко улыбаясь, исполнил традиционные поцелуи в обе щёки.
– Лиджино с гайками! Как ты? – мгновенно повеселев, спросил Фабиа. Мы расхохотались.
– Ах ты! Я же не виноват, что тот мужчина забыл моё имя! Да, отлично. Сегодня целый день в мастерской был. Хотя, думаю, это и так заметно.
"Да, заметно. Даже очень."
Взъерошенные волосы, грязный жакет, потрёпанные ботинки и, самое главное, запах смазочного масла, чем были пропитаны руки нашего друга-блондина, определенно говорили об этом.
Мы задорно расхохотались.
– А чего вдруг Адольфо стоит? – поинтересовался я, резко сменив тему.
– А так! Оттавио – будь он неладен – не пришёл на дежурство. Вот и пришлось в срочнейшем порядке находить замену. – махнул рукой Джино. – Хотя чего мы говорим. Не ругать же человека за склероз?
– Верно... – проговорил я, искоса взглянув на закрытую дверь.
Фабиа подозвал к себе Джино, и, отойдя в сторону, начал что-то с ним обсуждать.
– Поговорим ночью, когда все уснут. – тихо проговорил глава.
Я не услышал ответ Джино. Не желал подслушивать их разговор. И Марселло мне помог, задав вопрос:
– Интересно, Адриано уже спит? Он ведь уже должен был прийти.
– Конечно, дрыхнет! Ты его не знаешь что-ли? Стоит ему только увидеть подушку с одеялом, так всё, на боковую! Как только у него при этом такие шустрые руки?
Мы снова захохотали, весело парадируя обсуждаемого.
– Ладно, ребята, я пошёл. Спокойной ночи! – крикнул Джино, удаляясь в ванную комнату.
Наш бродвей, словно одно целое, в одноголосие попрощался с уже ушедшим товарищем. Мы стали подниматься по лестнице и увидели на середине так небрежно валяющуюся сломанную Джино ступеньку. И снова не получилось сдержать улыбок.
Второй этаж предстал перед нами во всём своём великолепии вечно странствующих, но постоянно обитающих здесь холода и тьмы. Через неотремонтированные дыры в потолке мерцали далёкие звёзды, которые в скором времени будут затянуты в чёрную дыру этого неба, предвестника дождя. Фанерный лист, закрывающий огромную дыру в стене, всё равно пропускал дерзкую пыль. После субботника здесь стало намного чище, и лишь она, прикрывая свою наготу невесомостью, постепенно захватывала это здание, оседая на всё вокруг. А по углам небрежными комьями валялись неубранные тряпки, от которых исходил неприятный плесневелый запах.
Двинувшись вглубь, мы на ощупь нашли нужную нам дверь. Открыв её старым заржавевшим ключом, зашли внутрь. Адриано в самом деле спал, в непонятной позе расположившись на постели. Опущенные жалюзи не пропускали и без того тусклый свет. С утра незаправленные кровати стояли никем нетронутые. Стружки, пакеты, да и всякий мелкий мусор мирно лежали на полу.
Погрузившись в атмосферу сонного омута мы, словно услышав колыбельную, поочерёдно зазевали. Но спать я не собирался.
"Поговорим ночью, когда все парни уснут."
Я не любил соваться в чужие дела, но что-то в этой фразе показалось мне неправильным. И подозрительным.
"В смысле "уснут"?"
Я залез под одеяло и начал ждать. Все улеглись по кроватям, и лишь отсутствие храпа выдавало, что Фабиа не спит.
Минуты сменялись минутами. Вот Марселло скинул с себя одеяло, пробурчав что-то во сне. А вот прервалось сопение Адриано, когда тот со вздохом перевернулся на кровати. Как говорят учёные, в тишине слух становится острее? На улице пнули кота, с кем-то спорил Адольфо... Но вот случилось то, чего я ждал.
Главарь приподнял голову и оглянулся. Я закрыл глаза и услышал, как отодвигается одеяло, как открылась дверь, и как вышел Фабиа.
"Нет, я выясню что это значит."
