Душегуб.

— Это я вижу, что ты готова, — грубый тон мальчишки из трущоб. Он смеется, откидывая с лица длинную прядь волос.

Его душу всецело подчинила неуемная жажда обладания. Всем. Всем тем, чем так гордились и чего так хотели эти сытые и довольные сукины дети, которые даже не понимают того, как легко им живётся. Бесконечно легко. Ведь их разум не смущают назойливые мысли. Их плоть никогда не испытывает боли от той волны тяжести, которая иной раз накатывает на тебя, когда ты уже не в состоянии терпеть. Ричард Рамирес перестал терпеть уже очень давно, но всё ещё сдерживал себя. Однако произошёл тот роковой шаг, благодаря которому он теперь находился здесь.

Пару часов назад, перед тем, как вскрыть замок в доме Белль, он побывал в особняке её соседей, где размозжил монтировкой голову какой-то старухи и забрал её драгоценности. Они до сих пор лежали в кармане его куртки, а кровь пожилой леди уже успела запечься на его лице. Ричард даже не задумывался над тем — кем была та женщина. Ему было всё равно. Он даже не запомнил её лица. А вот черты лица Белль он запоминал с каждой секундой со всё большей и большей отчетливостью. И как они преобразились, когда удовольствие коснулось её. Лицо Белль вдруг стало очень нежным и одновременно — щемяще печальным. Настолько печальным, что Ричард невольно восхитился этому. Упав, лампа отбрасывала на всё слегка красноватый свет, и в нём Рамирес ощущал себя так, будто попал в один из своих кровавых снов.

От неё пахло ванилью и чем-то терпким, почти горьким. И ему так нравился этот запах. И то, как она слегка смущалась от его действий — жестоких и эгоистичных движений палача, а не любовника. Она царапала его спину, отвечала на его поцелуи — так ведут себя влюбленные школьницы, а не будущие трупы.

— С тобой не так, как с другими. Почему? Что ты такое знаешь?

С ней не так, как с другими? Звучит забавно, даже смешно, потому что есть ли в мире кто-то более заурядный, чем Белль Беннет? Девушка не сдерживает усмешки, когда убийца откидывается на соседнюю подушку и спокойно закуривает, предлагая сигарету заодно и ей. Она даже никогда до этой ночи не держала сигарет в руках. Затянувшись, Белль вновь заходится хриплым кашлем. Матушка бы сказала, что это Бог наставляет ее на путь истинный. Вот только было одно но: она только что добровольно переспала с маньяком.

— Я ничего такого не знаю, — пожимает плечами брюнетка.

Она, правда, не понимает. Смогла зацепить Ночного Сталкера? Чем? Своей неизмеримой тягой к собственной смерти? Прежде она была лишь подсознательной, но, стоило трусихе Беннет столкнуться с возможностью умереть лицом к лицу, она оказалась бесстрашна. А смерть желанна. И в лице старухи с косой, и в лице того, кто ее принёс.

Она просит его не забывать её, но он и не собирается. О, нет. Он теперь придумал новый план — лучше, чем первый. Ей понравится. А если нет... О, если нет, то тогда будет море веселья. Как море тьмы и крови.

Ричард вытягивается рядом с Белль, закуривает, предлагает ей сигарету. Она не умеет курить, но после хорошего секса покурить — святое. Единственная заповедь Божья которую он соблюдает. На её шее блестит крестик. Маленькая католическая овечка. Агнец Божий.

— Ты веришь в то, что Иисус тебя спасёт?

И теперь он обращает внимание на ее крестик. Задает вопрос, на который хорошая девочка должна ответить «да».

— Нет.

Постепенно, с каждой новой затяжкой, кашель отступал, а табак дарил ощущение лёгкого головокружения. Ровно так же, как боль, уступившая место удовольствию при соприкосновении их тел. Белль уже свободно выпускает струйку дыма в потолок.

