Иная

Монастырь Святой Марии.
19** год.
21 октября.

Тёмные мрачные коридоры с каменными стенами и железными дверьми. Настенные факелы. Запах сырости и грязи. Безысходности и несчастья. Богом забытое место, что продолжает жить. Вот только обитатели давно мертвы. 

Гулкие шаги, что раздаются в тёмном коридоре, где единственным источником света является свеча в руках женщины в тёмных одеждах, заставляют обитателей запертых комнат содрогнуться. 

Вечерний обход.

Бедные дети падают на колени перед иконами, складывая руки в молитвенном жесте, шепчут молитву, обливаясь холодным потом и облегчённо вздыхая, когда шаги минуют дверь. 

Сегодня их не накажут.

Шаги скрываются за поворотом, направляясь в сторону самого дальнего крыла. Ремонт там не проводился со дня основания монастыря, которому более сотни лет. Там пыльно и грязно, мерзко и паршиво, страшно и одиноко. Там никто не живёт. Там пустынно. Но ходит легенда о девушке, дьявольском отродье, что никогда ещё не покидала стен своей темницы. 

Женщина в тёмных одеждах трижды крестится и отпирает запертую железную дверь ключом. Грязная и пыльная комната со старенькой кроватью в углу комнаты, умывальником в стене, столом и стулом у окна с железными решётками. 

Девушка с длинными светлыми косами даже не поворачивает головы. Сидит, сложив руки на коленях, и смотрит на тёмное ночное небо, вдыхая морозный воздух. Она знает, что будет дальше.

— Дьявольское отродье, — сплёвывает Матушка-настоятельница, закрывая за собой дверь и, подходя к девушке, ставит свечу на стол. — Почему ты не молишься?

— Бог давно оставил нас, матушка-настоятельница, — голос у девушки звонкий и чистый, такой непорочный. Она поднимает на женщину свои небесно-голубые глаза и смотрит почти с вызовом. 

Она не боится. 

Матушка-настоятельница заносит руку для удара. По комнате разливается звук звонкой пощёчины. Девушка падает со стула. Светлые косы разметаются по полу. Она склоняет голову. 

— Молись.

Девушка склоняется пред иконой, складывая руки в молитвенном жесте, и шепчет:

— Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли, — голос девушки подрагивает. Матушка-настоятельница достаёт из-под рясы кнут и трижды лупит послушницу по спине. Девушка кричит. 

— Молись.

— Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Аминь.

Монахиня кивает, нанося ещё один удар кнутом, а затем разворачивается и уходит, забрав свечу со стола и вновь запирая дверь на ключ. Девушка остаётся одна. Она лежит на холодном полу, чувствуя, как жидкость стекает по её спине. Приподнимается на руках, смотрит ненавидящим взглядом на икону и, сплюнув кровь на каменный пол, шепчет:

— Гореть тебе в Аду.

За окном каркает ворон.

***

Анна просыпается ранним утром, раньше всех остальных. Под присмотром Матушки-настоятельницы идёт в общую купальню, трижды обливается холодной водой, смывая с тела запёкшуюся кровь, кутается в рясу и идёт обратно в свою комнату, где её запирают на весь оставшийся день. 

Анна завтракает пресной корочкой хлеба и стаканом холодной воды. Но перед этим молится. Сама не знает, кому. Ведь Бог давно её оставил. Ещё тогда, когда её, маленькую и никому не нужную, принесли к воротам монастыря и бросили там. 

Она ведь Дьявол.
Дьявольское отродье, если быть точнее.

Анна смотрит на счастливых послушниц, что резвятся в зелёном саду во время перерывов. Когда особенно тёплая погода — они занимаются со старшими монахинями прямо в саду, в тени деревьев. Анна бы тоже так хотела.

Но Анна не может. Анна другая. Не такая, как все. Не такая, как нужно. Внутри — Зло. И сама она — Зло. Анне твердят это с самого детства. И Анна привыкла. И даже начала считать, что это правда. 

Анна расчёсывает мягкие волосы жёсткой расчёской, заплетает чудесные косы, вышивает крестиком и читает библию. Каждый день смотрит в окно и уже давно не пытается вырвать железные решётки. Ведь какой в этом смысл? Она живёт в самой дальней и в самой высокой башенке монастыря.