Подождав с пол минуты, я вскочил и на цыпочках пошёл за ним. Выйдя в коридор, я услышал лишь тихие, крадущиеся шаги. Весь дом спал, погрузившись в ночную мглу, а тихое шуршание и поскрипывание половиц вело меня дальше, вглубь дома. Шаги остановились, теперь я шёл медленнее, аккуратно ставив каждую ногу.
Свет в комнате не был включён, лишь горящая свеча стояла на столе. Тайное собрание уже началось.
– Ты деньги принёс? – спросил грубо нежный голос. Что-то в нём было мне знакомо.
– Слушай, тут такая ситуация... – непривычно покорно проговорил Фабиа.
– Ты деньги принёс, я спрашиваю?!
Я прижался к стене и вслушался.
"Какие деньги?"
Тот грубо толкнул главаря и сухо повторил вопрос.
– Нет.
– Ты издеваешься?! – перешёл на крик собеседник должника. – Я устал ждать. Ваша комната единственная не платит и уже который месяц.
– Прости, нет денег у нас, ты же знаешь...
– Я знаю, сколько вы получаете в месяц, не надо мне лапшу на уши вешать! Если бы ты не был моим братом, давно бы вышвырнул отсюда.
И тут стало ясно, откуда мне знаком этот тихий голос. Джино, двоюродный брат Фабиа, никогда не говорил так жестоко и прямо.
– Знаю, знаю! Я брал деньги из общего кошелька, чтобы расплачиваться с работодателями. – убито признался главарь.
– А мне всё равно, какие делишки ты там устроил и как ребят обманываешь.
– Пожалуйста, – я увидел, как Фабиа встал на колени и стал умолять. Никогда прежде не видел, чтобы он так унижался. – Ты же знаешь, если я не буду платить им каждый месяц меня пришьют, слишком много знаю. А у меня застой на пол года, товар вообще не продаётся, словно все в городе здоровыми стали!
Я спустился по стене в удивление от услышанного. Он нас обманывал, как дышал. Лгал о том, что не лгал и продолжал это делать.
– Тогда обсуди это с Адриано, Лукой, Элонсо, Марселло... Такие вопросы решаются коллективно, ты, продавец палёных лекарств.
Я больше не мог этого терпеть. Не слышал я дальнейших всхлипов и стонов Фабиа. Не помнил я, как добрался в комнату. Лишь лёг и приготовился к бессонной ночи.
* * *
– Дружище, вставай. – проговорил Адриано прямо мне на ухо.
Я пробурчал всё объясняющее "не" и отвернулся на другой бок.
– Не так будить надо! – крикнул Лука и с хохотом прыгнул на меня. Стащив подушу и одеяло, он бросил их на другую кровать и начал меня стаскивать.
– Отстань. – неустанно лепетал я.
Но когда уж меня повалили на пол, пришлось раскрыть глаза, вставая.
– Вот и молодец! – расхохотался мой мучитель.
Я сел на кровать, успокаивая громко звучавший гул в голове. Даже имея отличное здоровье, боль была моим шофёром на протяжении всей жизни.
"Когда-нибудь я тебе это припомню."
– Да, ладно тебе. – обращаясь ко мне, сказал Лука. – Живой – значит порядок!
– Вот будешь лежать при смерти в реанимации, я тебе также скажу! – саркастически плюнул я.
Тот покосился на меня и, усмехнувшись, хлопнул по плечу.
– Договорились! Ладно, я пошёл. А то Фабиа с Марселло , наверное, уже заждались. Уже давно пора приобрести новую рубашку со штанами, а то хожу как оборванец.
"Каким и являешься."
– И не забудьте, в час на месте. – уже уходя, крикнул Лука.
Я, тяжело вздохнув, простонал.
– Дружище, ты чего? – обеспокоенно глянул на меня Адриано.
– Да, он опять про своё. Элонсо, прошу не начинай опять нотации читать. "То, что мы делаем, неправильно, нужно прекращать." – презрительно проговорил Лука. – Твоей песне уже несколько лет.
– Но я же как лучше...
– И аргументы не изменились.
Тот, злобно вздохнув, вышел, хлопнув дверью и громко стуча подошвой. Мне жутко захотелось спать. Я, как всегда, оказался виноват.