— Я не думаю, что Иисус спас бы меня, — продолжает она. — Иногда мне кажется, что он изначально заготовил мне такой путь.. Незначительной личности, которая и умрет так, что никто не заметит. И вообще, — ещё одна затяжка. — Мне кажется, мои родители глупы в своей вере. Кричать на нас с братом, едва не доходя до рукоприкладства, а потом идти исповедоваться и верить, что это поможет... Как-то не сильно правильно, не находишь? Моя мать даже заставила меня покаяться священнику, что я лишилась девственности до свадьбы. Не смотря на то, что Питера она сама выбрала для меня ещё тогда, когда мне был всего год от рождения.

Чертовы лицемеры. А Белль балансировала на грани, на острие ножа в пастельно-розовых пуантах. Если бы она озвучила родителям свои мысли, они бы, наверное, вызвали экзорциста. И было бы все так, как на изображении на любимой футболке девушки, что сейчас лежала скомканной в углу после того, как ее тела коснулся сам Дьявол. Может, так и начинается одержимость?

Белль тушит сигарету в стакане с колой, что стоял на тумбочке и чудом не упал, и переворачивается на бок, по-детски подкладывая ладошки под голову. Она рассматривает Ночного Сталкера с упоением, любуется этим молодым парнем, что распоряжается своей жизнью так, как хочет. И даже жизнями других. Нет, она бы так не смогла. Трусиха же. Вновь обращает внимание на запекшиеся брызги крови на его лице. Освобождает одну руку, протягивает ее к нему, кончиками пальцев стирая капли с его острой скулы. В ее больших глазах читаются интерес и испуг. Но она все равно тянется к мужчине, вновь смыкая их губы в поцелуе.

Его ненависть к этому миру было сложно объяснить логически. Ему было больно до такой степени, что эта боль искала выхода беспрерывно. Ричард мечтал избавиться от неё, и не его вина была в том, что он нашёл выход в убийствах. Страшных, жестоких убийствах. Ричард обращал своё лицо к Господу, но тот отрёкся от него уже давно. Он обратил взор свой к Дьяволу и только Князь тьмы помог ему в итоге лучше понять то, что он хочет. А хотел Рамирес свободы. И стремился ощутить жизнь во всей её полноте. У него не получалось сделать этого ровно до того, как от его души не отделился Ночной Сталкер. Именно он помог Рамиресу стать собой. Призрачный двойник.

Она курит и снова кашляет. Странное ощущение накатывает на Ричарда. Ему очень хорошо рядом с этой девушкой. Просто хорошо. У этого чувства нет объяснения. Оно просто есть. Тот, кто запретил себе испытывать счастье почти возмущён, но всё же не может отделаться от такого приятного и усыпляющего состояния. Бель словно греет его в своих объятиях, словно шепчет что-то удивительно умиротворяющее, и ненависть рядом с ней душит не так сильно. Боль отступает. Но она вернётся. Обязательно вернётся. Просто — не сейчас.

— Ты носишь на своей груди символ смерти того, кому отчаянно подражают твои родители, и кем никогда не станут, — Рамирес задумчиво посмотрел в потолок, — Они — лицемеры, которые сами боятся куда больше, чем те, кого они бьют. Знаешь почему? Страх — вот то, что лежит в основе любого деяния человека. Страх и только он. Во мне тоже есть страх, но однажды он стал настолько большим, что стал ненавистью.

Парень повернул голову и посмотрел девушке прямо в глаза.

— В моей жизни было слишком мало любви, чтобы научиться любить, а вот ненависти — достаточно. Поэтому я давно ушёл от мыслей о спасении через любовь. Церковь — мертва.

Она ловит себя на мысли, что хотела бы, чтобы он остался до утра. Подползает ближе, кладя голову уже теперь ему на плечо в странном нежном порыве. Рукой обвивает его худое тело, когда вдруг с улицы слышится вой полицейских сирен. В дверь колошматят с такой силой, что Белль вздрагивает и понимает — та ведь вскрыта!

Странно было говорить об этом, лёжа в девичьей спальне, да ещё рядом с той, кто едва не стал его жертвой. Мёртвой жертвой. Но удивительно приятно. Особенно, когда Бель гладит его и обнимает. Слегка улыбнувшись Ночной Сталкер коснулся губами её виска. Однако не успел Рамирес высказать ещё какое-нибудь философское замечание о смысле бытия, как вздрогнул из-за воя полицейских сирен. Как зверь подпрыгивает на кровати, нервно озирается по сторонам.

