Одержимость

Очередное задание от Щ.И.Т.а: добыть любую информацию о неком проекте «Часовой». Несложно, быстро и непримечательно, но не в этот раз. Леа понимает это уже слишком поздно, когда объект внезапно оживает на её глазах.

Она уже около полугода в Куала-Лумпуре, вжилась в город, его ритм, научилась улыбаться, когда нужно, и смотреть мимо, когда не хочется видеть. Её задача — собрать сведения о секретной разработке. Для этого пришлось вжиться в роль учёной, и благо, базовых знаний хватало. В лаборатории, скрытой под видом частного исследовательского центра, творилось нечто жуткое. Испытания. На людях. И последствия. Не просто страшные, а душераздирающие.

Леа держалась. Изо всех сил. Но даже самый стойкий агент имеет предел. Вечерами она возвращалась в съёмную квартиру, долго мыла руки, хотя на них не было ни крови, ни грязи — только ощущение, будто не отмыться. Сон приходил редко. И если приходил, то уносил в мир, где лица погибших шептали её имя.

В такие моменты Леа ненавидела свою работу. Потому что ничего, никакие правила и приказы, не могут затушить голос внутри. Тот, что кричит при виде каждого тела, покрытого простынёй. Она заставляла себя игнорировать их — это её работа, это просто данные. Но быть эмпатом в подобных местах — особое проклятие. Эмоции впиваются в кожу, как мелкие осколки. Боль, страх, безысходность. И ужас. Такой концентрированный, что хочется вывернуться наизнанку.

Коллеги в лаборатории её недолюбливали. Кто-то считал её надменной, кто-то — слишком тихой. Научный руководитель, доктор Тэнг, был сух и резок, но он не задавал лишних вопросов. И это устраивало. В этой работе вопросы были опаснее пуль.

Она сидела в углу лаборатории, уставившись в экран планшета. Досье. Карточка подопытного. Роберт Рейнольдс. Он умер, согласно протоколу. Один из последних объектов. Молодой мужчина с тяжелой судьбой, психиатрическими заключениями и «высокой степенью нестабильности». Бросив взгляд на его фотографию, она ощутила резкий толчок внутри — нечто странное, почти физическое.

Печальные глаза. Слишком живые. Слишком… человечные.

Она не знала, что именно вызвало у неё дрожь: его взгляд или тот тягучий ком эмоций, что вдруг пронёсся сквозь грудную клетку. Её способности иногда подводили — давали сбои, воспринимали обрывки чужих чувств, искажённые, смазанные. Но это было чётко. Страх. Пустота. И — короткая вспышка чего-то огромного, необъятного, как океан в ночи.

Он был отправлен в мобильный контейнер. Улик не должно остаться — это закон. Она сама проводила последнюю фиксацию, убедившись, что тело загружено. Всё — конец. Её работа окончена. Слегка дрожащей рукой она закрыла досье, сняла лабораторный халат и распустила волосы.

В лифте, пока ехала вниз, включила музыку. Нечто успокаивающее. Машина стояла там, где она её оставила, но что-то изменилось. Неуловимо, неприятно. Как будто ткань мира сдвинулась на миллиметр вбок.

Страх пришёл мгновенно. Тот, который не имеет объяснений, но парализует. Мгновение — и в животе закрутилась вязкая тревога. Она повернулась и заметила грузовик. Служебный. Лабораторный. Непримечательный — и именно это пугало.

Кто-то там был. Чувства обрушились волной. Паника. Ужас. Боль. Она чувствовала их всей кожей. Каждая эмоция пронизывала, будто иглы. Её ноги не слушались, когда она шла к двери грузовика. Но она шла. Потому что иначе было нельзя.

Контейнер стоял, как саркофаг. Одна рука на дисплее. Биение сердца будто грохот грома в ушах. Она не хотела открывать. Но что-то — неведомое, неодолимое — тянуло вперёд. Крышка поднялась.

Леа отшатнулась и, громко выдохнув, ударилась спиной о металлическую стенку. Его глаза — те самые, с экрана — теперь смотрели прямо на неё. Они уже не были мертвыми. В них читалась паника, растерянность… и что-то ещё, неуловимое.

— Где я? — голос дрожал, срывался. — Кто вы?

— Я… — её горло пересохло. — Леа. Агент… просто Леа. Ты был мёртв. Я видела. Ты не должен был… очнуться.

Он несколько секунд молчал, будто переваривал услышанное. Потом медленно сел, прикрываясь руками.

— Я… ничего не помню. Только… тьму. А потом — твой голос.

— Мой голос?

— Он тянул меня наружу. Был… тёплым.

Она смутилась. Это прозвучало слишком личным, слишком интимным, особенно в таком странном контексте. Но всё, что она почувствовала в тот момент — пульсирующее напряжение. Словно между ними натянулась тонкая, невидимая нить.