Отсюда не сбежать.

От Анны веет безысходностью и ненавистью. Она как птица в клетке. Только не птица. И не в клетке. А в самой настоящей тюрьме. Без права голоса, без права выбора, вообще без какого-либо права. Она ведь Дьявол. Дьявольское отродье, если быть точнее.*

Анна смотрит на бледные руки с худыми пальцами, покрытыми мозолями. Смотрит и надеется однажды задушить Матушку-настоятельницу этими самыми руками. Отомстить ей за всё. Взять грех на душу. Потому что она заслужила. Потому что никакое это, чёрт возьми, не Божье дело.

Близится семнадцатый день рождения Анны, который она проведёт также, как и любой другой день. С криками и побоями, с библией и вышиванием. С отчаянием и безысходностью. Только, пожалуй, ей позволят выпить стакан молока вместо воды. 

Анне хочется кричать. Выть. Рыдать. Царапать стену ногтями. Разбивать иконы. Орать благим матом. Просто орать. Но Анна молчит. Потому что не может. Потому что иначе побоев будет в три раза больше. Если не в четыре. Потому что того это не стоит.

Анна чувствует приближение чего-то. Чего-то страшного и тёмного. Чего-то неизведанного. Чего-то на удивление родного, но от этого не менее мерзкого. Анна чувствует. 

— О чём задумалась, девуля? — слышится бархатный голос позади девушки. Она встаёт с деревянного стула и оборачивается. 

Парень с относительно длинными чёрными волосами, собранными в низкий хвост, сидит на Её кровати и кроваво-красными глазами изучающе смотрит на девушку, растянув губы в какой-то ядовитой усмешке. 

— Лукавый, — без особо энтузиазма говорит девушка, присаживаясь обратно на стул и поворачиваясь спиной. — Что здесь забыл ты? Святое место тут.

— Не такое уж и Святое, раз здесь и ты, и я, — отвечает демон. Он поднимается и подходит к девушке, одной рукой опершись о стол, а второй — о спинку стула, и наклоняется, впрочем, сохраняя определённую дистанцию. — Тебе не страшно?

— Ты не причинишь мне зла, — отвечает Анна, даже не пошевелившись. 

— Откуда ты это знаешь? — демон очерчивает контур её лица острым ногтем. Даже когтем, я бы сказала. 

— Чувствую, — и демон отклоняется, вздыхая. Ведь Анна права. Он здесь не за этим. — Хотел бы — я бы уже была мертва, — зачем-то добавляет Анна. 

— Тебя не зря зовут Отродьем, — говорит демон, прохаживаясь по комнате, — ведь ты и есть Отродье. Дьявольское отродье.

— А тебя как матушка обозвала? — с неожиданной грубостью спрашивает Анна, даже не смотря в сторону демона.

— Маммон, — Анна не видит, но на устах демона играет весёлая улыбка. Кажется, зацепила. — Но я тебя не оскорблял. Всего лишь осветил твою родословную. 

— Дочь Дьявола? — всё-таки поворачивает голову Анна. — Я — дочь Дьявола? Ты шутки шутить вздумал, лукавый?

— Для невесты Господа ты больно дерзкая.

— Я не невеста Ему. 

— Тем лучше, — кивает головой демон, присаживаясь на край стола. — Я не шучу с тобой. Я полностью серьёзен, Анна. 

— Ты знаешь моё имя?

— Я всё о тебе знаю, — отвечает демон. — Я помогу тебе, а ты поможешь своему Отцу. 

— Дьяволу? — на всякий случай уточняет Анна и, получив утвердительный кивок, замирает, кидая неопределённый взгляд на икону. — Тот самый я Антихрист, о коем в Откровении упоминается? — и снова кивок. — В чём суть, лукавый?

— Прошу, зови меня Маммон, — вздыхает демон. — Суть в том, чтобы освободить его. 

Анна закрывает лицо руками и слегка дрожит. Всю жизнь упрёки преследовали её не зря. Всю жизнь побои были не просто так. Всю жизнь она и правда была Злом. Воплощением Зла. Всю жизнь она была одна, а теперь — должна помочь тому, кто обрёк её на мучения? 

А точно ли она должна?

*повтор намеренный.