И тут я вспомнил о ночном разговоре, хотя даже не забывал.
"Ничтожество. Знали бы остальные что ты там творишь."
– А он ведь прав.
Я повернул голову к Адриано.
– Я понимаю тебя, Элонсо. Но со временем привыкаешь.
Что это: честный ответ или очередная игра манипулятора?
– Никто из нас, даже я, не справился бы один. – начал он, заметив моё недоумение. – Взять хотя бы этот дом. Знаешь, сколько Фабиа мучался, чтобы нам дали эту комнату? Нет? А зря. Пускай это грязный сарай, но это лучше, чем свалка. Этот дом официально, как два года снесли. Джино и ребята много потрудились, чтобы сделать из него хоть какое-то убежище. И не смотри так на меня. Не знаешь, что такое бедность, так лучше помалкивай. Я жил на свалке, и я знаю, что это такое, а здесь даже водопровод есть, хотя, и не совсем честно проведённый. И за эту старую, уже гнилую постель нужно платить. Смог бы ты один, живя здесь, ежемесячно отдавать плату? Сомневаюсь.
– Знаешь, мне не в настроение сейчас об этом говорить. – махнул рукой я, уставший от этих придирок и историй, и отошёл к окну.
Но Адриано видимо не собирался останавливаться.
Он подошёл ко мне вплотную и усмехнулся. Он никогда не плакал. И сейчас, не пустив даже нервной слезы, со злостью прорычал:
– Нет уж, выслушай. Да, как ты не понимаешь, Элонсо, в этом мире мораль никому не нужна. А у нас, среди одних лишь бедняков и бездомных, и подавно. Таким детям, как нам, место в семье, где тебя накормят, обуют и оденут. Но нам так не повезло. Меня бросил отец, тебя - мать. И я бы отдал всё, дабы вернуться туда! В семье любят, пусть и не сильно. По крайней мере могу не беспокоиться, что завтра есть. – Я в первый раз увидел его слёзы. Настоящие, что текут ручьями и избавляют от боли. Слёзы, что он хранил, спрятав от других. – В Италии нет детских домов, поэтому нам приходиться выживать, как остальным – нечестно, алчно, жестоко. Не мы пишем правила, пойми же. Поэтому отключай свою совесть, она тебе не помощник.
Яд, отравляющий меня, вылился из его уст. Мне казалось, словно он окружил меня, заставив бултыхаться в этой багрово-чёрной жиже, что проникала внутрь и уничтожала всё внутри. Щёлочь.
- А если сам этого не сделаешь, то придётся мне!
И он ушёл. Как Лука, оставив одного.
Я сидел на кровати, бессмысленно смотря в одну точку и повторяя это проклятое слово, слово, на которое так надеялся Адриано.
- Семья... семья... Семья! - крикнул я, схватив рядом стоящую кружку и швырнув её в стену.
Звонкий треск её биения, словно волнами доходил до меня. Острые керамические осколки разлетелись по всей комнате, слегка поблёскивая под тёплым светом солнца.
- Надеюсь, Фабиа не сильно расстроиться. - бурча, проговорил я, поглядывая на самую большую кучу останков.
- Семья... Знал бы он, это такое на самом деле! - крикнул я, обессиленно упав на пол. Крупные слёзы капали из моих глаз, создавая узоры на дощатых пословицах.
"Семья - олицетворения зла в этом мире, зла, и ничего больше. Родители не любят, они не способны испытывать хоть что-то кроме ненависти. Все лишь умело притворяются, что жизнь хороша, что они в "тихой гавани", но это лишь жалкое притворство!"
Я взглянул на свою кровать. Через мгновение нерешительности и раздумий я скинул матрац. Тяжёлая подушка упала мне на голову, и я со злостью швырнул её в шкаф. Между старых досок лежало нечто сокровенное, родное. Я приподнял одну из них и достал оттуда небольшой листочек, пожелтевший от времени, слегка помятый, но бережно завёрнутый в пакет.
