2
Прошло еще два дня. На Рождество родители Даны собрались к тетушке Салли, которая жила рядом с горнолыжным курортом. Дана очень удивилась, услышав новость: ни одно Рождество она не справляла вне дома. Новость о Салли и о лыжах Дану не обрадовала. Но и не огорчила.
— Как ты к этому относишься, Дана? Для тебя стараемся, — сказала мать, пока по кухонному телевизору показывали рекламу.
— Мне все равно, — ответила Дана. — Если вы этого хотите...
Мать тяжело вздохнула.
Дана смотрела на легкую поземку за окном. Скрипела калитка в сад, протяжно выл ветер.
— Приедут твои братья, и мы вместе отправимся к тете Салли.
— Приедут братья? Все? — с оторопью спросила Дана.
Мать недовольно посмотрела на нее. Она даже подняла глаза от вязания.
— Ну да, старшие приедут сегодня... Салли отстроила домик для гостей и с нетерпением ждет нас. Места всем хватит.
Рассеянно кивнув, Дана вышла из кухни.
Она остановилась у зеркала в прихожей. Поверхность была мутной, несмотря на то, что мать постоянно протирала ее. Сквозь желтую пелену и черные разводы Дана рассмотрела свое лицо – маленькое, бледное, напряженное.
Дана бросила взгляд на связанные лыжи, стоящие в углу, и ее передернуло. Она никогда не умела хорошо кататься, и будущие неуверенные улыбки родителей, многочисленные остроты братьев явственно представились ей. Да еще и тетушка Салли, которая замучает Дану вопросами о том, куда она собирается поступать и каким видит своего будущего мужа...
Под входную дверь ветер занес снег. Ковер выглядел будто заплесневевшим. Дана долго смотрела на белую корку, покрывавшую ковер. В голове словно кто-то стучал, тупо, размеренно, и в этот звук вплетался голос матери и присоединившегося к ней отца. Дана пошла обратно на кухню.
Она открыла дверь. Родители обернулись, выжидающе посмотрели на нее.
Стало совсем тихо, только дрова потрескивали, да ветер стучал в окно.
— Я не поеду с вами на Рождество, — заявила Дана.
Отец не поднял глаз, мать сказала:
— Что еще придумаешь? Как это не поедешь?
— Так, не поеду, — ответила Дана. Пальцы совсем окоченели, и она натянула рукава свитера.
— Не растягивай рукава, — раздраженно сказала мать, — у меня нет желания выслушивать какую-то ерунду. Мы для тебя стараемся. Ты едешь, и точка.
Мать говорила и дальше, и отец начал ей поддакивать. В голове Даны уже был не тихий стук, он превратился в размеренные удары большого, мерно вращающегося черного колокола, он давил изнутри на глаза, заставляя прищуриться. Дана сжала лоб рукой. Мать о чем-то спрашивала ее, но язык отказался повиноваться. Дана собралась, чтобы возразить, и в эту секунду раздался во входную дверь постучали.
Дана так и не смогла даже пошевелиться. Мать бросилась к дверям, чуть не сшибла Дану с ног.
Прихожая заполнилась звуками. Кто-то приехал, кто-то топал, радостно кричал, суетился. Дана заставила себя обернуться — мать встречала гостей. Это были двое ее старших братьев с женами. Она давно их не видела.
Братья звали к ним, жены осматривали, глаза их бегали по ее фигуре снизу вверх, сверху вниз, от спутанных волос до ног, казавшихся огромными в толстых вязаных носках. Жены были в дорогих шубах, их взгляды скользили вокруг, одинаково по людям и по мебели. Братья Даны напряженно улыбались, глядели на нее с любопытством, изучали ее лицо. А черный колокол бил и бил, и Дана стояла, смотрела на своего отца, на свою мать, на братьев, чьи рты не замолкали ни на секунду, на их жен, каждое движение которых было предельно брезгливым, смотрела, как все они мерзнут, как от холода у них сводит мышцы, как они громко смеются, чтоб самим не услышать, как скрипит в них лед, как они напряжены, как они брезгливы, как они мерзнут, мерзнут, мерзнут...
И они не смотрели на нее. Дана развернулась, чтобы выйти, ее мать кинула на нее быстрый взгляд, и весело сказала гостям, что Дана в этом году заканчивает школу и готовится к выпускным экзаменам.
Дана вышла и закрыла дверь, и услышала какие-то возгласы за ней, и кто-то что-то сердито сказал, а кто-то засмеялся, но Дане было так холодно, а черный колокол заглушал все, все...
Она поднялась в свою комнату, там окна до половины занесло снегом, и лед был с обратной стороны стекла, а еще пахло краской и плесенью, а колокол все бил, и бил.
Дана опустилась на колени и вынула из-под кровати старый матерчатый рюкзак.
Она даже толком и не понимала, что запихивает в сумку – книги, одежду – в ушах стоял шум, озноб сотрясал все тело. Единственной осознанной мыслью была мысль о том, что она в очередной раз простудилась. Когда рюкзак оказался почти полон, Дана засунула туда небольшую часть содержимого своего тайника – только самое ценное. Она абсолютно не понимала, что делает. Вроде бы, это ее замерзшие руки открыли дверцу покосившегося шкафа, достали дубленку, натянули на голову шарф, обули огромные ботинки на меху, накинули на плечи рюкзак, а потом надели друг на друга засаленные перчатки. Колокол все бил и бил, а Дана быстро спустилась по лестнице, кинула равнодушный взгляд на дверь кухни, сквозь полупрозрачное окошко которой были видны силуэты ее родителей и братьев, решительно прошла в прихожую и распахнула дверь на улицу.
Ветер был сильным, а снег шел такой густой, что возникло ощущение, будто на улице туман, если бы только туман и ветер могли существовать одновременно. Двор замело, дорожки не стало видно, а калитка, распахнутая, на треть очутилась в снегу.
Дана не знала, куда ей идти. Проваливаясь в снег, она дошла до калитки и обернулась. Это суровое здание — ее дом. Маленькие стрельчатые окошки, первый этаж из кирпича, крашенного бежевой краской, второй — из сероватых досок. Несколько пристроек и гараж, напоминающий своей приземистостью и массивностью склеп.
Дана посмотрела вперед, поддернула вверх рюкзак и начала подниматься по заснеженному склону. Колокол не просто стучал внутри ее головы – он звал.