Одержимость

— Леа? — тёплая ладонь Боба едва коснулась её волос, мягко, почти ласково, и всё же в этом прикосновении было что-то чужое. Он тревожно заглянул в глаза.

Она не смогла ответить. Язык словно прирос к нёбу, дыхание стало поверхностным и редким. Страх сжал тело, как стальная клетка, не давая сделать ни одного движения. Даже от лёгкого касания Боба по коже прокатилась волна ледяного ужаса, будто холод сочился из него в её кости.

Он выглядел всё так же — мягкие черты лица, привычный невинный взгляд, те же тёплые руки. Но где-то глубоко, в невидимых складках его образа, притаилось что-то неправильное, липкое, тянущее душу в тьму.

— Боб… — её голос был тише вздоха ветра, но он всё равно услышал.

Его брови чуть дрогнули, губы сжались, и он медленно склонился к ней, будто пытаясь расслышать. В глазах — честное недоумение, которому легко было бы поверить… если бы не холод, растекающийся по её черепу от его пальцев.

— Мрак? — дыхание застряло в горле. Пальцы Боба становились всё холоднее.

Губы изогнулись в лёгкой, чужой усмешке — и мир погас. Леа обернулась — и поняла, что побережья больше нет. Парковка исчезла. Осталась только вязкая пустота, где нет ни неба, ни земли. Она открыла рот, чтобы закричать, но звук утонул в глухой, мёртвой тишине. Она была одна.

Абсолютная пустота давила со всех сторон. Ни цвета, ни запаха, ни шороха. Только собственное дыхание, дрожь в пальцах и влажный привкус паники на языке.

— Где я?.. — слова растворились в ничто.

— Mon ange с французского языка переводится "мой ангел".

Её сердце рвануло, а в груди что-то болезненно сжалось. Голос был знаком, до ломоты в висках. Она подняла взгляд — и мир вдруг сменился.

Она сидела на мягкой траве перед большим, светлым шато. Из распахнутых окон доносился этот голос. У ног журчал фонтан с мраморными херувимами — вода падала в чашу, разбиваясь на сотни сверкающих капель. Воздух пах розами и свежим хлебом. Под ногами трава была прохладной и чуть влажной. Рядом густо цвели кусты розовых бутонов. Она коснулась одного — шёлковая мягкость лепестков, тонкий цветочно-фруктовый аромат.

— Пьер де Ронсар…Rosa 'Pierre de Ronsard' — сорт плетистых крупноцветковых роз. — прошептала она сама, удивлённая, откуда пришли эти слова.

Дорожка из идеально подогнанных камней вела к дому. С обеих сторон — живая изгородь, ровная, как по линейке. Лёгкий ветер шевелил листья, но всё казалось… слишком правильным, почти искусственным.

Внутри шато пахло воском и сдобой. Потолок украшала сложная лепнина с золочёными завитками, кристаллы люстр переливались в солнечных лучах. На стенах — портреты в массивных рамах, лица которых казались слишком живыми, как будто следили за каждым шагом.

Она оказалась в обеденном зале. За длинным дубовым столом сидели четверо: мужчина с аккуратными усами в жёлтой рубашке, невысокая женщина с мягкими чертами, мальчик и девочка. Их голоса были лёгкими, домашними. Увидев Лею, женщина ласково коснулась её волос.

— Милая, садись, — улыбнулась она, взгляд тёплый, но… пустой.

Леа села, напротив играли дети, споря о чём-то своём. Мужчина негромко осадил их, и все взялись за приборы.

На тарелке, вместо еды, копошились толстые розовые черви, их сегментированные тела блестели в вязкой, маслянистой слизи. Они извивались, выпуская из крошечных ртов тонкие прозрачные ниточки слизи, которые тянулись и рвались. Запах ударил в нос — сырой земли, тухлого мяса и прелых листьев. Один червь с противным чмоканьем сорвался на скатерть, оставив за собой мокрый, слизкий след.

Металл вилки с грохотом ударил о фарфор. Все взгляды обратились на неё. Женщина снова коснулась её головы — и тогда Леа заметила, что на её запястье кожа не просто слезла, а свисала тонкими, серыми лоскутами. Под ними обнажались желтоватые сухожилия, которые при каждом движении натягивались и дрожали, будто струны. Из разодранного края кожи сочилась густая, тёмная жидкость, и в ней копошились крошечные белые личинки. Лохмотья кожи спутались с длинными волосами, и, когда рука сжала прядь Леи, она услышала тихий хруст — это слипшиеся волоски рвались вместе с крошечными кусочками её собственной кожи.