Вынув его, я взглянул на портрет, написанный небольшой стеснительной ручкой. небольшого маленького мальчика, моей ручкой. Тонкие, изящные линии карандаша образовывали хрупкие сплетения, избивались, подобно искусным гимнасткам, превращаясь в многочисленные русые кудри. Непышные ресницы обрамляли большие глаза. Даже здесь в них играет тот огонёк добра её души. Широкая улыбка сжатых губ и еле заметная ямочка на левой щеке - как долго я рисовал это. Всё это! Несколько месяцев моя рука не забывала этот лист, нанося всё новые и новые линии. Я так старался! Как же я хотел ей сделать подарок. Ластик постоянно что-то стирал, а карандаш неустанно проводил всё новые линии. Мне было всего шесть, но и тогда я любил рисовать. И после очередной ругани мамы на сестру, я окончательно убедился в необходимости своего занятия. И вот теперь я держу эту жалкую бумажку, отдаваясь воспоминаниям, постоянно приносящим боль.
- Софи, Софи... - неустанно лепетал я её имя, а из груди вырывались всхлипы. - Прости, прости меня. Если бы я только знал, знал кем была наша мать, я бы ни за что... Софи, Софи, прости...
Я обнял портрет, словно так могу обнять её, мою сестричку. Стоны стали реже звучать в комнате, слёзы устали течь. Это успокоило меня, придавая сил. Так я делал всегда: месяцами сдерживал рыдания, улыбался и смеялся, словно ничего не происходит, а потом в один миг, всё низвергалось на подушку. Так я делал всегда и буду.
* * *
Мы молча шагали по небольшой улочке. Лучи небесного светила, напившись горького коньяка, скакали, исполняя пьяные пляски. Они были везде, и везде была ужасная духота, настолько дым их сигарет сдал и без того спёртый воздух. Поскорей бы блаженные тучи-полицейские схватили эту жалкую компанию.
На нескольких ещё зелёных кустиках, росших под окном одинокого дома лежал слой невесомой пыли. Из разных окон доносился разный запах, из пекарни - свежевыпеченной булкой с корицей; из цветочного магазина - аромат нежных лилий; из мастерской - дуновение раскаленных металлов.
- Я пойду куплю воды, жарко очень. - сказал Адриано, направляясь к старому ларьку.
- Ты же не взял денег. - смутившись, проговорил я.
Блондин лишь усмехнулся, засунув руки в карманы.
- А тот мужчина взял. - сказал он, украдкой поглядывая на уже ушедшего человека.
Брови машинально прыгнули вверх, а глаза расширились от удивления. Возмущения застряли в горле, жалким "эээ" выйдя из рта.
Вор в голос расхохотался и, развернувшись, пошёл к своему месту назначения.
Я постоянно поглядывал на бедного сеньора, прерывая себя в попытке броситься к нему. И всё же я подошёл к Адриано, грубо спросив:
- Сколько ты у него взял?
- Да, не переживай ты так! Я же сказал: "отключи совесть". - отмахиваясь, отметил он.
- Сколько ты у него взял? - более настойчиво повторно спросил я.
- Две штуки. - Адриано показал бумажку в 2000 лир³.
- Сколько?!
Тот лишь пожал плечами и отвернулся.
- Сдачу будешь должен мне. - проговорил было я и побежал догонять того мужчину.
- Сеньор, сеньор. - кричал я, запыхаясь, от быстрого бега. Он словно нарочно игнорировал меня. Ноги несли меня всё быстрее, преодолевая ноющую боль. Я оббегал людей, иногда ненароком задевая их плечом, перепрыгивая через их сумки, так не благоразумно оставленных посреди улицы; я несся, а перед глазами стояла чуть сжатая улыбка Адриано. Когда между нами осталось лишь шесть метров, мужчина остановился и, повернувшись, посмотрел на меня.
- Ты мне?
Я, слегка кивнув и сглотнув слюну, сказал:
- Вы обронили, сеньор.
Я протянул купюру, и тот, широко распахнув глаза, удивлённо проговорил:
- Спасибо, юноша.
Я, улыбаясь и придерживая шляпу, попрощались, глядя на его лёгкий поклон.
Когда мужчина отвернулся, я побежал назад к Адриано. Радость, появлявшаяся при каждом воспоминании растерянной улыбки и нервных движений сеньора, укрепляла мои ноги и сердце. Этот служитель счастья, как будоражащий адреналин, делал меня неуязвимым к жалким горестям этого мира. Обратная дорога прошла куда быстрей и веселей.