— Спрячься, — командует Беннет Охотнику и практически подпрыгивает с кровати.

Белль призывает его спрятаться. Ловушка? Но делать нечего.

Она быстро надевает махровый халат и бежит в прихожую, пока копы сами на зашли в дом. Открывает впопыхах, натыкаясь на взволнованного полицейского.

— Мисс, у вас все в порядке?

— Да! — выпаливает девушка, но тут же пытается совладать с собой и улыбнуться. Выходит кривовато. — Просто вы меня очень напугали. Я спала.

— У вас открыта дверь, — коп смотрит с недоверием.

— Правда? Должно быть, я забыла ее запереть.

— Вы бы были поосторожнее. К вашим соседям вломились. Вы ничего не слышали?

Сердце стучало где-то в горле, мешая говорить. Но в Белль проснулось странное, необъяснимое желание защитить мужчину из своей спальни.

— Ваша соседка, миссис Коллинз, мертва.

— Нет, я ничего не слышала, — рот открывается, звуки произносятся, сцепляясь во вполне внятную речь, вот только Беннет не узнает собственный голос.

Миссис Коллинз была милейшей женщиной. Белль всегда помогала ей в саду, когда та просила. Они вели беседы о черничных пирогах и о том, когда правильно обрезать розы. И теперь ее нет. А Белль знает, знает, чья кровь до сих пор осталась на кончиках ее пальцев.

Несколько долгих минут Ричард выжидает, вслушиваясь в голоса. Если она сдаст его, то всё — крышка. Его кидает от страха к надежде и последняя выигрывает. Полицейские уходят.

Когда Белль показывается на пороге, Рамирес уже сидит на полу, прислонившись к кровати, и вытянув свои длинные ноги.

— Почему? Почему ты меня не сдала?

Белль лишь улыбается вопросу мужчины и, недолго думая, присаживается на его бедра. В этом движении не было ни намёка на пошлость, просто девушке хотелось быть к нему ближе. Ближе настолько, насколько это возможно. Прилипнуть и не отлипать до рассвета.

Ей понравились его рассуждения о Боге и ее родителях. Беннет даже раскраснелась — неправильно было думать о своей семье в таком ключе, но их с убийцей мысли об их лицемерии, действительно, были схожи. А еще у Сталкера был хорошо подвешен язык. Его было приятно слушать. И было опьяняюще приятно находиться рядом. От него пахло чем-то по-мужскому терпким и по-прежнему крепким табаком. Белль наклонилась к нему, все так же молча, поцеловала в губы невесомо и зарылась носом в его чёрные кудри.

— Я же сказала, — шепнула она ему на ухо. — Ты — единственный, кто узнал меня настоящую.

Его близость вновь вызывала волну мурашек по всему телу. Он был высоким, худощавым и очень привлекательным. Белль уверена — будь у него судьба иная, приняли бы в манекенщики. Но ей нравилось и то, что она видела перед собой. «Чудовище!». «Монстр!». Заголовки газет много недель кричали о Ночном Сталкере. Брюнетка вновь усмехнулась, горячо выдыхая в его шею.

Она садится ему на бёдра, а он обхватывает её руками за талию. Она очень привлекательна — действительно привлекательна и он её хочет, однако к желанию примешивается что-то ещё. Ему нравилось касаться её. Казалось, что если он просто будет делать это, даже без привычного соития, то уже будет удовлетворен. От неё приятно пахло — не косметической мишурой, а чём-то сладким и терпким одновременно. Очень нежно. Ричард погладил Бель по голове, прошёлся по тёмным волосам. То, как она смотрела на него будто ранило его сильнее. Ещё сильнее, чем могло. Почему он вообще думает об этой девушке в таком ключе? Возможно потому, что она — и вправду очень многим отличается от всех прочих.

— Ты всё таки... Странная, Белль, — не ему об этом рассуждать, — Но это чертовски приятно я тебе скажу. Невыносимо приятно.

