Эпилог
Билли Брокер всё же умер, но далеко не сразу. Работники скорой помощи и полиции, прибывшие на место преступления спустя пять минут, наблюдали довольно странную картину: три лежащих человека, один из которых жертва, другой — убийца, а третья — просто несчастная сочувствующая, которая увидела больше, чем ожидала. Разобраться в этом каламбуре любезно помогли мои друзья, которые, то и дело запинаясь и через каждые три слова поглядывая на меня, поведали странную, полусумасшедшую историю, где их друг без каких-либо видимых причин пытался убить незнакомого ему официанта.
Спустя неделю состоялся суд. Присяжные с самого начала процесса не оставляли мне никакой надежды, да и мои вялые попытки что-нибудь сказать заканчивались довольно плохо.
Теперь уже не было богатого отца-лгуна и вечно плачущей матери: они оба отдали богу душу три года назад в автокатастрофе.
Во время решающего заседания, где я должен был выступать с совершенно бредовой речью, написанной моим нерадивым адвокатом, в зал вошёл человек в костюме, который подошёл к прокурору и что-то ему сообщил.
Я уже собирался вставать и вещать заученную вчера речь, когда гость, обращаясь к судье, произнёс:
— Мистер Брокер сегодня утром скончался.
Я отрыл рот, чтобы начать лгать, но тут у меня в горле словно застряла груда камней. Всё, что я так старательно учил, мигом вылетело из головы. Я разорвал бумажку с речью, а затем с уклончивым видом проговорил:
— Неделю назад я убил Билла Брокера. Я сделал это, потому что всегда хотел его убить.
И впервые в этом ветхом от сырости зале кто-то сказал правду. Просто и ясно, как её и должны говорить люди, клянясь до этого на Библии.
Зал ответил возмущённым эхом. В мою сторону летели проклёны, возмущённые речи и тому подобное.
Мне было абсолютно всё равно. Даже если мир перевернётся вверх дном, всё падёт прахом, а зло восторжествует над добром, мою, теперь уже пустую душу это никак не коснётся.
В начале рассказа я говорил о невидимой грани, которая отделяет разум от безумия. Рассудок как некая сфера и оболочка довольно не устойчив, так что очень легко поддаётся влиянию другой стороны сознания.
Разум можно объяснить разумом: это повадки, привычки, характер... Безумие всегда будет необъяснимым, потому что невозможно растолковать то, в чём нет закономерностей и правил.
Моя немотивированная ненависть, желание уничтожать, основанное на ярком образе мальчика в инвалидной коляске, пришла из ниоткуда и вернулась в никуда. Никуда — это в некотором роде одно из мест безумия.
Это в каком-то смысле повреждение сознания, его трещина, которая с годами разрасталась до гигантских размеров, заполоняя всё: манеры, цели, убеждения.
А после смерти Брокера она прекратила своё функционирование, её не стало. И всё, что я называл собой, моим внутренним я, ушло вместе с ней.
Тюремная жизнь, глупая и бесплодная, послужила неудачной попыткой самоанализа. Но одни открытые мной двери привели к другим, и чёрт меня возьми, если эти не выведут к новым.
Я стал амёбой, у которой мозг находится в узкой колбе, где он и не мёртв, и не жив.
Сейчас я держу в руках кусок крепкой металлической палки, которую я отрезал старой заточкой своего сокамерника от перил на тюремной кровати. Спустя несколько минут мой остывающий труп будет валяться на полу с куском железа в горле.
Лучшая смерть тому, у кого нет жизни.