- Наверняка горд собой, как никто другой. - намеренно раздражённым и скучающим голосом проговорил Адриано.
Я не ответил, слабое тело не выдержало бег. В моей протянутой руке тут же оказалась сдача.
Адриано пошёл, и я, нарочито не желая показывать радость, сравнялся с ним.
Мы встали у входа в местную биррерию⁴, поглядывая вдаль, в надежде поскорее увидеть товарищей.
Я уже без раздражения и тоски наслаждался жаркой погодой. И лишь нарастающее чувство гордости не давало мне взять бутылку у Адриано.
Площадь была заполнена всякого рода людьми. Кто-то стоял у фонтана, отдавая своё лицо шустрым каплям, кто-то, мимо проходящий, поднимал голову вверх, глядя на чересчур активных чаек. Мир этого места сегодня был особенно явно виден. Люди никуда не спешили, спокойно заходя в разные магазины и кафе, мило беседовали друг с другом.
Вдруг Адриано повернул голову ко мне.
- Глазами не бегать, вверх-вниз не гулять, веди себя, как ни в чём не бывало. - проговорил он и улыбнулся.
Я, машинально улыбнувшись в ответ, хотел было спросить, что значит его поведение, как меня прервали.
- Добрый день, сеньоры. - проговорил полицейский, и мы пожали друг другу руки.
"Так вот оно что." - пронеслось у меня в голове. Я внутренне распереживался; удивление сменилось убивающим рассудок страхом. Мои ладони вмиг вспотели, я еле сдерживал дыхание и глаза.
- Можно спросить? Что вы делаете у входа в столь интересное заведение? - спросил офицер, по-прежнему сохраняя галантность.
- Да мы дожидаемся нашего дядюшку сеньора Луиджи, вот и всё. А что-то случилось? - словно по-настоящему растерявшись, спросил товарищ.
Тихое непонимание, возникшее вначале, сменилось растерянностью, когда он начал лгать.
- Назовите, пожалуйста, ваши имена. - сухим тоном проговорил блюститель закона.
Я начал было говорить, но Адриано перебил меня и произнёс:
- Риккардо и Флавио Вирдини.
Человек в форме записал.
- Что-что, а врать вы умеете, сеньор. - с усмешкой сказал он. - Кстати, отличные бубны, наверное, хорошо умеешь играть.
Сейчас он смотрел уже на меня. И я не выдержал.
- Да, сеньор. Иногда подрабатываю этим с друзьями.
Тот вынул бровь.
И ко мне резко пришло осознание произошедшего.
Резко схватившись за голову, сорвался с места и побежал за угол дома.
Мысленно ругал свой болтливый язык.
Прислонившись к стене, не позволил себе сесть, хотя ноги подкашивались, а руки дрожали, не контролируемые моим сознанием. Гул в голове не давал их слушать.
Они что-то говорили о нашей воображаемой семейке, состоящей из меня, моего брата и тетушки с дядюшкой, о моей несуществующей болезни и бубнах, которые заметил полицейский.
- А где ваш инструмент, юноша? Вы ведь часто играете на этой площади.
Сердце вмиг остановилось, а кровь словно волнами потекла обратно к капиллярам. Рассудок помутнел от внезапной догадки, и ватные ноги не выдерживали тяжести тела. Рот в мгновение стал сухим, как кость в пустыне, и сразу же наполнился слюною.
"Флавио" на выдохе что-то пролепетал, и ищейка как-то быстро отошёл.
Адриано подошёл ко мне, еле передвигая ногами. Он прожигал меня взглядом, а гнев, находящийся внутри, был готов выйти, расплавляя землю.
Я хотел было объясниться, но твёрдый голос меня решительно прервал:
- Закрой свою пасть, Элонсо!
Адриано продолжил стоять, а его нервное учащённое дыхание выводило ядовитый пар из ноздрей. Руки сжались в кулаки, а напряжённые до предела связки на руках выступали. Из-за сильно стиснутых зуб, начали ходить желваки.
- Жалкий трус!