— Ты ведь… Боб, да?

Он кивнул. Потом — слабо улыбнулся.

— Только не называй меня Робертом. Меня так звала… та, кто причиняла боль.

Она уловила это — затаённую горечь, спрятанную в улыбке. Её рука, самовольно, дрогнула.

— Хорошо, Боб. — Она выдохнула. — Слушай… тебе нельзя здесь оставаться. Если они узнают, что ты выжил…

— Кто «они»?

— Те, кто сделал из тебя это. — Она показала на контейнер. — Лаборатория O.X.E, Щ.И.Т., может даже кто похуже. Если останешься — тебя снова запрут. И, поверь, второй раз выбраться не получится.

Он смотрел на неё, будто впервые видел по-настоящему. Тишина между ними стала почти физической. Взгляды сплелись, и ни один из них не хотел первый отвести глаза.

— А ты… почему мне помогаешь?

Леа замерла. Этот вопрос прозвучал слишком прямо. Она сама не знала ответа.

— Не знаю, — прошептала она. — Может, потому что в тебе что-то… есть. Живое. Не такое, как в остальных. Ты будто…

— … будто я сломан?

Она покачала головой, шагнула ближе.

— Нет. Будто ты опасен. Но не для меня.

Он тихо усмехнулся. Нервно, почти мальчишески.

— Тогда мне повезло, что именно ты меня нашла.

Мотор грузовика ожил, и Леа не думала. Схватила его за руку — холодную, тяжёлую — и потащила прочь. Он шёл послушно, даже не спрашивая. Его взгляд был удивлённым, но не сопротивлялся.

Они успели. Дверь захлопнулась, грузовик уехал, а она всё ещё держала его за руку. Чёрт, он даже босой. Медицинская пижама, никакой защиты. Ни одежды, ни памяти. Только он.

Он сел в её машину, всё ещё молча, и она впервые позволила себе выдохнуть.

Дорога была пустой. Он молчал, смотрел в окно. Она же краем глаза наблюдала за ним. Эмоции от него были странными. Не злыми. Но… разрозненными. Словно он — мозаика. Только часть человеческого. Остальное — нечто иное.

— Ты всегда такая серьёзная? — спросил он вдруг, глядя в окно.

— Не всегда, — усмехнулась она, не отрывая глаз от дороги. — Но когда рядом кто-то, кто воскрес из мёртвых, волей-неволей начнёшь задумываться.

— А если я скажу, что мне с тобой спокойно? Даже если ты пугаешься?

— Я не пугаюсь.

— Пугаешься. Но не от меня. — Он повернул голову. — А от того, что чувствуешь.

Она промолчала. Это было слишком точно. И слишком честно.

Квартира встретила их приглушённым светом и запахом чая. Он сел на диван, оглядываясь. Слишком тихо. Слишком… спокойно.

— Сейчас принесу одежду, — сказала она, исчезая в спальне.

Она рылась в шкафу, и дрожь не уходила. Ладони были холодными. Её трясло. Его эмоции проникали внутрь, прилипали. Но за ними… пряталось что-то другое. Что-то, что дышало внутри него. Тёмное. Голодное.

Она вышла, протянув футболку и штаны. Он взял вещи бережно, словно подарок и, когда их пальцы соприкоснулись — что-то внутри кольнуло её. Как игла в нерв.

Он тёплый. Человеческий. Но… не совсем.

В её квартире он сидел на диване в непривычной одежде — белая футболка висела на нём, как на вешалке, а серые штаны были чуть длинноваты. Он трогал ткань, словно впервые чувствовал хлопок. Каждое движение — будто замедленное. Как у человека, которому нужно вспомнить, как быть человеком.

— Хочешь воды? — спросила она, просто чтобы нарушить тишину.

— Я не знаю… — он замялся. — Я не уверен, хочу ли я что-либо вообще.

Леа подошла ближе. Прищурилась.

— Ты вспоминаешь?

Он отвёл взгляд. Ресницы дрожали.

— Нет. Но я чувствую. Всё. Всех. Это не мысли. Это… запахи. Звуки. Страх. Жажда. Ненависть. Жаль… — он запнулся. — Жаль, что я не чувствую себя.

Её охватил озноб. Потому что она поняла. Он говорит о том, что чувствует именно она. Каждое слово — будто вырвано из её собственной души.

— Ты не один, — сказала она неожиданно мягко. — Даже если тебе кажется, что внутри… пусто. Я тоже иногда так думаю.

Он посмотрел на неё. Долго. Молча.

— Ты не пустая, Леа. У тебя внутри гром. Я слышу его. Он гремит.

Он не должен был слышать её страхи.