— Что здесь происходит?! — она сорвала волосы из этой мертвеющей хватки.

Всё вокруг оставалось прежним… но нет. В чашке с чаем плавали мёртвые мухи, их пузатые брюшки были вздуты и покрыты тонкими белыми точками — личинками, которые едва заметно шевелились в воде. Запах настоя был сладковатым, но теперь отдавал гнилью, от которой сводило скулы. На картинах вместо лиц уже расползались рты, полные мелких, острых, как иглы, зубов; между ними застряли куски розоватой плоти, а из пустых глазниц тянулись влажные, извивающиеся белые червячки.

Мужчина за столом был залит кровью, и она уже запеклась пятнами на жёлтой рубашке, но в складках ткани блестели ещё свежие, тягучие капли. У мальчика перерезано горло — края раны были рваными, и при каждом движении его тела из-под кожи выдавливалась густая, тёмно-вишнёвая кровь. Девочка сидела, уронив голову, и по её щеке медленно стекала густая капля, вязкая, как патока. Там, где капля падала на платье, ткань темнела и начинала липнуть.

— Нет… — Леа пятясь, наткнулась на дверь. Дёрнула ручку — заперта. Снова и снова — бесполезно.

Что-то покатилось к её ноге. Маленькое, круглое. Она подняла — глазное яблоко, с белком, покрытым красной паутинкой сосудов, и зеленоватой радужкой. Оно было тёплым. Леа сдавленно выдохнула и отбросила его — за столом девочке теперь не хватало глаза.

Холод подступил к коже, будто кто-то распахнул невидимое окно в зимний лес. Все за столом застыли, превратившись в восковые фигуры.

И тогда он появился.

— Что это за место? — Леа подняла подбородок, но голос дрогнул.

— А ты не узнаёшь? — голос ленивый, с хрипотцой и насмешкой.

Силуэт Боба, но вылепленный из абсолютной тьмы. Плавные, тягучие движения, глаза — два сияющих огня в безликом лице. Он подошёл вплотную, наклонился, и его губы коснулись её виска.

— Это… — тихо, почти шёпотом, — твой дом.

Сердце упало куда-то вглубь, дыхание перехватило. Его губы были мягкими, но слова вонзались, как лезвия.

— А это твоя семья, — он провёл ладонью по её спине, разворачивая к столу, где покалеченные фигуры сидели, будто в ожидании. — И ты их убила, mon ange.

— Нет!

Леа вздрогнула и резко распахнула глаза. Голова тяжёлая, в ушах шум, руки дрожат. Машина тихо урчала, и за рулём сидел Боб, скользнувший взглядом в её сторону.

— О, живая, — выдохнул он, и уголки его губ дрогнули в попытке улыбки. — Испугала ты меня, знаешь ли.

— Что случилось? — голос Леа звучал хрипло, будто чужой. Она провела ладонью по лицу, пытаясь отогнать липкую тьму сна.

— Потеряла сознание. Я думал… — он запнулся, пальцы чуть сильнее сжали руль. — В общем, испугался.

Она всмотрелась в его профиль, в тени от фар, и вдруг заметила — он будто старше, чем обычно, усталее.

— И куда мы едем? — она откинулась на спинку, пытаясь удержать голос ровным.

— Нашёл у тебя в сумке блокнот, — он кивнул на заднее сиденье, — внутри был адрес. Пришлось поколдовать над картой.

Леа заметила торчащий уголок сложенной бумаги в бардачке.

— Ты решил просто так взять и повезти меня туда? — в её тоне мелькнуло недоверие.

— А что мне оставалось? — он коротко взглянул на неё, и в этом взгляде было чуть больше тепла, чем нужно. — Ты была без сознания, а я… — он пожал плечами. — Не люблю сидеть сложа руки.

Она мягко потянулась эмпатией к его эмоциям. Тревога. Сомнения. И что-то тёплое, вязкое, почти домашнее — влюблённость. Она едва заметно улыбнулась, но тут же перед глазами встал искалеченный образ семьи, и улыбка угасла.