Я не спорил, лишь изредка поглядывал на него. После минуты молчания, я, не выдерживая его взгляда, украдкой спросил:
- Зачем мы были ему нужны?
- Не понял что-ли? Кто-то видимо сообщил о кражах.
"Кражах"... Голова с новой силы начала гудеть. Я всегда знал, что это неправильно, но чувство безнаказанности дало о себе знать.
- Сейчас я уйду, а ты - с нажимом проговорил он, - пойдёшь другой дорогой, не той, по которой мы обычно ходим.
- Уйдёшь? Куда? - нервно спросил я.
Вор, схватив меня за затылок, в одно движение резко повернул её в сторону площади. Я забегал глазами, пытаясь отыскать требующееся от меня. И тут я заметил чёрную шевелюру и не застёгнутую верхняю пуговицу жилета.
- Фабиа... - в отчаянье шёпотом сказал я.
Адриано кивнул, отпустив меня.
- Такую компанию точно заметят, и тогда беды не миновать. Я проведу их такими путями, о которых и собаки Венеции не знают, а служебные крысы и подавно.
Он со злостью глянул на офицеров и после добавил:
- Я советую тебе раньше девяти домой не возвращаться. - Он приблизился так, что его дыхание доходило до моего лица. - Я за себя не отвечаю. И за Луку тоже.
И, сплюнув мне под ноги, Адриано скрылся.
И я пошёл какой-то малознакомой дорогой.
Вечная паника, сидящая внутри, сейчас была огромным извергающимся вулканом. Я не мог сдерживать свои эмоции как не пытался.
Два противоположных ветра моих дум: оправдание и злость на самого себя сливались в один огромный смерч, разрушающий всё находящееся у меня внутри.
Я бессмысленно ходил по улицам, заходил в кафе, стоял в скверах, делал всё, чтобы ещё потянуть время. Прийти в дом раньше девяти, значит самому себе вешать на шею петлю, а это не самый удачный исход событий.
Не хотелось ничего. Из меня словно всё вынули, а потом вся скомканное и разорванное вернули назад. Как теперь разобрать это всё и сделать снова что-то целое?
Вдруг громкий крик и скрип дощатых ступеней вырвал меня из раздумий. Я поднял голову. Прямо передо мной на сильно шатающейся лестнице стоял мужчина, пытаясь удержаться. Рванув вперёд, я, добежав то туда, схватился за доски. Сеньор, глубоко вздохнув, начал спускаться, постоянно поглядывая вниз. И вот он, сойдя, сказал:
- Сеньор, благодарю вас! Если бы не вы, падение было болезненным.
Мы крепко пожали друг другу руки.
- Мне было несложно.
Я про себя рассмеялся его галантным фразам и напускной интеллигенции, хотя и сам нередко делал так в рамках культуры.
- И всё же спасибо. Будь проклят этот плакат, как же неудобно его рисовать! - посетовал мужчина, и я посмотрел наверх.
Над входом в небольшую бильярдную висело большое хлопковое полотно. Яркие шары неровным треугольником лежали на зеленоватом сукне. Я с интересом рассматривал его неумелый рисунок, а также разные кисти и банки с едкой краской.
Заметив это, мужчина смущённо сказал:
- Нормально? А то я совсем не умею рисовать, а тут ещё так неудобно. - жаловался месье, слегка почёсывая лоб.
- А что же вы не наймёте художника? -я продолжал разглядывать картину.
- Есть на то причины... - уклончиво ответил он.
Теперь я посмотрел на него. Давно нестриженые тёмно-каштановые волосы клочьями свисали с головы, блекло-пасмурного цвета глаза с непривычным озорством смотрели прямо; сильные руки, чуть сгорбленная спина, отглаженные потёртые брюки, старенькая льняная рубаха, морщинки у глаз и запах дерева с мятой - вот каким был мой новый знакомый.
- А позвольте я вам помогу. Рисовать я умею и очень люблю. - громко воскликнул я.
Я не знаю почему предложил ему это, но когда сердце велит сделать добрый поступок разве гоже его ослушаться?
Он удивлённо глянул на меня и, улыбнувшись, выпрямил спину.