Рамирес ловит её губы своими губами. Целует девушку в ответ с жаром, с пылом. Он может быть таким — даром что ли южная кровь в нём говорит? Но очень редко с кем бывает. Его тошнит от этого мира во многих его проявлениях. В том числе — в том, что касается секса. Потому, что Ричарда тошнит от лицемерия. От тех, кто говорит о чувствах, но имеет в виду одну лишь постель. О те, кто ведут себя, как подонки, нисколько не считая себя таковым. Он — насильник и убийца, но он всегда знал и понимал, что творит зло. Никогда не обманывал себя и не прикрывался, как многие чистенькие мальчики, что ездили на дорогих машинах и жили в уютных домах. Он врывался в эти дома и превращал жизнь их обитателей в хаос. Потому что устал от мира с его правилами порядочных людей.

— Знаешь, — она слегка отстранилась, чтобы заглянуть в его чёрные как смоль глаза. — Я только сейчас поняла, что все люди раньше казались мне... пустыми. И я в том числе. Но не с тобой. И не ты.

Что она несёт? Втирает маньяку розовые сопли в кости.

— Они и есть пустые. Это механизмы. То, в чем должна жить душа, но на самом деле души уже умерли. Ты знаешь? Они все мертвы. Все. Ходячие покойники. И я отправляю их туда где им самое место.

Он касается пальцами её груди — на этот раз очень осторожно и ласково. Не типично для него. Непривычно.

Немного поразмыслив, Белль снимает с себя цепочку в крестом и берет Охотника за руку — вкладывает главный символ своей веры в его ладонь.

— Делай с этим, что хочешь, — брюнетка усмехается. — Продай. Мне оно не нужно. И никогда не было.

Отчего-то девушка уже не уверена, что станет бездыханным трупом. И это чувство внезапно ее не порадовало. Совсем. Ведь это означает другое — то, что этот мужчина уйдёт и исчезнет из ее жизни, и та, на контрасте, покажется ей ещё более серой. И тогда — здравствуйте, лезвие и ванна, полная воды. А она даже не знает его имени.

На его ладонь ложится крест. Она сняла с себя крест и отдала ему. Рамирес усмехается и забирает украшение. Во славу Сатане. Но вслух не говорит ничего. Лишь снова целует Бель. Ему хотелось верить в то, что она не обманывает его. Что она правда что-то чувствует. Очень хотелось. Но он уже ни во что не верил. Поэтому даже не мог наслаждаться моментом. Где-то в нём вечно крепла тревога. Неуловимая, но стойкая. Он уйдёт и она останется здесь. И больше никогда он не почувствует этого сладкого тепла в груди. Больше никогда не захочет так нежно кого-то касаться. Потому, что с другими не так — уж он то точно знает. Убить её Рамирес не мог, но и покидать не хотел.

— Мне так и называть тебя — Ночным Сталкером? — Белль интересуется аккуратно, не зная, доверится ли он ей так, как она ему. А она ведь вложила в его руки собственную жизнь.

— Ричард, — ему плевать. Пусть узнают и наконец-то поймают его. Электрический стул спасёт от невыносимого бытия, где нет ничего, кроме боли и ненависти. Братья, которые жили с его дохода обойдутся без него. Все будут счастливы.

Часть неё, конечно, его боялась. Чисто инстинктивно, ибо ни один человек не может побороть чертов инстинкт самосохранения. И тот вопил. Ни один человек не разрушит свою жизнь довольно. Именно из-за этого инстинкта. А убийства людей — ничто иное, чем тяга к саморазрушению в том числе. Белль думает о его словах о любви и ненависти. Неужели в жизни этого красивого парня не было первой? Так, может...?

— Если это моя последняя ночь, — она вновь пристально смотрит ему в глаза прежде, чем припасть к губам. Честно. — То ты будешь последним человеком, которого я полюбила. Вот так и вот сразу.

Она слегка вздрагивала в его руках и Рамирес осторожно положил Бель на пол. Развязал пояс халата. Запустил руку под него. Ему сложно осознать то, что она ему сказала.

— Если это так, то... Наверное, это и моя последняя ночь. Потому что... Я не хочу никуда уходить.

Можешь взять нож и зарезать меня. Тебя оправдают.