- Только, если вы хотите, сеньор... Мы с вами так и не познакомились. - рассмеялся мужчина. - Я Просперо Марчеллис.
- Элонсо. Просто Элонсо.
Мы снова пожали руки, и я стал взбираться по лестнице. Когда я оказался наверху, владелец заведения стал объяснять свои пожелания и после недолгой речи удалился.
Я оценил ситуацию и в резком порыве схватил кисть и начал рисовать, накладывая ровные слои. И вот я погрузился в этот сказочный мир цвета. Он пах ядрёной вонью акриловых красок, раздражающих нос, и пряным благоуханием медового воска с ромашкой. Разноцветные пятна украсили мою чуть смуглую кожу, словно сами фиалки, сбросив кривые лепестки, въелись в ладони, оставив свой отпечаток. Пострадал и жакет, так долго стиравшийся в руках Луки, наказанного за какую-то оплошность. Но разве это важно? Иногда подходил Просперо, всегда убегающий в своё заведение по просьбе клиентов, чтобы поглядеть на лёгкие мазки. Он улыбался самой искренней улыбкой на свете, глядя на мою работу. И в этот момент перед глазами стоял шестилетний мальчик, упорно рисующий маленькое ухо непослушным карандашом, постоянно поглядывающий на общую картину. Эти воспоминания раз за разом приносили боль, но я бесконечно от них отмахивался.
Время текло незаметно, и вот я уже наносил последний слой закрепляющего лака. Солнце потихоньку начало садиться, часовая стрелка наверняка была у пяти.
Я потянулся и выгул спину и с чувством довольства глядел на плакат. Ровные поблёскивающие шары и аккуратная узорчатая надпись: "Бильярдная Просперо"...
Я спустился как раз тогда, когда пришёл сам сеньор Марчеллис.
- Это чудесно, Элонсо! Вы настоящий художник!
Я смущенно опустил голову, не ответив, ведь видимо только я заметил недочеты и ошибки, которых теперь увы не исправить.
- И не смейте не соглашаться. - снова воскликнул сеньор. - Только вот я боюсь не могу вам заплатить...
Он, вспомнив это, начал в раздумьях почесывать подбородок.
- И не стоит, сеньор. - вполне серьезно поговорил я. - Пусть это будет подарок. Я только вымою руки и пойду.
Я уже сделал шаг, как его рука преградила мне дорогу.
- У меня нет для вас денег сейчас, я, с вашего позволения, отдам их позже, но любая работа должна оплачиваться немедленно. Может вы перекусите у меня в баре? К тому же я вижу у вас есть бубны, а сегодня как раз вечер живой музыки.
Марчеллис сердечно улыбнулся.
Я вспомнил про угрозы Адриано и, нервно сглотнув слюну, согласился. Перед серьезным разговорам стоит отвлечься.
- Я очень рад, что вы согласились! Добро пожаловать в семью заведения "У Просперо"! - рассмеялся он и убежал внутрь.
Я застыл.
Слово "семья" вновь вернуло головную боль. Одна семья бросила меня в восьмилетнем возрасте, другая - готовилась изгнать сегодня вечером.
Ко рту поделил огромный ком, стало трудно дышать.
Я развернулся и был готов уйти, как внезапно перед глазами появилось лицо Просперо с нежной улыбкой и морщинками у рта. Его забота и радость были настоящими, неподдельными. Эти легкие движения руками и нервное поправление очков - всё было живым и искренним. Я вспомнил, как он периодически выглядывал из окна и , с серьезным видом глядел на меня и следил за каждым движением. Он уважал меня, и это не было формальной галантностью.
Теперь я уже сделал шаг к дверям.
"Была-ни-была. Ведь перед любым ударом о землю будет и полет."
И тяжело вздохнув, я прошёл внутрь.
Большое спасибо за арт Элонсо прекрасной Рине Милуц!
¹Адольфо - имя означает "воин", "воинственный"
²Alegria - уважительно приветствие итальянских философов, которое означает "Пусть самые печальные дни твоего будущего будут похожи на самые счастливые дни твоего прошлого".
³ До 1999 в Италии вместо евро использовали лиры.
2000 лир = 1.03 евро
⁴ Биррерия - итальянская аналогия английского паба.
